Маленькая красная кнопка (СИ) - Семакова Татьяна - Страница 5

— А по жопе ты не хочешь?!

В этот момент мама без задней мысли открывает дверь, улыбаясь и качая головой, а в квартиру проходит хмурая женщина в голубой рубашке с шевроном и при погонах. Напирает на маму грудью, она инстинктивно делает шаг назад, а вслед за ней вваливается мужчина с рацией и в бронежилете, заполняя собой всё свободное пространство.

Я отбрасываю выпрямитель и поднимаю на руки начавшего плакать Ромку, но осознание ещё не пришло. Он боится незнакомцев, особенно мужчин, особенно, когда они так близко и настроены воинственно. Прижимаю его к груди, глажу по спине, пытаюсь успокоить и за криком над самым ухом не слышу, что говорит женщина, пока она не повышает голос, одновременно с этим протягивая ко мне руки:

— Отдайте ребёнка!

— Чего? — округляю на неё глаза и делаю шаг назад. — С какой стати?! Вы, вообще, кто?

— Органы опеки! — отвечает резко, а мужчина протягивает какой-то конверт.

— Что за бред! — вскрикиваю возмущённо. — Немедленно выходите!

— Диана Вячеславовна, — её желчный тон поднимает волну раздражения, — я не буду повторять дважды! Не травмируйте ребёнка ещё сильнее!

— Да Вы спятили! — взвизгиваю, перекрикивая сына, а мама трясущимися руками достаёт из конверта сложенный втрое лист А4.

— Ребёнка! — повторяет женщина. — Не заставляйте применять силу!

— Диана… — мама бледнеет до синих губ, как будто три часа не вылезала из речки, за каким-то лешим решив искупаться в начале сентября, — это судебное постановление…

— Какое, к чёрту, постановление! — взрываюсь в ответ и тут в квартиру заглядывает Артём. — Не может быть… — говорю одними губами, не в силах поверить в происходящее, но вновь срываюсь на крик: — Ты спятил! Прекрати сейчас же этот цирк!

— Ты делаешь только хуже, — говорит почти по слогам и проходит, оттесняя сотрудницу органов опеки.

В коридоре не остаётся ни миллиметра не занятой врагами площади, я отступаю в кухню, пятясь назад, как вдруг наступаю на расскалённый выпрямитель и, вскрикнув, на мгновенье расслабляю хватку.

Одно мгновенье! Но этот ублюдок умудрился им воспользоваться, ловко отобрав у меня сына и прижав к себе.

— Верни! — кричу истерично. — Артём, верни мне моего ребёнка сейчас же!

— Диана, ты его пугаешь, — говорит спокойно и ласково, как будто я пациент психбольницы. — Не нужно кричать, успокойся, теперь он в безопасности, со мной.

— Ты больной на всю голову! — я пытаюсь разжать его руки, но силу применить не могу: боюсь причинить боль Роме. И он прекрасно это знает.

На его лице появляется подлая ухмылка, едва заметная. Спустя два года я вдруг вижу его истинное лицо, его сущность.

— Я предупреждал, — говорит, глядя мне в глаза, — ты знаешь, что нужно сделать. Если продолжишь мешать правосудию, тебя просто закроют на несколько дней. В лучшем случае.

Краем глаза вижу, как мама медленно сползает на пол, прижав руки к груди. Только не это! У неё больное сердце…

— Ты пожалеешь об этом, — шиплю ему в лицо и достаю из кармана мобильный, чтобы вызвать скорую.

— Нет, Ди, — говорит с грустной улыбкой, — ты скажешь мне спасибо. Собирайся, всё скоро наладится.

— Зайка, мамочка скоро тебя заберёт, слышишь? — шепчу на ухо всхлипывающему сыну, попутно вытирая злые слёзы со щёк. — Очень, очень скоро. Я тебя очень сильно люблю и скоро за тобой приеду. Побудь пока с дядей Артёмом.

Купреев стискивает зубы с такой силой, что они были просто обязаны раскрошиться, резко разворачивается и выходит, не дав мне поцеловать сына. Следом за ним выходят мужчина и женщина, громко хлопнув дверью, а я кидаюсь к маме, с размаху падая на колени рядом с ней.

— Да что же это… — бормочет мама невнятно, — как же он так, почему…

— Тихо, родная, тихо, — говорю сквозь слёзы, гладя её по плечу и наконец-то слышу ответ в трубке вместо гудков. — Женщина, сорок девять лет, перенесено два инфаркта, острая боль в грудной клетке, отдышка, на лбу испарина, — говорю быстро, но разборчиво, а следом тут же называю адрес.

