Стань моей (СИ) - Касс Вероника - Страница 12

Как только хлопает подъездная дверь, я хватаю свою уже привычную ношу — коляску — и сама поднимаю ее в квартиру. А в голове звенит от напряжения.

Что же со мной творится?

Что вообще творится в моей жизни?

Почему я позволила Степе такое, да и вообще…

Когда чужой мужчина стал приоритетнее своего?

А иначе как назвать то, что я ощутила? Я не испугалась, что муж увидит Степана, но пришла в панику от мысли, что Степан узнает о Максиме. А потом… случившееся потом так и вовсе не поддается анализу. Не сейчас, не сегодня.

Да, поцелуй не состоялся. Но мои губы все еще жжет фантомное тепло, а сердце ускоренно бьется от досады. Да, именно из-за нее. Как я могла докатиться до такого… Держа на руках свою спящую дочь наслаждаться касаниями чужого… постороннего мужчины. Не ее отца.

Квартира меня встречает тишиной и чем-то еще таким… неприятным. Не знаю, существует ли аура у помещений, да и вообще у людей, или же это все надуманные явления. Но атмосфера здесь определенно тянет из меня последние силы и настроение. Я раздеваю Леночку, и она просыпается. Радостно улыбается, тянет ко мне ручки, дергает за волосы, а затем просится, чтобы я отпустила ее на пол.

В итоге дочь уползает, а я оседаю на диван прямо в верхней одежде и, больно прикусив губу, наконец-то понимаю, что именно у меня начало вызывать наше с Максом жилье — чувство безысходности.

Безысходность, которая тяжелой плитой каждый раз опускается мне на плечи. Словно обязательная каждодневная ноша, потому что нет точки Б, до которой эту плиту нужно донести. Этот путь словно не имеет ни конца ни края, и я с каждым днем опускаю плечи все ниже и ниже, потому что запас сил, в отличие от этого пути, не бесконечен.

Долго предаваться самоанализу чувств и ощущений у меня не выходит. Леночка начинает капризничать — наверное, хочет пить.

Я снимаю верхнюю одежду, обувь и иду мыть руки, а потом наливаю в поильник для дочери свежей воды. Все на чистом автомате и словно бездумно. Потому что мысли мои где-то там со Степаном. Я искоса поглядываю на телефон, и вздрагиваю от любой вибрации разных оповещений. Жду, что мужчина напишет и в то же время стараюсь себя одернуть — ну, зачем Степану так быстро писать?

Вразумляю я себя, умолчав с собственным "я" о том, что Степану вообще как бы писать мне не стоит. Но об этом я даже думать не хочу.

Не хочу и все.

Правда к вечеру мысль о том, что Степа со мной больше никогда не свяжется, становится маниакальной. Я понимаю, что никак не могу отвлечься. Играю с Леночкой, но все равно думаю о Степане, разговариваю с Максом и опять думаю о Степе. Меня не отвлекает ни уборка, ни готовка ужина.

Даже вечером, когда я зову Макса к столу, а тот быстро и вяло поклевав еду, встаёт и оповещает меня о том, что уходит, даже в этот момент я думаю о Степане.

Он не должен мне писать круглые сутки напролёт. Да и вообще не должен. Я все равно, скорее всего, даже не отвечу. Не должна отвечать.

В какой то момент Макс говорит, что опять уходит, а мне, кажется, все равно. Мне просто все равно на то, что он не хочет в коем-то веке свой свободный вечер провести, если не со мной, то с дочерью.

Но я все же начинаю возмущаться. Потому что во мне кипит злость. Не на Максима, а на пустой от оповещений телефон.

— Ты и так весь день спал, Макс.

— Я поздно вчера пришёл. Конечно, мне нужно было выспаться, — муж удивляется моему обвинению и, кажется, с непривычки даже начинает оправдываться.

— Я о том и говорю. Раз ты сегодня и так взял выходной, потому что вчера, судя по всему, перепил, то уж вечер ты мог бы провести с Леночкой.

Максим зависает.

