Соль этого лета (СИ) - Пылаева Эля - Страница 2

Венка на её шее быстро колотится… Алёна мгновенно отворачивается от окна, ныряя в телефон.

Нравится…

Магнитное поле на нашей спортивной базе явно сломано. Меня как стрелку в компасе всë время разворачивает на мой личный «север». Алёна — лёд.

И сейчас она где-то во внутренностях административного корпуса. После заселения у меня появляется повод туда зайти. Не самый приятный, конечно… Руку разодрал. А медкабинет у нас в административном.

— Привет…

— Здоровались уже, Марат, — хмурит свои красивые брови Алёна, разбирая из коробки лекарства.

Глаз на меня не поднимает. А я, наоборот, пялюсь на неë.

Между рёбрами тает… Краешек губ дергается в улыбке. Я по пальцам могу сосчитать моменты, когда мы оказывались наедине. Алена — спец в их избегании.

Из подрагивающих красивых пальцев сыпятся на стол какие-то блистеры.

— Черт… — сдувает прядь волос с лица. — Ты что-то хотел?

Ладно, соберись, Тарханов! Расплывешься сейчас тёплой лужей, и эта снежная королева быстро тебя «сожрëт» в своем стиле. А «жрать» этим летом — моя очередь.

Показываю ей ободранное предплечье.

— Я к медсестре.

— Как тебя угораздило?

— Девчонка упала с крыльца. Вот… поймал.

— Ясно, — сухо.

Мне хотелось бы, чтобы это «сухо» было с привкусом ревности. Девочки у нас тут все зрелые. Но…

— От столбняка привит?

— Неа.

— Снимай футболку, поворачивайся спиной. Я сегодня за медсестру.

Медленно стягиваю футболку, наблюдая, за лицом Алёны. Её взгляд застывает на моём торсе. Внимательно осматривает, съезжая глазами на пресс.

— Пойдёт? — ухмыляюсь я, играя мышцами.

— Что?

— Как Вам, Алëна Максимовна, больше нравится — так или ещё мяса нарастить?

— Я на тебя как медик смотрю, — возмущённо.

Роняет на стол ампулу. Ещё раз чертыхнувшись, набирает лекарство в шприц.

— Можешь меня ещё и потрогать… как медик.

— Так!

Заходит мне за спину, чувствительно вдалбливая иглу под лопатку.

— Ай!

С шипением, дергаю мышцами.

Перехватывает ладонью меня за плечо. Шагаю пальцами как паук, ловя еë руку на своём плече в плен. Сжимаю.

Выдергивает и пальчики, и иглу.

— Ты чего такая злая?

— Ты думаешь, Марат, оригинален в своих подкатах? Вы тут все… — дергает стервозно бровями, — одинаковые.

Засовываю футболку за пояс шорт.

— Мне можно. Больше никому нельзя. Кто-то начнёт борзеть — скажи мне просто… — пожимаю плечами. — И он перестанет.

— Тебе тоже нельзя.

— Можно.

— Почему это?

— Потому что… — сердце подпрыгивает в горло.

Скажи ей. Ну! Давай, скажи что-нибудь глубокое, так как чувствуешь. Чтобы не стоять в один ряд со всеми «одинаковыми» в её глазах.

Но что говорить, я не знаю. Просто улыбка стекает с лица. И веки мои, застыв, не желают встречаться. Сверлим друг друга взглядами.

— Если кто-то… — качаю я предупреждающе головой.

— Так… — рассеянно. — Хватит! Три дня не купаться.

Бросает шприц в мусорное ведро. Слепо смотрит в окошко.

Надо уходить. И то, что таяло под рёбрами, начинает невыносимо ныть. Опускаю взгляд, не желая демонстрировать это. Но оно просачивается через кожу, меняя атмосферу на еще более болезненную.

— Давай, руку обработаю, — опомнившись, бросает взгляд на большую ссадину.

Бинт обвивается вокруг моего предплечья, пряча вздувшиеся вены.

