Исправительная академия. Том 1 и Том 2 (СИ) - Хай Алекс - Страница 7

— Нет, ваше сиятельство, это правда. Память ко мне не вернулась, и я чувствую себя по-дурацки.

— А уж как я себя чувствую твоими-то стараниями! — дед треснул богатырским кулаком по деревянному столику, но быстро взял себя в руки и погасил вспышку гнева. — Я вызвал тебя не для того, чтобы о чувствах толковать. Бабам это оставь, они в том больше смыслят. Я должен решить, как с тобой поступить. По Петербургу пошли толки, я всю дорогу из Москвы до дома висел на телефоне — каялся, извинялся, отбивался от нападок и сулил блага за то, чтобы замять этот скандал. Но это уже не скандал — скандалище, Владимир. И вести о нем дошли до Романовых. Мне сама Великая княгиня Анастасия Николаевна звонила. Требовала наказания для тебя. Да, впрочем, и без ее звонка я все равно уже терпение потерял.

— Виновен, ваше сиятельство, — кивнул я. — Оправдываться не буду, вину признаю и готов к справедливой каре.

Дед подозрительно прищурился.

— Что-то ты легко признался. Обычно ж вьешься, как уж на сковороде!

— Да стыдно мне, — отозвался я. — Может и правда в голове что-то повредилось, ваше сиятельство. Но поведение свое считаю недостойным и готов исправиться.

Князь ухмыльнулся и вытащил из внутреннего кармана пиджака трубку. Но раскуривать не стал — просто вертел в руках, то и дело поглядывая на меня. Изучал. Прощупывал. Пытался понять, брешет ли несносный внучек. Наверняка думал, что я сменил тактику и рассчитывал своей покорностью смягчить наказание.

— Ну что, раз готов исправляться, так тому и быть, Владимир, — наконец сказал дед. — Только больше у меня к тебе доверия нет, как и к родителям твоим. В свои руки я твое воспитание не возьму — не до того сейчас будет. Зато знаю, где за тебя возьмутся со всем рвением. Там таких, как ты, превращают в образцовых слуг государства.

Из уст деда-солдафона эти слова звучали несколько угрожающе.

— Что же это за место такое, ваше сиятельство?

— Исправительная академия имени императрицы Марии Федоровны, — дед улыбнулся, но глаза оставались ледяными. — На Кареджском острове в Ладожском озере. Место занятное, им еще меня в детстве пугали. Порядки строгие, надзиратели и воспитатели — зубастые, контингент тебе под стать — сплошь избалованные и зарвавшиеся отпрыски знати, позабывшие о том, что есть дворянская честь. Места там дикие: даже если сбежишь и переплывешь пролив, приключения не закончатся.

— Похоже на тюрьму, — нахмурился я.

— А ты тюрьмы и заслуживаешь, — отрезал дед. — Отправишься туда завтра же. И не вернешься в Петербург, пока сам директор не даст тебе положительную характеристику.

Брат решил отвезти меня сам. Утром состоялось сдержанное, если не сказать сухое, прощание с домашними, а затем Леша загнал меня в машину и повез прочь из города. Автомобиль, надо сказать, был интересным. Пламенно-красный, явно импортный, но устаревшего дизайна. При этом состояние машины было почти идеальным, словно она выпрыгнула из старого фильма.

Я заметил, что здесь вообще в моде было все, что мы привыкли называть «ретро»: машины, вывески, даже наряды — особенно женские. Какие-то модели напоминали «шестидесятые», какие-то — «тридцатые», и особенно дико это смотрелось на фоне вполне современных мобильников и высотных зданий из стекла и бетона.

Короче, полная мешанина стилей и фасонов, но удивительным образом все это воспринималось органично.

Ехали молча. От «братишки» до сих пор несло злостью и обидой, а я не стал усугублять ситуацию. Ничего, Алексей Андреевич, скоро ты от меня избавишься. Может даже оба вздохнем с облегчением.

— Уже Кобона, скоро будем на месте, — сказал он и сбросил скорость. Дальше дорога напоминала скорее направление — невнятная грунтовка в колдобинах.

— Ага.

