Маленькая красная кнопка (СИ) - Семакова Татьяна - Страница 6

Дверь резко открывается и я падаю спиной назад, больно ударившись локтем. На глазах вновь наворачиваются слёзы, а на меня сверху вниз смотрит светловолосая красотка с длинными ногами. Если бы с моего ракурса не было видно, откуда они растут, я бы всерьёз решила, что от ушей.

— Козёл! — говорит девушка с чувством и выходит, неловко перешагивая через меня в своём коротеньком облегающем платье.

Едва она заходит в лифт, Тимур выходит на площадку в халате и, ухватив меня за ноги, оттаскивает из проёма. Молча. Проходит в квартиру и с силой захлопывает дверь.

А я всё, я закончилась, нет сил даже на то, чтобы подняться. И решимость куда-то делась, испарилась, растворилась в воздухе. И шанс свой просрала. Вставать надо, домой ехать, а с утра, к пробуждению сына, к Артёму, но я просто не могу заставить себя пошевелить хоть пальцем. Мне придётся умолять конченого мерзавца! Не мудака даже, классический мудак прямо за дверью, настоящего ублюдка и манипулятора, два года прикидывающего милым и заботливым. Да так, что у меня не возникло и тени сомнения на его счёт.

Поворачиваю голову и вижу плинтус. Хороший дом, ремонт в подъезде лучше, чем у меня в квартире.

Дверь вновь открывается и он спрашивает резко:

— Чего тебе?

— Он забрал его, Тимур, — отвечаю тихо, продолжая разглядывать плинтус, — забрал моего мальчика. И довёл мою маму до третьего инфаркта.

— Надо было остаться дома, — бормочет недовольно и выходит на площадку, приседая и поднимая меня на руки, — надо было просто остаться вчера дома.

5

Я уснула. Стыдно признаться, но, когда он поднял меня, когда понёс в квартиру, я почувствовала себя в безопасности, почувствовала опору, расслабилась… слишком уж. Как будто кто-то щёлкнул выключателем и свет внутри меня погас.

Открываю глаза и осматриваюсь. Когда я была тут в прошлый раз, было как-то не до интерьера… впрочем, смотреть особенно не на что. Точно спальня, большая кровать, шёлковое постельное белье, траурно-чёрное, плазма напротив, на стене, не кронштейне, провода торчат неаккуратно (но, похоже, ему начхать на этот весь ваш уют), и шкаф с зеркальными дверьми. Его я помню отчётливо, в нём отражается постель и всё, что на ней происходит. Плюс один в копилку моих послеродовых комплексов.

Дверь в комнату закрыта, я поднимаюсь и подхожу к ней, прислушиваясь. Тишина. Выхожу, прогуливаюсь по квартире, но кроме меня в ней никого нет. Даже странно, что он ушёл по своим делам и не вышвырнул меня, ну, скажем, в окно. Чтоб в одном лифте вместе не ехать.

Достаю мобильный и на пяти процентах успеваю позвонить в больницу, чтобы услышать, что мама до сих пор в реанимации. Стараюсь рассуждать флегматично и философски — она ещё со мной и это главное. Нахожу ванную, с тоской смотрю на роскошное джакузи и умываюсь. Плюю на приличия и чищу зубы его зубной щёткой. Надеюсь, он не слинял на очередной курорт, я всерьёз намерена его дождаться и попытать-таки счастье.

Иду на кухню и вижу свежесваренный кофе в кофемашине на подогреве. Впрочем, кто сказал, что ему не неделя? На вкус неплохо, я неприхотлива. Смотрю на холодильник голодными глазами, мысленно махаю рукой на условности и открываю дверцу в надежде увидеть богатый ассортимент, подобающий жилищу, но полки девственно чисты. Такое ощущение, что он абсолютно новый. Открываю морозилку и вижу две бутылки водки и пачку пельменей. А, нет, всё в порядке.

Пельмени, так пельмени.

Вода закипает, а в коридоре слышится шорох. Напрягаюсь всем телом, как струна, и жду, когда он пройдёт, но ничего не происходит. Слышу лишь движение и осторожные шаги в сторону спальни. Теряюсь в догадках и иду проверить.

Вижу самое прекрасное, что когда-либо видела. Ретируюсь на кухню, торопливо вытирая подступившие слёзы, медленно и глубоко дышу и успеваю вернуть себе облик человека, а не растаявшего на жарком солнце ошмётка розовой сахарной ваты.

— Мелкий подставщик! — говорит Тимур возмущённым шёпотом. — Вырубился в лифте!

