Противоестественно (СИ) - "Shamal" - Страница 10

Мужчина поднимает голову и долго пристально разглядывает коробки, которыми заставлены все стеллажи. На первых порах, когда Владлен с Никитой только открывали свой бизнес, я помогал собственноручно делать эти стеллажи и убирать мусор за старыми хозяевами склада.

— Видишь ли… — он чешет подбородок, и мне становится не по себе от этого тона. Голос его задумчиво-меланхоличный, а это не к добру. — Влад прямо сейчас вместе с нашим юристом готовит документы, чтоб продать свою часть бизнеса мне. За те самые деньги, что я потребовал в качестве выкупа. А я готовлю документы, чтоб продать бизнес целиком одному хорошему человеку, который давно уже хотел слить воедино наши компании. А еще я готовлю себе новые документы гражданина другой страны. Здесь мне делать нечего.

Никита опускается на корточки в паре метров возле меня, и я наконец-то понимаю, насколько хорошо он все продумал, сукин сын!

— Так что там с причинами, по которым я не должен ее трогать? Давно хотел трахнуть жену лучшего друга. Звучит пикантно, не находишь?

— Пожалуйста… — понимаю, что это последний шанс. Или так, или никак. — Пожалуйста, можно меня… меня вместо нее?..

Никита едва заметно приподнимает бровь и ухмыляется, а смех вокруг становится просто невыносимо холодным, но затихает, стоит ему лишь взмахнуть рукой.

— Причина, по которой я должен ебать пидора, вместо бабы?

Я набираю в грудь побольше воздуха и выдаю то, о чем думал, чего боялся. То, что пришло мне в голову сразу, как только эти сволочи ворвались в нашу клетку, когда мы уже спали, и попытались вытащить Юлю, улюлюкая и смеясь над ее криками.

— Я сам удовлетворю тебя и всех желающих. Она вряд ли будет делать что-то, кроме трепыханий. Я готов подставлять зад, сосать. Делайте, что угодно, только не трогайте Юлю и Макса.

Наверное, это моя обязанность, как мужчины — защитить их. Возможно, когда-нибудь я пожалею о своем решении, но сейчас это единственный выход. Эти пьяные, голодные мрази хотят мяса, хотят зрелищ.

Тишина столь гнетущая, что я почти уверен — он откажется, но Никита вдруг переспрашивает:

— Я правильно понял, ты предлагаешь нам принять тебя в качестве петуха?

— Мне все равно. Твой член, член кого-либо еще… — делаю над собой титаническое усилие и улыбаюсь. Еще один штрих и все: — представлю на твоем месте брата — не проблема.

Никита смеется, но в глазах нет веселья. Он знает, что я неумело блефую, но принимает игру, а мне так гадко от этих слов, что хочется блевать.

Он подходит первым, и я чувствую на себе десять пар глаз и еще одну пару — прямо надо мной.

Мужчина расстегивает ширинку и достает член, и я уже знаю, что нужно делать.

Принимаю легко, смачивая слюной, чтоб легче скользило по пересохшему языку. Кровь из лопнувшей губы снова идет, но сейчас мне это только на руку. Хорошо хоть Ник чистоплотный, не то блеванул бы… Блеванул, ага, конечно. Чем, блять?

Главное отключить мозг…

Слышу, как вокруг начинаются жаркие споры — что зашкварнее тронуть чужую бабу или трахнуть петуха. Вывод очевиден — трогать чужих баб «не по-пацански», а трахнуть петуха, когда он сам и просит — милое дело.

Мне хочется вздохнуть с облегчением, но член, толкающийся в глотку, не дает вообще никаких шансов даже на обыкновенный вдох. Словно вор краду кислород, давлю рвотный рефлекс и слезы. Стараюсь, чтоб ему понравилось, чтоб все это кончилось, как можно скорее.

Чувствую, как меня вздергивают на колени, заставляя встать смирно. Приспускают джинсы, потом нижнее белье…

Мычу, зажмурившись, едва ли не смыкаю челюсть. Больно. Сука…

Пытка продолжается долго. Кровь не лучшая смазка, но это хоть что-то. Их десять человек, а у меня уже после третьего искры из глаз сыпятся.

Эту боль сравнить с чем-то сложно. Когда меня трахал Амиран, я получал моральное наслаждение. Я получал то, что хотел и не чувствовал себя шлюхой. Точнее, чувствовал, но я хотел ею быть. Сейчас же я просто выполнял свою работу, защищая жену моего брата и его сына. Я просто делал то, что должен.

