Грозовые Птицы (СИ) - Котов Сергей - Страница 37

— Это что, знакомство с частью? — попытался пошутить я, но ответа не последовало.

Портрет продолжал сменяться портретом.

Когда появилось фото Михалыча, я не успел отреагировать. Не смог сдержать рефлексы. «Так вот зачем датчики на теле. И одежда — чтобы не думал о них. Идиот!» — обругал я себя. Это и был полиграф. Точнее, его разновидность. Меня тестировали на социальные связи. Определяли знакомых людей… нашли Михалыча — впрочем, тут можно выкрутиться. Они наверняка узнают о предыдущей вылазке. Можно дать понять, что это я его зарезал тогда…

Опять череда незнакомцев.

А потом — я опять не успел. Не смог. Очень уж неожиданной была встреча.

Парень, девятнадцати лет. Широкая белозубая улыбка. Форма нашей стороны. Я его и запомнил по этой улыбке; она появилась на его лице за секунду до смерти, когда он уже понимал, что не успевает, и всё кончено. Когда он чувствовал, что мой палец не дрогнет на спусковом крючке. Двадцать второй год, мы берём в плен большую группу в промзоне. Они думали, что заманили нас в ловушку.

Я целился в голову. Но потом почему-то выстрелил в грудь, в сердце — на нём не было броника. До сих пор не знаю, что мной двигало — нежелание уродовать мимолётную красоту на вражеском лице, или жажда посмотреть, как эта непокорная улыбка медленно гаснет, холодеет, умирает…

Он был первым, кого я убил вот так, лицом к лицу. Я не мог его не запомнить.

Снова череда незнакомых лиц. Десятки. Потом сотни. Редкие вкрапления тех, кого я знал. Сослуживцы. Товарищи. Враги.

Их было не так много. Человек пять на несколько сотен портретов.

Когда я уже был готов сдаться — закрыть глаза и просить о передышке, свет вдруг снова стал ярким.

— Хватит, пожалуй, — сказал снайпер, снова появившись в поле зрения, — информации более, чем достаточно. Ты ведь не будешь отрицать, что кое-кто из этих людей тебе знаком?

— Не буду, — сказал я, и тут же добавил, пользуясь приёмом, чтобы перехватить инициативу: — как тебя зовут?

На секунду снайпер растерялся.

— Хоть буду знать, когда увижу тебя в такой же коллекции. Вместо того, чтобы назвать тебя «мужик, который привязал меня и показывал картинки», по имени вспоминать буду.

После секундной паузы снайпер рассмеялся.

— А неплохо! — констатировал он, успокаиваясь, — даже странно, что ты на той стороне. Обычно у ваших с чувством юмора так себе. Я Тревор.

— Приятно, — кивнул я.

— Руку жать тебе не буду, — ответил Тревор, — у меня не было времени проверять тебя на вшитые иголки с ядом и другие секретики. Как тебя звать я уже знаю.

Про себя я отметил это «у меня». То есть, не «у нас». Значит ли это что-то? Скоро выясним.

— Пока отдыхай, — продолжал Тревор, — как выясню, что нужно, мы снова встретимся.

С этими словами он вышел из помещения через единственную деревянную дверь.

Какое-то время я был один. Потом дверь снова распахнулась, впуская двух солдат в чёрных балаклавах. Они молча опустили меня в горизонтальное положение и покатили в коридор, тускло освещённый жёлтыми лампочками в матовых плафонах. «Как будто на операцию», — некстати подумал я и поёжился.

Коридор отказался довольно коротким. Меня завезли в ещё одно помещение, где не было ничего, кроме узкой, но довольно мягкой на вид кровати и белых стен.

— Только без глупостей, — предупредил один из сопровождающих, склонившись над ремнями, которые меня удерживали.

— Никаких глупостей, — согласился я ровным голосом.

Отстегнув меня, охранник мгновенно метнулся к двери. Его подстраховывал напарник. Дверь захлопнулась. С внутренней стороны она была обшита листом совершенно гладкого металла. Ни намёка на ручки, замки или даже петли.

Тюрьма она и есть тюрьма. Правда, тут довольно комфортабельно. Хоть за это спасибо.

Окон здесь, конечно, не было. Свет давала единственная лампочка под потолком — такая же тусклая и жёлтая, как в коридоре. Ещё здесь было очень тихо.