Я стою к нему спиной и глупо улыбаюсь. Чёрт возьми, как приятно. Какое же это счастье видеть Ромку! Какое же это счастье видеть Ромку на его руках…

— Спасибо… — разворачиваюсь со слезами на глазах. Похер, не могу сдерживаться.

— Слушай очень внимательно, — вновь воскресает в нём мудак, — мелкий проснётся и вы оба — на выход. Это ясно?

— Как день, — отвечаю через силу.

Кого ты из себя строишь, Соболев? Такой резкий, грубый, формулировка только подкачала.

«Мелкий проснётся…» — фыркаю мысленно и едва сдерживаю улыбку.

— Хули ты лыбишься, я понять не могу? — рычит вполголоса. Похоже, не получилось.

Похер, не могу сдерживаться! Подхожу в два шага и обнимаю его, обхватив руками за торс.

— Завязывай, — голос недовольный, немного брезгливый, а у меня эмоции через край и я ничерта не могу с этим поделать.

— Спасибо! — говорю с чувством, продолжая прижиматься к нему, а он пытается убрать с себя мои руки. — Спасибо, Тимур! Я могу как-то отблагодарить тебя?

— А, это, — ухмыляется в ответ, — вставай на колени.

Вот он, внутренний мудак. Проснулся, плечи расправил, подбородок вздёрнул. Ну, здравствуй. Давно не виделись.

Мои руки разжимаются. Желания благодарить уже нет, обида подкатывает к горлу, но я послушно опускаюсь на колени.

— Н-да, брюнеточка, как низко ты пала за последние годы… — тянет с брезгливостью и делает шаг назад. — Мелкий проснётся — на выход. На счёт твоей матери договорился, из реанимации поедет в частную клинику, адрес пришлю в сообщении. На счёт бабок не парься, перевозку уже оплатил, из клиники счёт придёт мне. И на этом — всё. Не приезжай сюда, не сиди под дверью, не впутывай меня в свои семейные разборки, мне это не усралось, ясно? — я молча смотрю куда-то на уровень его ширинки, а он слегка повышает голос: — Ясно?

— Как день, — отвечаю голосом без выражения, продолжая стоять перед ним на коленях.

— И вымой ноги, ты мне полы пачкаешь, — вновь брезгливость в голосе, а по моим щекам текут слёзы.

Хочется высказать ему всё. Всю обиду, накопившуюся за два года, все невысказанные обвинения. Бросить в лицо, швырнуть в него чем-нибудь потяжелее, но я остаюсь неподвижна, пока он не выходит. Пусть упивается своим превосходством, главное, что Ромка со мной, а маме окажут надлежащий уход. Не знаю, как он всё устроил, да и плевать. Ради этого можно засунуть свою гордость себе подальше.

Поднимаюсь, выключаю плиту, сливаю воду в раковину и иду в ванну мыть ноги. Они в самом деле ужасно грязные… Иду в спальню, ложусь на кровать рядом со сладко спящим сыном и не могу оторвать взгляда, пока он не просыпается.

Тут же поднимаю его на руки и выхожу в коридор. Сую ноги в шлёпки и вешаю на плечо свою сумку, намереваясь уйти по-английски, но он выходит в прихожую.

— Проснулся? — спрашивает очевидное, а я бурчу в ответ:

— Нет.

Едва заметно ухмыляется, я поудобнее перехватываю Ромку и выхожу. Куда я пойду? На мне судебное предписание. Мой сын, с лёгкой подачи Артёма, уже не мой. Я не имею права быть матерью по закону. Домой нельзя… к маме? Вариант. Пожалуй, единственный. Закроюсь и сделаю вид, что меня нет.

Нажимаю на кнопку вызова лифта и дверь распахивается.

— Забыл сказать, — говорит Тимур мне в спину, — это судебное постановление — полная херня.

— В смысле? — я ошарашено разворачиваюсь, а он строит недовольную мину.

— В прямом. Была бы чуть умнее, позвонила бы сразу и уточнила.

— Была бы чуть умнее, не связалась бы с тобой, — бурчу себе под нос и отворачиваюсь.

— Пожалуйста, — отвечает язвительно, но дверь не закрывает.

Лифт поднимается как будто из преисподней, мучительно медленно, но взгляда на себе я не чувствую. Слегка поворачиваю голову и вижу, как он таращится на Ромку. Чёрт, только этого не хватало! Перехватываю сына так, чтобы не было видно лица, но он решил, что надо поиграть в прятки и выныривает из-за меня, радостно гогоча.

— Заяц, замри, — ворчу ему на ухо, но мои слова эхом разносятся по лестничной клетке. Где этот чёртов лифт?!