Шах и мат (СИ) - Тыналин Алим - Страница 2

Она только успела оглянуться, а я уже оказался на дороге. Сам не знаю, как будто что-то толкнуло внутри. Подхватил мальчишку, бросил на обочину.

Оглянулся. И понял, что не успею спастись сам. Грузовик, отчаянно сигналя, оказался слишком близко. Вся жизнь промелькнула перед глазами.

Эх, успел подумать я, а ведь я еще мог стать чемпионом. Не судьба, значит.

Грузовик совсем рядом. Время снова завертелось с бешеной скоростью. Я не успел ничего сделать.

Страшный удар. Мгновенная боль по всему телу. Отключка и темнота.

Абсолютная темнота.

И вспышка света. Я думал, что тело пронзит судорожная боль, но ошибся. Болели только голова, спина и локти. Тупой тягучей болью.

— Эй, вставай, ты чего, Дениска? Жив?

Я уж и не чаял услышать человеческие голоса. Но они гудели надо мной, как рой пчел.

С трудом разлепил веки. Что такое? Оказалось, я лежу вовсе не на дороге, а в помещении. Вон, тщательно побеленный потолок. На его фоне надо мной склонились головы людей.

— Ты цел? Говорить можешь? — спросила одна голова справа.

— Я уж думал все, того уже, — добавила другая слева. — Уж очень сильно слетел. Грохот такой, будто пол сейчас провалится.

Я огляделся. Лежу на бетонном полу, голова раскалывается от боли. А где малыш, где грузовик? Тело относительно целое, хотя и болит.

Но ведь меня должны были размазать по асфальту, разве нет? Что за дичь вокруг творится?

— Вставай, дружище, — кто-то из окружающих схватил меня за руку, помог подняться. — С тобой все в порядке? Что-то ты бледный совсем.

— Эй, где там фельдшер была? — спросил кто-то еще. — Помогите Денису.

Я продолжал ошалело оглядываться. Что это? Я оказался в просторном светлом помещении, заполненном народом. Всюду столы, стулья, скамейки.

Окна большие, в человеческий рост. Подоконники широкие, на них можно сидеть и лежать. Заставлены кактусами и другими цветами.

Но самое интересное другое. На стене огромный плакат с изображением мудрого Брежнева. Вождь стоял на трибуне на фоне развевающегося огромного красного флага. Ниже слова: «Забота об упрочении мира является одной из главнейших задач нашего государства».

Рядом другой плакат, насчет достойной и ударной трудовой встречи очередного съезда КПСС. С серпом и молотом, тоже с красным флагом.

И еще плакат — поменьше. «Шахматы: ну давай, ходи уже!». Изображена толпа людей, столпившихся вокруг двух шахматистов.

А еще на столах всюду стояли шахматные доски с расставленными фигурами. И добрая половина народу сидела возле них и играла в шахматы. Между прочим, большинство юноши и девушки, лет восемнадцати-двадцати.

Меня окружала тоже молодежь. Стояли, похлопывали по плечу.

— Держись, Дениска, — сказал один.

— Голову береги, она тебе еще понадобится, — добавил второй.

— Ну, как ты, Архаров? — ко мне пробился высокий мужчина. — Ну-ка, покажи голову.

Постарше всей этой мелюзги. Сильный и широкоплечий, с внимательным взглядом. Волосы буйные, торчат во все стороны. В вязаном свитере и черных брюках.

Наклонил мне голову, осмотрел и пощупал затылок. Я пока что безропотно повиновался.

Правда, я и так потерял дар речи. Особенно, когда опустил голову и увидел свое тело.

Все не мое. Тоже свитер, какие-то штаны и еще крепкие ботинки. Постойте, на мне была другая одежда. Что происходит, черт побери?

— Стой спокойно, — сказал мужчина. — Ничего себе шишка. Наверное, небольшое сотрясение заработал. Как себя чувствуешь, не тошнит? Голова не кружится?

Он позволил мне поднять голову. Но я уже продолжал осматривать руки. Тоже не мои, чужие. Гладкие, светлые, с ровными ногтями. Это как понимать?

— Играть будешь или домой пойдешь? — спросил мужчина, потрепав меня по плечу.

Я кивнул. В смысле, буду играть.

— Домой пойдешь? — уточнил мужчина. — Да что ты все молчишь? Язык проглотил от падения, что ли?

— Нет, — я, наконец, открыл рот. Голос тоже не мой. Молодой и сильный. — Буду играть. Все хорошо.