Я вздохнул, слез с кушетки и улёгся на кровати, разминая затёкшие запястья. Спать не хотелось. Провалявшись пару минут, я встал и разделся до трусов. Попутно обнаружил, что моя грудная клетка, позвоночник и половые органы действительно были облеплены датчиками. «Последнее то зачем?» — недовольно подумал я, хотя этот странный факт тоже имел логичное объяснение. Если уж отслеживать физиологические реакции — то все, полностью. А вдруг им бы посчастливилось найти неудержимую страсть моей жизни?

Я хмыкнул, отлепляя электроды. «Блин, могли бы хотя бы побрить сначала…» — досадовал я, отковыривая липкие пластины от груди. Это было довольно неприятно.

Я прошёлся по камере. Пять шагов на три. Не густо. Интересно, как долго меня тут продержат? Вопрос не праздный — я не то, чтобы очень хорошо переношу изоляцию. Не зря ведь считается, что заключение в одиночке — один из самых изощрённых видов пыток. Правда, это работает только тогда, когда у мучителей очень, очень много времени.

Я принял упор лёжа, положив ноги на кровать, чтобы усилие было более значительным. Отжимался. Десять подходов по пятьдесят раз — пока грудные и плечи не заныли невыносимо. Сделал небольшой перерыв. Потом начал отжимания в стойке на руках. Это далось сложнее; пару раз я даже чуть позорно не свалился, потеряв равновесие.

Потом — скручивания. Хотел приспособить кровать для гиперэкстензии — но не тут-то было: ножки оказались намертво прикручены к полу. Тогда, чтобы нагрузить мышцы поясницы, я сложил кушетку, и начал делать наклоны, удерживая этот единственный доступный мне свободный вес перед собой на вытянутых руках.

В камере был кран с раковиной и небольшой унитаз из нержавейки. Натренировавшись до изнеможения, я ополоснулся. Потом, попробовав воду на вкус, рискнул напиться.

Снова лёг на кровать. Начал дыхательные упражнения, вспоминая уроки Ци-гун. Где-то в середине очередного комплекса за дверью послышалось шевеление. Я рывком сел на кровати, напружинившись.

Дверь чуть приоткрылась. «Завтрак!» — крикнул кто, оставаясь невидимым, после чего в камеру закатился металлический поднос с едой.

Кормили недурно: местный вариант хлеба с мясным паштетом, что-то вроде каши со специями, вполне съедобное. И даже десерт: кусочек фруктового желе.

Съев всё до последней крошки, я оставил поднос на полу, возле двери. Ни к чему напрягать тюремщиков, пока у меня не созрел план побега.

Где-то через полчаса, по моим ощущением, свет вдруг померк, и камера погрузилась в темноту. Из коридора раздался заунывный сигнал. Что это — тревога или… отбой? Мне бы хотелось, чтобы было первое, но учитывая, что после сигнала так ничего и не произошло, скорее, это действительно был отбой.

Я вытянулся на кровати и, с удовлетворением ощущая, как ноют натруженные мышцы, уснул.

Я проснулся от света, который показался мне нестерпимо ярким, и несколько секунд не мог сообразить, где нахожусь.

Возле двери, вместо пустого подноса, уже стоял завтрак: несколько кусков хлеба, варёное мясо и яблоко.

Второй день так же прошёл в физических упражнениях и оттачивании навыков управления Ци.

Я продержался долго. Гораздо дольше, чем сам считал себя способным продержаться в таких условиях.

Если бы тут была хотя бы библиотека. Хотя бы окошко, в которое можно было бы наблюдать за облаками…

Но нет. В полном одиночестве, рано или поздно меня настигала моя собственная жизнь.

Всё то, что легко отправить «на потом», занимаясь повседневными задачами. Я не давал себе продыху в своей обычной жизни. Если отпуск — то насыщенный, и вообще — поменьше отпусков. И побольше заданий. Потом, может, когда пенсия будет гарантирована — семья. И сразу запас. Семья поможет; будет ребёнок — и никакие демоны прошлого меня достать не смогут. Потому что на первом месте будет ответственность.

Началось с ощущения присутствия. Обычное дело. Полгода назад я был в походе по Севморпути. В отельной каюте. Почему-то думали, что мне понравится такая «роскошь», хотя я бы предпочёл матросский кубрик… но меня никто не спрашивал. А отказ мог заинтересовать руководство. Могло последовать направление на очередную экспертизу… меня передёрнуло. Как там они говорили? «Оставаться настолько нормальным после всего — это совершенно ненормально. Мы не можем обозначить аномалию, но это не значит, что она перестаёт быть опасной…» — буквально так и писали в отчёте. Я видел. Мне показывал друг, который дорос до самого верха…