Сэхсвет (СИ) - Бекет Алишер - Страница 83

А в анабиоз Венлинг лечь не сможет.

Максим взял её за руку, нежно погладил гладкую кожу:

– Чёрт… это лечится?

– Пока нет, – тихо ответила она. – В моём случае сначала нужно стать «вылетной». Пока это никому не удавалось. Но я не унываю, любимый. Шестьдесят лет – относительно большой срок, многое может измениться.

– Профессор Синге не сказал, откуда у тебя взялось это заболевание? – спросил Максим. Он уже знал, что ответит Венлинг, но боялся облечь это в словесную форму.

– Да. – Она опустила голову. – Из-за того, что меня насильно подвергли анабиозу на Марсе. Наверняка нельзя сказать, но вероятность высока.

Максим сжал пальцы, позабыв о руке жены. Когда Венлинг вскрикнула, он отдёрнул руку, выходя из оцепенения:

– Прости, Вен, я не хотел. Мне так жаль. – Извинялся он вовсе не за причинённую боль. Девушка тотчас же взяла его руки в свои:

– Максим, ты что? Ты забыл? «Не извиняйся…

– …если нет вины», – закончил он их фразу и выдавил подобие улыбки. – Умом я понимаю, но… если бы я тогда не настоял на полёте…

– …то мы бы об этом так и не узнали. Вернее, узнали бы, но в более опасном месте. Болезнь проявилась бы в облаке Оорта, и меня так или иначе пришлось бы гибернировать силой. Я провела бы в анабиозе на много лет дольше. Кто знает, в каком состоянии я проснулась бы по прибытии на Землю? Так что всё получилось даже лучше. Не лучше, но… ты понимаешь, что я хочу сказать?

– Да, Вен.

– Так что не вини себя. Когда проблемы избежать не удаётся, нужно как можно скорее думать над решением. Время есть.

Эта фраза, «время есть», неофициальный девиз человечества… сколько смысла в ней было заложено! Но Максим понемногу начинал сомневаться. Время есть, но какое оно будет через сто, двести, тысячу лет? Когда выражение «время есть» появилось, будущее казалось безоблачным. Сейчас же человечество находится на самом краю грозового фронта. Лишь один луч надежды мерцал в этом мраке, и имя ему – Редим.

Но свет мог оказаться ложным. Или, что ещё страшнее, – губительным, как огонь для мотыльков.

– Время есть, – ответил Максим без прежней уверенности в голосе. – Давай тогда поговорим о чём-нибудь другом.

Небольшая квадратная пластина отодвинулась в сторону, и из стола появилась блюдо Венлинг – мясной салат. Музыка сменилась – один из посетителей заказал что-то из современного. Максим не знал этой мелодии, но хрустальный звук ксилофона очаровал его. Он сделал зарубку в памяти: узнать, что это за композиция.

Они с Венлинг разговаривали о многом, старательно избегая темы полётов: Максим рассказал о неожиданном повышении, с чем Венлинг его радостно поздравила; о том, что, когда Экспедиция закончится, хорошо бы перебраться куда-нибудь на остров в Тихом океане, где не будет никого, кроме них; о том, как мало изменилось искусство за последние несколько веков из-за тяги бессмертных к прошлому; о планах Венлинг на ближайшее время. Было уже за полночь, когда они вышли в ночную прохладу Сингапура и двигались по освещённой улице, держась за руки.

Максим верил, что Экспедиция нужна. Когда угрожает опасность, не считается зазорным отбросить мораль и этику и сосредоточиться на выживании. Редимеры поступили бы так же, будь они на месте людей. Максим в это верил… но всё же какое-то непонятное чувство грызло его изнутри. Ему необходимо было обсудить это с кем-то, но Венлинг не подходила на роль собеседника – она не испытывала терзаний о необходимости Экспедиции. Ему же нужен человек сомневающийся и при этом отлично знающий Максима. И такой человек был только один.

Прогулочным шагом они дошли до гибернатория. За последние три года эти стеклянные усыпальницы появлялись одна за другой, погружая в анабиоз тех людей, которые решили не тратить айон до окончания Экспедиции. Здесь спали родители Максима.

– Вен, я бы хотел поговорить с ним один на один.

– Я так и знала, что ты так скажешь, – ответила Венлинг. От неё исходил тончайший аромат эхинопсиса[1], одновременно напоминающий сахар, малину и шиповник. Максим вдруг осознал, как будет скучать по нему.