Мужчина вздохнул с облегчением.

— Ладно, хорошо. Сядь пока на скамейке, отдохни. Девочки, сделайте ему холодный компресс. А мы, давайте, продолжим турнир!

Меня усадили на лавку возле стены. Дали прохладную мокрую ткань, я приложил ее к шишке. Потом уселся поудобнее, продолжая осматриваться. Это глюки, что ли? Заработало мышление шахматиста, привыкшее делить происходящее на варианты.

Первое. У меня галлюцинация. Очень яркая и живая. Какие возможные ответвления этого хода судьбы?

Либо я сошел с ума и останусь таким. Либо скоро очнусь.

Могу ли я избежать исхода первого ответвления? То есть, сохранить разум. Что-нибудь сделать? Да нет, вряд ли. Это от меня не зависит.

Второе ответвление тоже расщеплялось на несколько вариантов. Если я очнусь, могу оказаться прикованным к кровати. Могу вообще остаться парализованным, как тетя Оля. Либо отделаюсь слабыми ранениями и выживу.

Короче говоря, весь этот блок с галлюцинацией та еще дичь. Слишком мало информации.

Вот второй вариант куда как интереснее. Я умер. И угодил в прошлое. В чужое тело. Интуиция подсказывала, что этот безумный вариант вполне себе здравый.

И еще я чувствовал, что это награда за спасение ребенка. Причем нутром ощущал — этот вариант верный. Вопреки распространенному мнению мы, шахматисты, не всегда думаем только мозгами.

Еще мы часто ориентируемся на чуйку. Даже во время ответственного матча. Иногда это работает лучше сотен тысяч расчетов.

Этот вариант предполагал массу ответвлений. Я даже запутался считать ходы. Поэтому сначала узнал, в какое время я попал. И как меня зовут.

Турнир передо мной разыгрался серьезный. Народу в зал набилось около сотни. Из них человек двадцать, в основном, парни, играли между собой в шахматы.

Остальные стояли рядом с блокнотиками, наблюдали, записывали ходы. Иногда что-то советовали.

Давешний мужчина ходил между столами, наблюдал, комментировал. Иногда поругивал. Голос у него громкий, звучный.

Тех, кого похвалил, расцвели от радости и расплылись в улыбках. Кого пожурил, огорченно опустили головы.

— Во дает, Муромцев, гоняет в хвост и в гриву, — сказал кто-то рядом.

Я посмотрел вбок. Оказывается, неподалеку сидел другой парень. Круглоголовый, белобрысый. Глаза синие, прищуренные, с хитринкой. Сам среднего роста, худющий.

Спросить у него, кто такой Муромцев? Так ведь будет спрашивать, почему я забыл. Ладно, скажу, что амнезия после удара.

Кстати, как раз с той стороны, где сидел парень, виднелась лестница, с которой я свалился. Ступенек всего пять, ведущих от коридора. Сделаны на совесть, из бетона. Об одну из них я и ударился головой.

— Слушай, я что-то плохо помню после падения, — сказал я парню. — Как зовут нашего тренера?

Парень перевел на меня веселый взор.

— Эге, Денчик, а ты неплохо так приложился. Имя-то свое помнишь?

Я помнил, что моя фамилия Архаров. А имя, значит, Денис.

— Тренера зовут Муромцев Сергей Иванович, — напомнил парень и подсел ближе. — А меня помнишь?

Я вынужден был покачать головой. Потом решил, что раз уж пошла такая жара, то почему бы не идти до конца? И поэтому добавил:

— Я и год не помню, какой сейчас.

Парень покачал головой, поцокал языком. Глядел на меня, как на русалку, выплывшую из океана и спросившую, далеко ли до Гольфстрима.

— Слушай, Денчик и запоминай. Меня зовут Матвей, я с тобой в одном универе учусь. Год сейчас 1971, а живем мы в Москве. Мы находимся в нашем шахматном клубе, называется «Белый ферзь». У нас турнир, для определения участников первенства района. Что еще забыл? Спрашивай, пока я добрый.

Я его слушал, но ответить не мог. На меня накатили воспоминания.

Оказывается, я и в самом деле сделал скачок назад и угодил в чужое тело. Парня звали Архаров Денис Александрович. Восемнадцати лет от роду.

Жил и вправду в Москве. Занимался шахматами, плаванием и гимнастикой. Родители живы и здоровы, я даже увидел их лица.