Крик в ночи (СИ) - Ридигер Владимир - Страница 36

— Три недели он был в состоянии клинической смерти. Врачи сочли его безнадежным.

Стекла палаты покрылись первыми кристалликами льда. Сомов задернул шторы и при свете настольной лампы достал блокнот, затем ручку с вечным пером. Подобие улыбки промелькнуло на его лице:

— Будем запираться или признаваться, мистер Филдс?

— Как ваша рукопись? — справился Сомов с нескрываемым любопытством. — Кстати, у меня наработаны кое-какие связи в издательском мире, могу посодействовать.

Колеса Филдсовой инвалидной коляски скрипнули, запели, новоиспеченный автор подкатился поближе к своему литературному покровителю:

— Даже не представляю с чего начать. Мысли бегут на двух языках. Материала много, впечатлений еще больше, задумок — хоть отбавляй, но поскольку в литературном жанре, как вы понимаете, я делаю самые первые шаги…

Филдс начал было выгребать из карманов больничной пижамы кассеты, второпях запутался, замешкался и, устало опустив руки, остановился.

— Творчество не терпит суеты, — наставительно изрек Сомов. — Не терпит суеты и наше с вами, уважаемый сэр, общее дело.

Джон Филдс насторожился.

— Возникшие поначалу между нами прохладные отношения, — продолжал Сомов, — в конечном счете должны растеплиться, вы не неходите?

— Растеплиться, — подытожил Филдс, — и принести плоды.

— Съедабельные… плоды, — закруглил Сомов.

«Святые угодники! — размышлял Филдс. — Ну в чем, собственно, да и с какой стороны я перед вами провинился?! Что за нелепая судьба! Ведь все развивалось по заранее начертанной схеме: рождение, папа и мама, возмужание, алкоголь и марихуана, университет, встречи с девушками, романтика, привязанность, любовь (девушка, оказалось, любила двоих — меня и ЦРУ)…

Затем офицерские будни ВВС, стажировка в Лэнгли. Да, он был глуп, честолюбив, самоуверен и, по всей видимости, околдован собственными заоблачными фантазиями. С опытом осознал, что влюбленность пуста, необходимо спускаться с небес на землю, работать, делать деньги, занять подобающую нишу в обществе и, наконец, застолбить собственное место в… Истории! Так нет! Оказывается, усилия не стоят и ломанного гроша! Теперь вот представляется возможность оставить след в современной литературе — похоже, мой бред на девяносто восьми кассетах имеет цену…».

Сомов нарушил молчание, будто прочитав его мысли:

— Ваши кассеты — неисчерпаемый кладезь разнообразной словесной всякой всячины и бредовой требухи, из которой можно слепить такое, от чего покатятся со смеху благодарные читатели.

— Лишь бы эти катания не привели к массовому травматизму. Достаточно того, как мы с покойничком Беном упали словно семена в благодатную совковую землю: я потихоньку прорастаю, а вот Бену… не суждено.

— Желаете похныкать в тряпочку, сэр? Ладно, давайте к делу. Сколько?

— Что «сколько?»

— Медленно соображаете. Сколько вам заплатить, чтобы вы поверили в собственные литературные силы?

— Боюсь, это никому не по зубам.

— Нам по зубам и не этакое.

— В рублях?

— Можно и в рублях, коль вы настаиваете.

«Рублевая муза раскошеливается на мое творческое вдохновение, — подметил про себя Филдс. — Хоть я и не настаиваю — так тому и быть.»

И вслух произнес:

— Когда нет того, что любишь, надо любить то, что есть.

— Простите?

— Отсутствует альтернатива. Я согласен.

— Отлично, Джон! Не сомневался, что вы правильно меня поймете. Честно говоря, я знал, что вы не дурак, но то, что вы большой умник — увидел только сейчас. А теперь, пожалуйста, подпишите вот эту бумажку, где ваше устное согласие облекается в письменную форму. Так, хорошо, не торопитесь… С этого момента можете смело считать себя закадычным другом всего нашего аппарата…

Внезапно большой умник сорвался с места, вывалился из инвалидной коляски и, беспомощно взмахнув руками, распластался на полу.

— Сочувствую… искренне сочувствую, — кряхтел Сомов, затаскивая Филдса в коляску. — Лишний раз убеждаюсь, что жизнь наша состоит из взлетов и падений.

