Акула пера в СССР (СИ) - Капба Евгений Адгурович - Страница 27

Девочка-девушка как-то по-доброму улыбнулась и кивнула. Она точно поступит, я и вправду это знал. И девочку эту знал лучше, чем кого угодно в мире. Она умела и любила учиться, шла на золотую медаль и вообще — именно там, в Москве, через три года встретила моего отца, и вышла за него замуж, и дождалась из армии и вместе они колесили по всему Союзу и приехали сюда, чтобы родился я, грешный. Но это — лирика. Факт был в том, что из Дубровицы обычная девчушка поступила в МГУ, без репетиторов, протекции, блата, взяток и всего такого прочего.

Мне дорогого стоило не ляпнуть что-нибудь еще — ужас перед эффектом бабочки и катастрофой пространственно-временного континуума превозмог призрачный шанс как-то улучшить жизнь мамы с папой или бабушки с дедушкой. Я и раньше старался держаться от них подальше, но теперь вот — судьба свела… Поэтому нужно было быть осторожным. А ну, как мои родители не встретятся и не полюбят друг друга — и меня тутошнего разорвет на много маленьких медвежат?

Пока шел от четвертой школы, к берегу реки Днепр — меня малость потряхивало. Ну да, пообщаться с семнадцатилетней мамулей — стресс неслабый! Интересно, что ее матушка скажет, когда увидит дочу в газете? Бабушка у меня была ого-го! Заря коммунизма!

Пытаясь отвлечься от мыслей о родне, вроде как оставшейся сорок лет спустя, а вроде — живущей тут, под боком, я вытянул из кармана свою покупку: диктофон. Федос не подвел. Где он достал такой приличный микрокассетный "Sony" М101 — я не знал и знать не хотел. Это была настоящая вундервафля в мире звукозаписывающей техники, а прилагающиеся к нему десяток кассеток могли просто свести с ума любого журналюгу. Но и деньжищи он с меня содрал такие, что… До сих пор вспоминать жутко.

В век смартфонов мы почти перестали с собой носить даже карманные цифровые диктофончики, и тут, столкнувшись с необходимостью фиксировать всё в блокноте, я откровенно страдал. На редакцию был ОДИН диктофон, просто гигантских размеров, с внешним микрофоном и чудовищным качеством записи — и его брали на важные интервью со всякими партийными и советскими небожителями. Так что да — я сильно раскошелился, потратив сбережения, но жизнь себе облегчил. В моей маленькой карманной прелести имелся и разъем для наушника, и батарейки для нее нужны были самые обычные, пальчиковые… Честно говоря, заказывая Федосу портативный диктофон, я был готов даже смириться с такой хреновиной в сумке на ремне, как в редакции, но он превзошел сам себя… Хотя от воспоминаний про цену до сих пор появлялась оскомина на зубах.

* * *

Набережная и берег Днепра отличались от того, что я помнил кардинально. Благоустроенная ее часть была гораздо меньше, за обрывами никто и не думал ухаживать, разве что ласточки-береговушки, которые носились туда-сюда над водой, то пропадая, то появляясь из своих норок. Зато — у причала виднелся пришвартованный теплоход, гудел моторами земснаряд посредине фарватера, углубляя дно после весеннего паводка. Река была широкой, полноводной — влияние глобального потепления и мелиорации еще не сказало свое веское слово в пользу обмеления полесских речушек, питающих легендарный Борисфен-Славутич.

Рустам Гахраманов, старший спасатель-водолаз, как раз занимался починкой гидрокостюма.

— А! Газета! Привет труженикам пера! — сказал он и взмахнул каким-то диковинным инструментом.

— Салют владыкам водной стихии! — в тон ему откликнулся я.

Память Геры выдала: с Рустамом они приятельствовали, вместе участвовали в соревнованиях по триатлону и, кажется, даже кого-то били в свое время.

— Тонут, — с места в карьер начал Гахраманов, почесав свои черные соболиные брови. — Напьются — и тонут! Особенно по пятницам. Как солнышко выглянуло — сразу все на берег, да с бутылочкой… А еще — на лодках переворачиваются. Вообще, запретил бы к черту лодки, пока вода не сойдет.