Мне Кобона была известна по истории Великой Отечественной войны — сюда от Осиновца по льду пролегала знаменитая Дорога жизни. Сколько судеб спасли эти машинки-«полуторки»…

Но здесь, как я понял из той детской книжки, Великой войны и Блокады не было. Точнее, война была, но затронула лишь запад империи. С одной стороны, хорошо — люди не пережили тех чудовищных событий. С другой…

Нас, в моем мире, учили ценить жизнь на примере этой войны. Бабушка, хотя и не застала Блокаду, все равно била меня в детстве по рукам и приговаривала: «В Ленинграде хлеб не выбрасывают». Заставляла съедать все корки.

Наверняка и этот Володя Оболенский слишком уж привык, что все доставалось ему легко. Не думаю, что человек, терпевший лишения, мог бы вести себя столь гнусно. Здесь же у нас был просто охреневший от вседозволенности и безнаказанности мажорчик. Но и это не могло длиться вечно.

— Погода дрянь, — тихо сказал Алексей. — Видимо, придется подождать, пока шторм уляжется.

Часы показывали полдень. Июньский шторм разошелся по полной программе: в лобовое стекло били крупные капли дождя, ветер с Ладоги клонил молодые деревья к земле.

Вскоре мы доползли по размокшей грунтовке до небольшой деревеньки, откуда уходил паром до Исправительной академии. Вообще расположение этого учреждения вызывало у меня не самые приятные ассоциации. Прямо Алькатрас какой-то.

Остров Кареджский оказался плевком на карте юга Ладожского озера. Располагался он ровнехонько на границе бухты Петрокрепость, названной так в честь крепости Шлиссельбург в устье Невы, и губы Черная сатама. Название, конечно, своеобразное, даже зловещее. Но в этих местах вообще было много непривычных для русского уха финских слов.

— А красиво, — сказал я, глядя на открывшуюся картину.

Место было живописным. От деревни отходила вполне приличная асфальтированная дорога, плавно переходившая в мост. А мост вел на настоящую косу — узкая полоска суши между двумя бухтами тоже была заасфальтирована. Ветрина дул адский, Ладога волновалась, но даже шторм по-своему был красив.

Доехав до конца косы, мы уперлись в пустую пристань. От большой земли остров отделял пролив шириной метров двести, не больше. Как-то неожиданно. Я-то думал, что Академия будет окружена километрами водных преград.

— Пролив-то совсем узкий, — заметил я. — Такой и переплыть можно, если очень постараться.

— Но лучше не стоит, — предупредил Алексей. — Это в бухтах мелко, а здесь, вокруг острова, сделали особую глубину. Только на северной стороне более-менее есть несколько банок, да и то потому, что продолжают расширять остров. Так что настоятельно не рекомендую пускаться в свободное плавание. Плюс ловушки.

— Какие ловушки?

— Заколдованные.

— Пугаешь? — улыбнулся я.

— Нисколько. Просто из Кареджской академии действительно не выбраться без разрешения администрации. Такое уж место — сделали все, чтобы предотвратить побеги воспитанников. Говорят, даже силу применяли, чтобы поставить какие-то хитрые защиты. В общем, Володя, не рискуй.

Отсюда остров совсем не выглядел опасным. Я-то ожидал увидеть настоящую крепость на неприступных скалах, а тут… Симпатичное светлое трехэтажное здание с кучей построек помельче, какая-то часть территории была обнесена стеной, на дальнем конце острова полыхали огни маяка. Не так уж и страшно. Может, зря пугали?

— Насколько там все строго? — спросил я, кивнув в сторону острова.

Алексей пожал плечами.

—Точно не знаю, я же там не бывал, — ответил он. — Но говорят, почти как в тюрьме. Собственно, это и есть своего рода тюрьма — одновременно изолятор и исправительное учреждение для позорищ вроде тебя. Просто вас убирают подальше от лишних глаз и ушей, чтобы сберечь репутацию знатных семей. Вот только сроки пребывания там устанавливает сама администрация. Перевоспитался быстро — вышел раньше. Упорствуешь и упрямишься — будешь торчать там годами.

Я изумленно приподнял брови. Годами, значит… Что ж, выходит, раз там все так жестко, нужно быть паинькой. Потому что перспектива месяцами безвылазно торчать на этом маленьком островке меня не прельщала.

У Алексея зазвонил телефон, и он быстро ответил.