Как целует хулиган (СИ) - Андриевская Стася - Страница 47

– А менты умеют вообще нормально разговаривать? – едва сдерживаясь, тоже сжал кулаки Данила. – Какое ещё решение?

Опер помолчал, явно борясь с диким раздражением и со всей мочи пихнул, открывая, подъездную дверь.

– Об отцовстве, салага!

– Чьём? – крикнул ему в спину Данила, но Иванов даже не обернулся. – Волки́ позорные, – на ходу обтряхивая перепачканное побелкой плечо, зло буркнул он. – Гады. Чтоб вам...

И застыл, вставив, но так и не повернув ключ в замочной скважине. Решение суда... об отцовстве?

В грудь ударила и стремительно потекла по венам похожая на обжигающий ментол волна. Уставился на циферки на своей двери, чувствуя, как в животе разверзается чёртова бездна... Восторга?

Об отцовстве?!

Выскочил на улицу, куда-то кинулся. Спохватился, остановился. Надо было отдышаться, но уже несло.

В смысле... Беременная что ли? Так это... Это... Бля, это капец как херово, но с другой стороны... Поймал вдруг себя на том, что лыбится. Закусил губу, сдерживаясь. Это мандец! Во всех возможных смыслах!

Мысли метались, как безумные тараканы: Ну в смысле – даже близко к ней теперь не подходить? С хера ли это вдруг?!... Бля, Кирей... С-сука, да как же это... Вот это косяк, конечно...

Стоп. Беременная, серьёзно?...

Снова поймал себя на том, что глупо улыбается. Опустился на скамейку в палисаднике за домом.

Так, спокойно. И по порядку.

Но спокойно не получалось. Волнение било в голову, заставляло суетиться, перескакивать с мысли на мысль...

Так вот почему она Кирею мозг выносит!

Бля, братан, прости гада... Прости, братан! Но... Что сделано, то сделано. Теперь точно только говорить по душам, и вперёд!

Твою мать... Беременная!

И вдруг обдало совсем другой волной – тревожной, отрезвляющей: Он кто, вообще? Репей бесхозный. Ни образования нормального, ни стабильной работы, а это... Это ребёнок!

От этой непривычной мысли становилось как-то по-особенному страшно, даже во рту пересохло.

Это уже совсем другая история, тут уже не подуркуешь, не сольёшься, не пойдёшь по грани. Да и Маринкин отец явно против его отцовства.

Да блин, а кто его спрашивает-то?

...Ну, вообще-то он отец. Сам Данила за свою дочку яйца бы, наверное, сходу оторвал, а этот просто предупредил.

Но, блин, как он может запретить? Если они с Маринкой захотят, то никто не может...

А они захотят?

Ну, в смысле, Данила-то да, а Маринка?

Упёрся локтями в колени, повесил голову. А если она не захочет его видеть? Да уже, похоже, не хочет...

Да блин, хрен ли гадать?!

*** *** ***

На этот раз заснула по-настоящему, даже сон снился. А проснулась резко, от какого-то шума в коридоре. За окном уже заметно смеркалось, из-под закрытой двери пробивалась полоска света.

– Я просто хочу с ней поговорить! – донеслось из коридора, и Маринка резко села. Данила?!

– Я тебе по этому поводу уже всё сказал, – это папа.

– Просто поговорить!

– Нет!

Что-то негромко и оттого неразборчиво сказала Оксана. Маринка крадучись подошла к двери, прислушалась.

– Ну хорошо, тогда объясните почему? Почему вы принимаете решение за неё?

– А ты не попутал? – усмехнулся отец. – Ты кто такой, чтобы я перед тобой объяснялся?

– Я? Я отец её будущего ребёнка, нравится вам это или нет!

У Маринки всё внутри оборвалось. Ткнулась лбом в стену. Этого только не хватало! Откуда он узнал?!

– Вот и не заставляй меня жалеть о том, что я вообще сказал тебе об этом, – опасно понизил голос папа.

– Андрей, ты перегибаешь. – Это Оксана, и зря она так при посторонних!

И папа действительно среагировал:

– Иди к сыну! Ты там нужнее.

Маринка зажмурилась, сделала глубокий вдох... и вышла в коридор. Повисла тишина.

– Марин?.. – первым опомнился Данила.

Папа шумно выдохнул и сделал шаг вперёд, как будто боялся, что Данила на неё кинется. Оксана, в свою очередь, шагнула к папе, будто боялась, что кинется он. На Данилу.

– Успокойтесь, ребёнка не будет, – обхватив себя руками и не поднимая глаз, выдала Маринка. В носу засвербело, но она проглотила ком в горле, не давая слезам ходу. – Вернее, уже нет.