— Как тонко вы это подметили…

Собрав разбросанные по полу кассеты, Сомов перенес их Филдсу на колени и успокоительно произнес:

— Мужская дружба, коллега, не измеряется деньгами. Мы народ хоть и специфический, но верный до гробовой доски — раз я помог другу, значит, и друг мне поможет. Ну, а в противном случае, тело одного из друзей, сами понимаете, будет найдено в местах не столь отдаленных. Итак, вы должны написать книгу. Эта книга, по моему замыслу, станет бестселлером, ее будут рвать из рук в Мытищах и Малаховке, Жмеринке и Саратове, одним словом, везде, где существует свободное предпринимательство. В ней вы правдиво расскажете о бесстыжих коммуняках, вскроете пласты, создадите яркие образы борцов за демократю, а также выпуклые портреты тех, кто грубо попирает рыночные отношения.

— Но я их толком и не знаю…

Узнаете в процессе работы над книгой. Не хочу создавать превратное впечатление, будто аппарат давит на вас как на творческого индивидуума. Напротив! Пишите без оглядки, в свое удовольствие, а там, глядишь, создав имя, переберетесь на Запад, где и заживете по писательски. Вот тогда то мы с вами состыкнемся вновь, и вы, если пожелаете, вернете своим новым крестным отцам этот небольшой должок. По рукам?

И Сомов сжал липкую длань оторопевшего Джона Филдса.

Филдс сильно ущипнул себя за локоть — больно! История повторяется: один раз как трагедия, другой раз — как насмешка фортуны. То, что он сейчас слышал — их диалог с Сомовым — есть временной перевертыш его собственного разговора с Боцмановым и Швайковским. Удивительно! Он ущипнул себя посильнее — больно! А впрочем, какая разница… Вообще-то странно получается: предлагают работу, о которой имеется весьма туманное представление. Швайковский? Ведь он лишь дымка, зачуханное невостребованное привидение, пусть и талантливое. Боцманов? Спесивый упертый боров… Тьфу! Чертовщина да и только! Неужели эти люди станут прообразами его будущей книги?!

В палату вошли Сомов и самоуверенного вида незнакомый мужчина.

— Наслышан, наслышан… — внимательно посмотрев на Филдса, протянул незнакомец. — Ваши фонетические упражнения в бессознательном состоянии достойны самого пристального изучения. С научной точки зрения.

— Валериан Тимирзяевич Вездесущинский, — представил Сомов мужчину. — Доцент-психотерапевт. Теперь наш, так сказать, опекун по части сновидений. Интересно?

— Рад познакомиться, — ответил Филдс. — Как раз о таком опекуне, Тимирзяй Валерианович, я постоянно думал на протяжении многих недель.

Вездесущинский удовлетворенно откашлялся:

— Спасибо, Дмитрий.

— Дмитрий? — удивился больной.

— Э-э… как бы это сформулировать, — пояснил Сомов, обращаясь к Филдсу. — Видите-ли, уважаемый сэр, вы… ну, в общем, откровенно говоря… Дмитрий.

— Но почему не Вася или, скажем, не Гамлет?

— Потому, — мягко улыбнулся Вездесущинский, — что соответствующая бумага вами уже подписана, во-первых. И согласитесь, имя «Дмитрий», как ни крути, вполне вам подходит, во-вторых.

Филдс кисло усмехнулся:

— Сразу видно — опытный физиономист…

— Мы с вами сработаемся, Филдин, — заметил Вездесущинский.

— Филдин? А это еще что такое?

— Фамилия Дмитрия, — сказал Сомов. — С днем рождения, Дмитрий Фидин!

Филдс осторожно произнес:

— А мой пол… останется прежним?

Вездесущинский успокоительно спросил:

— Зачем он вам?

— Так, на всякий случай…

— Вот видите! — воскликнул Сомов. — Значит, интерес к жизни не потерян!

— Не потерян, не потерян! — подхватил Вездесущинский. — Ай да Дмитрий, ай да Филдин! Прямо половой разбойник какой-то…

Сомов и Вездесущинский, как двое шалых первоклашек, радостно выскочили из Филдсовой палаты, оставив полового разбойника в гордом одиночестве. А ведь действительно, подумал Филдс, пусть мои ноги напрочь обездвижены, зато мужское, в некотором смысле, поползновение находится на высочайшем уровне и до сих пор не востребовано.