— Скорая помощь в пути, ожидайте, — отвечает оператор буднично, а я кладу телефон рядом с собой и просто смотрю, как искажается от боли лицо мамы, не зная, что ещё сделать, что предпринять, как помочь ей, как вернуть сына, как, чёрт возьми, вообще жить дальше?!

Она тает прямо на моих глазах. В какой-то момент перестаёт невнятно бормотать, лишь тяжело дышит, обливаясь холодным потом. Её лицо бледнее мела, сердце как будто перестало качать кровь, руки ослабевают, она больше не стискивает грудь, у неё просто не осталось на это сил. Я боюсь её оставить, но домофон сломан, а скорая вот-вот приедет, они потеряют драгоценные секунды, пока я буду спускаться. И я стрелой бегу вниз, босиком, перескакивая через несколько ступенек, выбегаю на улицу, нахожу булыжник у лавки, которым пару раз пользовалась, подкладываю под дверь и несусь обратно.

Дверь нараспашку и я вижу, что мама уронила голову на грудь. Руки плетьми повисли вдоль тела, кисти лежат на полу, пальцы расслаблены, она не шевелится и не издаёт ни звука. Замираю на площадке и боюсь проходить. Боюсь коснуться её, боюсь ощутить холод, боюсь, что начну трясти её, пытаясь привести в чувство, боюсь, что она уже никогда не откроет глаза. Слышу с улицы сирену скорой помощи и боюсь, что они опоздали.

Мимо меня проносится молоденький санитар, задев плечом. Он быстро садится рядом с мамой и начинает прощупывать её пульс.

— Носилки! — вскрикнул через пару секунд, а я зарыдала в голос, уткнувшись носом в свои ладони. — Девушка, Вы едете?!

— Да! — опомнилась, тут же взяв себя в руки.

Зашла в прихожую, когда маму вынесли, сунула ноги в тапки и схватила сумку.

Последующие девять часов я просто слонялась по больничным коридорам, заламывая руки и обкусывая губы. Экстренное обследование, экстренные анализы, экстренная операция. К тревоге за маму примешалась боль и тоска по Ромке, хотя я знала, что он в безопасности, что он сыт и сейчас уже сладко спит. Какой бы мразью Артём не оказался, он никогда его не обидит. Он может никогда и не любил меня, а лишь делал вид, но чувства к маленькому беззащитному человечку у него искренние. И он не просто так слетел с катушек, он преследует какую-то цель, от меня ускользающую.

И он мне его не вернёт.

Я понимала это так отчётливо, что накатывала одна паническая атака за другой. И я не могу просто выкрасть его с детской площадки, я не смогу уехать, не смогу сбежать и оставить маму. Мама… только бы всё обошлось.

— Опасность миновала, — говорит врач быстрым усталым голосом, подходя ближе, — состояние критическое, но стабильное, провели шунтирование. Вам нельзя здесь оставаться, она в реанимации. Уточняйте о состоянии по телефону, вам сообщат, когда её переведут в палату.

Он уходит так же быстро, как и появился, а я без сил оседаю на пол. Я не справлюсь одна. Не справлюсь… Маме нужен будет уход, никто не станет с ней возится, меня не хватит на сына и на неё, а денег на сиделку попросту нет. Декретное пособие смешное, сбережения давно потрачены на сына. Я чувствовала беспомощность и безнадёжность своего положения, я понимала, что выход только один — ползти к Артёму и умолять его помочь, но если уж придётся кого-то умолять, то пусть это будет кто угодно, лишь бы не он. Не человек, отобравший у меня сына. Не человек, из-за которого моя мама едва не умерла.

Поднимаюсь, вытираю слёзы и ловлю попутку, наплевав на инстинкт самосохранения. Такси слишком дорогое удовольствие, а шанс, что он поможет — минимален. Я готовлюсь мысленно, пока еду, пока иду от дороги, пока прохожу в подъезд с консьержем, на цыпочках, чтобы не разбудить. Лифт, семнадцатый этаж, последний. Самый высокий жилой дом в нашем городе. Самый последний этаж. Забралась высоко, падать буду долго и мучительно. Плевать. Звоню.

Никто не открывает. Может, дома нет, может, стоит за дверью и брезгливо морщится, ждёт, когда мне надоест. Стучу, а в ответ лишь тишина. С чего я взяла, что он хотя бы выслушает? Как наивно… Но, может, его просто нет? Подожду. Мне некуда спешить, мне некуда идти, меня никто не ждёт. Сажусь на коврик под дверью, согнув ноги в коленях, и облокачиваюсь на неё спиной. Когда-нибудь он вернётся или выйдет и у меня будет шанс.