Оксана охнула.

– Ты что, аборт сделала?! – одновременно очнулись Данила с папой.

Она не ответила, стоя перед ними, как на плахе. Оксана всхлипнула и, закрыв лицо ладонью, кинулась в комнату брата.

– Дочь? – строго уточнил папа.

Маринка кивнула:

– Да. Сегодня утром.

Было так страшно поднимать глаза... Но и с опущенными она чувствовала пронзительный взгляд от двери.

А ещё через мгновенье Данила, так и не сказав больше ни слова, просто ушёл.

Не думал обо всём этом. Вообще. Жёстко запретил себе. Потому что реально – на этом хватит. Понятнее уже не бывает.

А неуёмную энергию злости направил в работу и обнаружил, вдруг, что капец, какой семижильный, оказывается! Что можно вообще сутками не есть и не спать, зато потом – нажраться сразу до отвала и в бездну сна без сновидений. Самое то!

А наутро продрал глаза – и по новому кругу.

Бабы – на хер, отдых – на хер, развлекуха – на хер, пацаны – на хер.

Работа.

Жёстче, требовательней и к себе, и к окружающим, всё под личный контроль. Влезть в новые долги, чтобы быстрее отдать старые. Выгадать на разнице в процентах и сроках. Отбросить иллюзии и глупые мечты. И снова пахать. И рисковать.

Терять-то нечего. А значит, и бояться тоже.

Все две недели такого режима реально создавалось ощущение, что идёт на взлёт, а сутки, как резиновые, вмещают в себя теперь вдвое больше возможностей, если складывать минутку к минутке и не размениваться на тупые «зачем» и «почему»

Руку на пульс, чуйку на максимум – и погнали! Круто! Куражило, заставляло ускоряться ещё и ещё.

Недовольные – на хер, тугодумы – на хер, соплежуи – на хер. Даже Кирей со своими загрёбами. Не до них теперь. Некогда. Каждый сам за себя, такая сука-жизнь.

А к исходу второй недели вдруг сломался. Проснулся поутру, и понял, что не может встать. Тело болело, как после хороших мандюлей: каждая мышца, каждая косточка, жилка и сустав. Сил не было вообще. И такая апатия ко всему, что хоть вешайся.

На голом упрямстве дополз до жигуля, сел на водительское, устало ткнулся лбом в руль... И проснулся часа через полтора. Поднял голову, хрустнул затёкшей шеей. Тело по-прежнему ломило, тяжело, противно пульсировала башка. И одна только невесть откуда взявшаяся вдруг мысль: «Ну и на хера оно всё?» Вкалывать просто ради того, чтобы вкалывать? А смысл? Цель-то какая?

Нет цели.

Ориентиры утеряны, прицелы сбиты. Жизнь – безвкусная жвачка. А он – просто кусок говна, бесцельно плывущий по течению.

Захотелось вдруг плюнуть на всё и повидаться с Киреем. Что он там, как? Но было как-то не по себе. Наверное, не время.

Завёл движок, в задумчивости выехал со двора.

Очнулся за железнодорожным переездом, когда понял, что едет в сторону своей приёмки. На автомате, по привычке.

Прижался к обочине. Железо, железо, железо. Сутки напролёт, день за днём. Он даже новых людей уже запоминал не по именам, а по тому, сколько какого металла сдали. Ещё немного, и сам железным дровосеком станет.

А сердце из последних сил просило тепла.

Признавать это было стрёмно, всё равно, что расписаться в собственном бессилии, вот только и бессилие-то уже налицо. Чувствовал себя разбитой колымагой: никому не нужной, ржавой грудой.

Чёрт. Опять железо.

Наплевав на двойную сплошную, резко вывернул руль и взял курс на Букатино. К мамке.

У въезда на нужную улицу стоял тентованный, крашеный под армейского в «хаки» ЗИЛ - 130. Как раз такой, каким его и описывал соседский дед Витя. Совпадение?

Но Даниле неприятно кольнуло. Настрой на душевную, короткую побывочку на мамкиных щах и вдали от дел, стремительно пополз вниз.

Нет, то, что у неё есть приходящий мужик, это Данила ещё с прошлого раза понял. Да и не плохо, пожалуй, что не совсем одна она. И даже то, что именно с ним она вывозила добро из отцовой квартиры – тоже понятно, хотя и неприятно. Просто именно сейчас не хотелось никого видеть. Намечтал себе чуть ли не деревенский рай у Христа за пазухой, в кои-то веки потянуло именно с мамкой пообщаться, может, наконец, найти общий язык...