– Ты могла бы тогда сразу идти домой.

– Мне хотелось побыть с тобой подольше.

Они постояли ещё какое-то время молча. Вскоре перед ними опустился гравикар. Венлинг села в кабину. Аппарат воспарил над дорогой, и женщина сказала:

– Возвращайся поскорее, хорошо?

– Хорошо, Вен. Постараюсь не задерживаться.

Гравикар улетел, а Максим прошёл в гибернаторий. Подошёл к стойке администрации – женщина приветливо кивнула ему – и сказал, что хочет видеть Андрея Грановьева.

– Минутку. – Администратор застучала ногтями по панели. Ровно через минуту она ответила:

– К сожалению, господин Грановьев может почувствовать боль при пробуждении, а наши запасы айона на данный…

– Андрей Грановьев – мой отец, – перебил Максим, и поставил на стойку ингалятор, один из тех, что дал ему Жевалье. – Вот. Здесь настоящий айон. Возьмите столько, сколько потребуется для комфортного пробуждения.

– Вы Максим? – Конечно же, она его знала. Его теперь все знают, хорошо это или плохо.

– Да.

Лицо женщины осветила улыбка:

– Хорошо, Максим, для вас мы сделаем исключение. Но придётся подождать около получаса.

– Большое спасибо.

Администратор ушла, прихватив с собой ингалятор. Максим сел на мягкий диван для посетителей и уставился в потолок. Наверное, он задремал, потому что тридцать минут пролетели мгновенно.

Знакомый голос окликнул его:

– Макс?

Максим повернул голову и встретился взглядом с отцом. Всё равно что посмотрелся в зеркало, только одежда отличалась: на Андрее Грановьеве был светло-голубой комбинезон гибернатория, на Максиме – серый костюм-тройка. Отец и сын крепко обнялись.

– Как ты, Макс?

– Нормально, пап. Послезавтра улетаю. Поэтому и пришёл.

– Есть разговор, так?

– Да.

– Тогда пойдём на воздух, – сказал отец и зевнул. – А то у меня такое ощущение, что здесь даже холл – одна большая анабиозная капсула.

Они вышли под сияющее небо Сингапура и свернули в небольшой садик, со всех сторон окружённый синтетическими деревьями. В ночи их кроны мягко переливались розовым молоком, отбрасывая танцующие тени. Скамейка из полированного металла сразу же нагрелась до температуры человеческого тела, как только на неё сели люди.

Отец дышал полной грудью, наслаждаясь пьянящими ароматами и прохладным воздухом, а Максим не знал, как и с чего начать. Он уже подумал о том, что зря, наверное, разбудил отца, но тут Андрей сказал:

– Это насчёт Экспедиции, да, Макс?

Максим кивнул.

– Ну, смелее. – Отец хлопнул его по плечу. – Я не узнаю тебя. Раньше ты никогда не церемонился. Ты сомневаешься, правильно ли поступил?

– Да.

– Почему? Тебя же поддержало абсолютное большинство.

– Именно поэтому у меня и возникли сомнения, пап.

– Объясни, – попросил Андрей.

Всё вдруг стало как в детстве: в трудных ситуациях отец почти никогда не говорил прямо, предпочитая бомбардировать Максима наводящими вопросами. Ответ, к которому ты пришёл сам, пусть даже с чужой помощью, намного ценнее.

– Это было очевидным решением, – сказал Максим. – Настолько, что другие варианты я даже не рассматривал.

Один из огоньков в небе ярко вспыхнул: очередная орбитальная станция включила двигатели, направляясь к Плутону, а оттуда – в облако Оорта.

– О каких других вариантах ты говоришь?

– Не знаю. – Максим развёл руками. – Я так вцепился в эту идею о добыче дармового айона, так загорелся идеей о спасении человечества, что мог упустить… что-то ещё. Рэй Суокил ведь прав – это первая разумная цивилизация, что нам встретилась. А мы мало того, что паразитируем на самих себе, так ещё и тащим свои проблемы к звёздам. Вдруг это ошибка, и есть другой способ?

– Сейчас уже поздно поворачивать назад, – заметил отец. – Ты знатно расшевелил земной улей, сынок. Больные осы полетят за амброзией, их уже не остановить. Тебе нужно с этим смириться.