Сага о Кае Эрлингссоне. Трилогия (СИ) - Громов Ярослав - Страница 52

Он подобен богу.

Без щита и меди,

Без кольчуги толстой,

Словно ветку ивы

На ветру качает.

Ясень битвы* ярко

В горло зверя грянул.

И там еще строк двадцать подробного описания смерти тролля. Мы не стали наделять своего хёвдинга новыми эпитетами. Просто стоило Альрику хоть немного рассердиться, как кто-нибудь тихонько говорил «Молния очами», второй подхватывал «Грозен Беззащитный» и так далее.

Я был несказанно счастлив, когда Хвит обиделся на нас на целую седьмицу и заявил, что не будет сочинять песнь про победу над троллихой. Кто знает, какими эпитетами он собирался наделить меня? Там вполне могло быть что-то вроде «Кровь наш Кай хлебает, словно тот же Эрлинг. Кровь отцова ясно в теле проступает».

Хотя, по правде сказать, если бы не вирши Хвита, настроение в хирде бы совсем упало. После охоты на «зевающих зверей» у нас наступило долгое затишье. Торкель, видимо, захотел поиграть с Альриком, вынудить его избавиться от меня. Все северные ярлы были оповещены о том, что нельзя давать работу Беззащитному и его сноульверам, если они не хотят сделать Торкеля своим врагом. Все знали, что за Торкелем, который сам по себе значил не так много, стоит богатый землями и воинами ярл Скирре Пивохлеб.

Хёвдинг злился, скрипел зубами, но решения не менял.

Как-то раз, после очередного пустого плавания я подошел к нему и сказал, что готов оставить хирд.

— Ты отличный хёвдинг, Альрик. Это большая честь — сражаться под твоим именем. Только мне не по душе, когда братья из-за меня вынуждены хлебать воду вместо пива и есть пустые каши вместо доброго мяса. Я сумею проложить свой путь и без твоего покровительства.

Беззащитный осклабился, привычно тряхнул шевелюрой:

— Хороший ты малец, Кай. Правильный, хоть и диковатый. Значит, хочешь уйти в самостоятельное плавание? Это смелое решение. Сколько тебе зим, четырнадцать? Обычно в этом возрасте только-только о второй руне начинают мечтать, а ты уже на третьей.

Во рту появилась неприятная горечь. Я почему-то думал, что Альрик гордо откажется от моего предложения, треснет или обнимет за плечи и скажет, что мы с ним дойдем до края света и сразим сотни тварей, взлетим до сторхельтов и вместе шагнем в обитель богов.

— Только вот какая закавыка! Когда я принимал тебя в хирд, то сказал, что не смогу этого сделать, если хотя бы трое из ватаги откажут. С выходом тоже самое. Если трое хирдманов согласятся с твоим уходом, так тому и быть. Но тебе придется их убедить. Готов?

— Я расскажу им правду. И про то, что Ящерицу порезали из-за меня.

— Тем легче будет, — еще раз блеснул зубами Альрик. — Готовь речь к вечеру.

Остаток дня я слонялся вдоль обрывистого берега и складывал слова. С одной стороны, я считал, что без меня хирду будет лучше. Торкель узнает, что я ушел от Альрика, и перестанет запугивать людей. С другой стороны, я не хотел уходить. Здесь я чувствовал себя на своем месте. Когда Беззащитный собирал хирд, он смотрел не только на боевые качества кандидата, но и на характер, узнавал его цели и стремления. Такой хирд имел все шансы дорасти до хускарлов и не распасться, как это часто бывает. Не раз и не два мы слышали, как обычные хирдманы получали пятую-шестую руну и уходили из ватаги, чтобы собрать новую команду под своим началом. Я сначала тоже хотел так поступить, но глядя на хёвдинга, понял, что сейчас я не потяну свой хирд ни по деньгам, ни по силе, ни по возрасту, ни, самое главное, по терпению.

Во время торга я быстро приходил в ярость. Мог, разозлившись, врезать торговцу или развернуться и уйти, лишившись выгодной сделки. Меня раздражали заказчики-скупердяи. Тех же Видарссонов я бы сжег вместе с хутором и семьей, особенно после обмана с пивом. А Ящерице я и так не мог смотреть в глаза.

Я наблюдал за Альриком и учился у него выдержке, спокойствию, хитрости. И я хотел бы пробыть с ним подольше, хотя бы года три-четыре. Но уходить сейчас…

Вечером я вернулся к месту ночевки, вдрызг расстроенный. Я успел и проораться за это время, сочинить две речи и полностью забыть их, поспать пару часов и даже пореветь от бессилия. Я был готов.