Придерживая край тарелки, которую он от себя показательно отодвигает, смотрит на меня во все глаза, будто вообще впервые видит. И тогда я продолжаю:

— Не только с Леночкой, но и со мной, — последние слова вырываются из меня уже шепотом. Мне сложно их произносить, потому что я отчетливо понимаю, что это вранье, — мы с ней обе по тебе скучаем, Максим, — ещё тише тяну я, пытаясь в этот момент вспомнить, когда я действительно перестала скучать по Максиму? До появления в моей жизни Степана? Или после? И почему я раньше не могла откровенно сказать об этом мужу? Чего боялась? Его усмешки? Того, что он отмахнется с пренебрежением на мои чувства? Словно те не стоят ничего… да, наверное, все именно так и было. — я же не зря предложила тебе погулять вместе. Мы ни разу не делали этого. Мы вообще уже сто лет ничего не делали вместе.

— Марин, ты что несёшь? — Макс все же отмирает, отпускает край тарелки и поднимается из-за стола. — как мы можем не проводить время вместе, если мы живем вместе. В одной квартире.

— Вот именно, — усмехаюсь я, чувствуя, как к глазам подбираются слёзы, и не из-за того, что Максим меня не понимает, и я осознаю, что вообще зря затеяла этот бесполезный разговор, а потому что Степан не пишет!

Он все ещё не пишет. А я все еще жду.

Что, черт возьми, со мной творится?

Мне настолько больно и неприятно от этих мыслей, они словно жидкой лавой разливаются по моему телу, превращаясь в яд. Яд, который отравляет меня и, которым я внезапно хочу поделиться хоть с кем-то, просто, чтобы стало легче…

Это самообман. Кажется, я даже понимаю, это какой-то частью своего разума. Понимаю, что мне не полегчает, но до безумия хочется впрыснуть этот яд под кожу и Максу.

— Вот именно, — зло цежу я сквозь зубы, — мы живем на одной жилплощади, но фактически мы не общаемся и не проводим время вместе. Нет нас, Макс, — я взмахиваю руками, — неужели ты не видишь? Есть только я и Лена, и ты и твоя работа. Мы по отдельности.

Максим кривится, дергает головой, ведёт шеей, а затем наступает на меня и… неожиданно обнимает. Просто крепко прижимает к себе и начинает гладить по голове и спине, он зарывается пальцами в мои волосы и с шумом втягивает в себя их запах.

— Малыш, ты просто устала, — хрипло шепчет он. — это скоро пройдёт. Леночка подрастёт, я окончательно встану на ноги. Без чьей либо помощи. И все у нас будет хорошо. Идёт? — усмехается он, отстраняется, и я почти начинаю ему верить… ну не сообщения же от Степана мне ждать, в конце концов, но тут Максим добавляет, — ты сменила шампунь?

— Что, прости?

— Мне, кажется, у тебя волосы пахнут по другому. Ну и в целом они стали лучше выглядеть. Ты очень красивая, Малышка.

Я сцепляю зубы и через силу улыбаюсь, до последнего сдерживая инстинктивное желание прикусить губу.

Или вырезать Максу. Да! Яда внутри меня становится настолько много, что я, кажется, готова и на это.

Я покрасила волосы, но шампунь не меняла.

Вот уже сколько лет я пользуюсь одним и тем же только потому, что Макс всегда говорил — он кайфует от запаха моих волос. А теперь получается, что он даже помнить не помнит от чего так долго кайфовал?

— Спасибо, — выдавливаю из себя и дергаюсь в сторону оставшейся на столе после Макса тарелки. Нужно выкинуть недоеденную еду и вымыть потом посуду.

Скидывая остатки картофельной запеканки в унитаз, меня не покидает ощущение, что тоже самое происходит с моей жизнью. Она с безумной скоростью, можно сказать на всех парах, летит в унитаз…

И от меня уже ничего не зависит. Нажмет кто-то на сливной бачок, ускорив мое исчезновение или нет. Я все равно словно по самую макушку уже в сточной канаве.

Когда я возвращаюсь на кухню, Макса там уже нет, он одевается в коридоре. И когда только все успевает?

— Малышка, не расстраивайся, я действительно быстро приеду. Харлику только подарок отвезу, он вчера его так и не забрал. Лошара.

Харлик — это друг детства Максима, не особо приятный товарищ, избалованный мажор, но я никогда об этом не говорю мужу, считая себя не в праве указывать ему с кем общаться, а с кем нет. Поправочка! Считая так, до этого момента.