Боль можно терпеть. Любую боль можно терпеть. Но от голода и усталости не скрыться. Отчаянно цепляюсь за сознание, ведь неизвестно, захотят ли они трахать меня в бессознательном состоянии или переключатся на Юлю. Что если им будет мало?

После седьмого я отключаюсь. Это невозможно контролировать. Чувствую себя сдыхающим аккумулятором телефона. Раз! И свет меркнет.

… — Кайя! Кайя, очнись!

Лица касается холодная ткань, и я чувствую, как течет вода по щекам, затекает под воротник… волосы намокают и неприятно липнут ко лбу, но голос Юли дает надежду, что все закончилось.

Открываю глаза и вижу склонившееся надо мной ее заплаканное лицо.

— Давно я так лежу?

Голос звучит слабо и хрипло. Ощущение такое, что глотка разорвана в клочья. Еще и челюсть болит… то, что ниже пояса, кажется, просто онемело.

— Минуты три, может больше я не… — она закрывает лицо руками и падает мне на грудь, утыкаясь носом в шею. Сломанные ребра болят, завершая картину, и теперь я точно могу сказать, что так хуево, как сейчас, я себя еще не чувствовал.

Поднимаю руку, чтобы обнять ее, успокоить, но пальцы мои слиплись и, поднеся ладонь к лицу, я понимаю, что они все в засохшей сперме…

Удивительно, что эти мрази додумались натянуть на меня штаны, прежде чем кинули гнить в эту камеру…

Перевожу взгляд на Макса, забившегося в угол. Огромные блестящие глазенки смотрят, но будто не видят.

Да, малыш, мне тоже страшно.

***

— Можете кричать, можете звать на помощь — всем похуй, — громила кидает в камеру черствый батон, и Макс подскакивает, кидаясь к хлебу, начинает грызть его прямо так, даже не отряхнув от грязи. Видимо, они уезжают и, чтоб не тащить с собой лишнюю еду… Какая разница, в принципе? — Может быть вас найдут завтра, может быть послезавтра. Не знаю. Как-нибудь протянете…

— Мой муж… — Юля, бледная, словно смерть, делает шаг вперед, но дверь закрывается прямо у нее перед носом.

Они не отвечают на вопросы.

Час. Два. Три. Сколько прошло с тех пор, как меня приволокли сюда без сознания?

Стены сжимались, кружились вокруг, словно в хороводе, потолок то надвигался низко-низко, то будто исчезал вовсе, обнажая небесно-голубое небо.

Определённо это не те минуты, в которых хочется вспоминать прошлое. Когда во рту пустыня Сахара, желудок, кажется, ест сам себя, а перед глазами летают мушки, последнее о чём хочется думать, так это прошлое.

Но в голове словно кто-то на повтор включает одни и те же кадры.

Как объяснить себе, что вся безмерная тоска, которую я топил в водке каждый вечер, ничто по сравнению со смертью в этом вонючем подвале? Как поверить в то, что нам воздается за грехи наши, а мои грехи судя по всему еще не искупились. Я родился неудачником, педиком, человеком, который влюблен в родного брата. Нет, который зациклен на родном брате.

Это глупое похищение всего лишь последнее звено в цепи событий. То колечко, на которое вешают брелок.

Как смириться с молчанием стен, как поверить в неизбежную гибель, как потерять последнюю надежду? Мертва надежда и человек свободен.

Как поступить, когда нет ни распутья, ни камня с надписями для богатырей, ни самой дороги?

Я бестолково смеюсь, чувствуя, как горло царапает что-то изнутри. Будто мои собственные ребра, спасаясь от обезвоживания, пытаются прорваться через глотку. Нет, милые мои, вы обречены.

Слышу, как Юля падает рядом со мной на колени. Как ее холодная ладонь касается моего лба…

— У тебя жар, — шепчет она и снова плачет. Теплые слезы падают на мои щеки, и я чувствую себя мертвецом.

Я мечтаю уснуть, позволяя беспамятству унести измученное тело в свое логово, но вряд ли подыхать здесь, на глазах у племянника, лучшая идея.

Нельзя отступать. Веду рукой по полу, чувствуя, как осколки стекла и мелкие камушки царапают ладонь. Это приводит в чувство.

— Кайя, кровь! — Юля зачем-то пытается поднять мою голову, и мне хочется воспротивиться этому. Я открываю рот, и в глотку мне вдруг льется соленая и мерзкая жидкость. Ощущение такое, будто тону в море.