Ярко горит костер, в стороне переливается искрами второй, там на тлеющих углях запекается молоденький кабанчик, Хвит медовым голосом ругается на Энока Ослепителя, но в его устах любая ругань звучит, как песня. Вепрь занят обжаркой мяса, он не доверит столь важное дело «безруким и убогим». Рыбак с легкостью таскает на берегу мелкую рыбешку и крабов, опуская пальцы в воду, а Тулле складывает их в свой шлем. Завтра будет неплохой супчик. Альрик обсуждает что-то важное с Арне Кормчим, скорее всего, какие-то мелочи по кораблю и будущему походу. Йодур и Трюггви в стороне рубятся на мечах, самые заядлые любители сражений. Кто-то подремывает, закутавшись в белый, точнее, уже изрядно потертый и замызганный серый плащ, кто-то затачивает давным-давно сглаженные выщербины, скорее всего, это Эйрик Секира. Он боготворит свою секиру, таскается с ней повсюду и следит за ее состоянием тщательнее, чем за собственным.

Знакомое до боли зрелище. И мне было больно думать, что уже завтра или через несколько дней я больше не увижу этих людей.

Я подошел к кострам, сел на вытащенный топляк, набрал воздух и громко сказал:

— Братья! Сноульверы! Я должен вам кое-что сказать.

Убедившись, что все смотрят на меня, я продолжил:

— Вы знаете, что я получаю благодать только за смерти более сильных врагов, потому я не получил первую руну во время первой жертвы. Я получил ее, лишь когда на мою деревню напали перворунные щенки. Они убивали стариков и детей не из мести и не из злости, только ради силы. Я сумел убить того, кто поднял секиру на меня. Он был в кольчуге, шлеме, вооруженный, полный сил и азарта. У меня не было даже ножа. Безрунным оружие не полагается! Я убил его подвернувшимся под руку свиноколом и получил благодать Фомрира. Это был Роальд, сын ярла Скирре. За ним должен был присматривать Торкель Мачта.

Хирдманы молчали, слушая мою историю. Я кое-что уже рассказывал им во время зимовки, но без имен.

— С тех пор Торкель и Скирре хотят отомстить мне. Они подослали Торе Длинный Волос, чтобы тот похитил меня, но Альрик подошел вовремя и спас мою шкуру от огня и пыток. Теперь Торкель хочет причинить зло всем, кто меня окружает и поддерживает. Из-за меня Лейф получил ту мерзкую рану. Из-за меня хирд не может найти достойную работу. Из-за меня у сноульверов такие беды. Потому я принял решение покинуть хирд. Я мог бы уйти тайком, не прощаясь, но хотел сказать вам это в лицо, честь по чести. Мне не нужно ваше согласие или что-то подобное. Знаю, хёвдинг, ты придумал это условие лишь ради меня.

— Если бы ты хотел уйти ради славы или ради семьи, я бы слова не сказал, — подал голос Альрик. — Но ты делаешь это ради хирда, ради сноульверов. А значит, и сноульверы имеют право высказаться. Кто согласен, что Кай Эрлингссон должен уйти?

Энок поднялся и посмотрел в мою сторону. Точнее, я полагал, что в мою. Один глаз Энока уходил сильно налево, и я в очередной раз удивился, как он умудряется целиться и попадать точно в яблочко за пятьдесят шагов, а копьем мог промахнуться даже в нескольких шагах.

— Если мужчина хоть чего-то стоит, у него обязательно будут враги. И чем сильнее враги, тем большего уважения он достоин. Кай Эрлингссон с первой же руны умудрился заполучить отменных кровников, и я хотел бы посмотреть, как он справится с ними. Я против.

Вепрь коротко сказал:

— Я как Косой.

Рыбак глуповато и наивно улыбнулся.

— Он спас мне жизнь. Я готов сделать то же для него.

Трюггве-мечник добавил:

— Кай молод, но отважен без меры. Он хороший брат.

Йодур кивнул, подтверждая его слова, как и другие ульверы.

Тулле, мой лучший друг, поднялся тяжело, будто к нему привязали жернова.

— Если бы на моей ферме появился такой работник, из-за которого постоянно случались беды, я бы его выгнал, даже если в том не было бы его вины. Например, если бы женщины передрались между собой за право согреть его постель или волки стягивались со всего леса на его запах, как морские твари на Рыбака. Я бы попросил прощения, дал ему денег и выпроводил со своих земель. Потому что благо многих выше, чем благо одного.