— Запретят, не переживай. Запретить вообще — дело нехитрое.

— Напиши — дубровицкие водолазы заявляют решительный протест пьянству на берегах Днепра, ибо трудно и противно вытаскивать разбухшие тела с выеденными раками глазами. Даже — отвратительно. Особенно — в районе метизного и ПДО. Там сплошные корчи на дне! Течение их туда несет, и на излучине в корчах они и цепляются…

— А напишу! — кивнул я. — Если тебя начальство не заругает.

— Не заругает. Я нынче сам себе начальство, пару историй таких могу рассказать, что волосы дыбом! А цифры мы давать не будем, чтобы статистику не портить. Тонут страшно!

— Слушай, Руст, а вот с корчами этими — много их там? — я-то знал, что очень, очень много. На миллионы долларов, если по меркам девяностых.

— Всё дно усеяно, Гера. В несколько слоев. Это с дубрав каждое половодье уносит стволы деревьев, и не чистили там реку никогда. Тысячи и тысячи лет!

Дубровица так и получила свое название — от вековых дубовых лесов, окружающих город. Днепр подмывал песчаные берега, русло менялось, стволы деревьев путешествовали вниз по течению — ровно до мыса, излучины, на которой стоял заводской район. Там твердая порода становилась непреодолимой преградой для реки, давая свободу вешним водам только в сторону заливных лугов и защищая город от наводнений. Это было даже странно — почему никому ни разу за десятки лет не пришло в голову сложить два и два — дубравы, излучина, мореный дуб, сумасшедшие деньги. Только братки в девяностые и сообразили на этом заработать! Кустарным способом, с помощью вот этих же самых водолазов, трактора и чисто конкретной матери срубили кучу бабла, вывозя за рубеж ценнейшую древесину.

— А как ты и твои архаровцы насчет подработки?

— В смысле? — прищурился Гахраманов.

— В том смысле, чтобы по дну полазить и стволы эти поцеплять, а их — техникой на берег будут вытаскивать.

— Будет снаряжение и финансирование — мы только за. Корчи эти задолбали уже!

Даже он не мог сложить те самые два и два. Да и я бы не смог, если бы послезнанием не обладал.

— В общем — если предложение поступит, ты поддержишь?

— Поддержу, отчего нет? А в чем фокус, Гера? Что ты мутишь?

— Нью-Васюки станут центром вселенной, Рустик! Так и знай!

Гахраманов почесал затылок и задумчиво проговорил:

— Дялисян, майгюли?

А потом я достал диктофон, поменял кассету, чтобы ненароком не загубить запись с опросом, и мы записали обращение от дубровицких спасателей-водолазов к несознательным пьющим гражданам. И про выколупанные глаза — тоже, хотя я сомневался, что шеф это пропустит в печать. Не то время!

* * *

Серость, серость — даже несмотря на майские погожие деньки и умытый дождем город! Даже множество деревьев и кустов, и сирень, и клумбы не скрашивали непроходимой серости. Дубровица была на восемьдесят процентов уничтожена во время битвы за Днепр в 1943 году, и освобождена на полгода раньше остальной территории БССР — вместе с Гомелем и другими районами юго-востока. А потому — отстраивать ее пришлось практически заново, из исторических зданий сохранились Успенский собор, костел, бывшая женская гимназия — там сейчас располагалась музыкальная школа и кинотеатр, где крутили повторно фильмы, уже показанные в "Беларуси". Еще некой архитектурной ценностью мог похвастать разве что интернат для детей-сирот, картинная галерея и пара-тройка домов в центре. Остальное — хрущевки, панельки, бараки, частный сектор и административные и культурные здания в стиле сталинского ампира или позднесоветского хай-тека вперемешку с классицизмом. Такое можно увидеть, наверное, в любом районном центре от Бреста до Владивостока… Угнетающее зрелище.

Жилищное строительство и обеспечение населения крышей над головой, переселение из коммуналок и бараков — это здорово, но неужели у огромной страны не нашлось лишнего рубля на банальную краску? Салатовую, желтую, розовенькую, в конце-то концов? В условиях, когда в году 150 дней — пасмурные и всего лишь 30 — ясные, душить психику людей еще и серыми городскими пейзажами — бесчеловечно!