Загрузившись, больше не флиртую. Просто злюсь на неë. Как на источник этого ноющего чувства. Оно не даёт дышать нормально. И я несколько раз вдыхаю поглубже, пытаясь поймать кислород. Воздух вырывает рвано… Ничего не могу поделать с этим.

— Больно? — тревожно.

Больно. Но не там.

— Обезболивающее надо?

— Обойдусь, не барышня.

Когда она заканчивает, бросаю короткое «спасибо» и сваливаю.

— Марат…

В дверях оборачиваюсь.

— Сколько ты набрал за год?

— А что?

— Это слишком быстро. Твоё сердце может не справиться с таким объёмом новых тканей и сосудов.

Моё сердце? Лицемерка… Плевать тебе на моё сердце.

— Ты не «химичишь», случаем?

— Беспокоитесь за моё сердце, Алёна Максимовна? — со злым сарказмом усмехаюсь я.

— Ладно, иди, — рассерженно.

Сбегает за ширму. Ну, а чего ты с ней так базаришь, Тарханов? — психую я на себя. — Думаешь, очаруется плохишом как малолетки? Нет. Не думаю. Но и пай-мальчиком я её не очарую. Я такой, какой есть. И я тебе, нравлюсь, Ростовская! Просто, принципы твои стрёмные…

Потупив ещё пару секунд, выхожу на улицу. Захожу за здание, не желая сейчас ни с кем пересекаться. Отдышаться. И перезагрузиться немного.

Смотрю на тропинку вниз. Прогуляюсь до ужина к озеру. Оно необычное. Соленое. Говорят, лечебное. Но там туча противопоказаний и администрация запрещает в нем купаться. Но мне кажется, запрещают больше из-за того, что на озере постоянно тусуются местные и приезжие. А у нас с ними вечные конфликты. Иногда доходит до драк… До ужина все равно никто не хватится.

Прохожу мимо окон медкабинета. Алёна рывком отворачивается, пряча сигарету.

— Да знаю я, что ты куришь, — фыркая, прохожу мимо, не глядя в её сторону. — От Беса шифруйся, а не от меня.

С грохотом захлопывает окно. Ну вот и пообщались…

Оперевшись плечом на косяк, Бес, отмечает в своем журнале, что все на месте. Наша комната последняя. Вернее, первая у входа в мужскую секцию.

В комнате на четверых. Одна кровать пока пустует. Некоторые подтянутся только завтра утром.

Сидя на подоконнике у открытого окна методично стучу маленьким мячиком в стенку напротив. Вдалеке к корпусу идёт Алёна со своим рюкзаком. Тренерские покои напротив нашей секции, через холл.

— Отбой, пацаны, — захлопывает журнал Бес. — Давайте без эксцессов. Спать хочу. Разбудите, до утра напрягу на плацу упражняться. Усекли?

— Всё ок будет, тренер! — улыбается Яша. — Мы тихонечко на гитаре побренчим и баиньки.

— Тихонечко. Другим дайте выспаться.

— Бессо Давидович, можно я Алене… Максимовне, — поспешно добавляю я, — сумку помогу донести?

Киваю в окно.

— Тяжёлая.

— Да я сам… Не парься. Ложись.

Ну и тупишь же ты, Бес! — раздраженно закатываю глаза. Не парься… Да не парюсь я, наоборот!

— Бессо Давидович, — забегает из холла девчонка. У нас свет отрубило. А девочки в душевой…

— Марат, — кивает мне Бессо. — Давай за сумкой. А я посмотрю щиток.

Класс!

Срываюсь, спрыгивая прямо с подоконника. Первый этаж высокий. Спрыгнуть — легко. А вот вернуться таким путём гораздо сложнее.

Парни, угорая, свистят провокационно вслед, высовываясь из окна.

Ускоряя шаг, приближаюсь к Алёне. Сердце колотится. Голос пропадает.

Молча стягиваю с плеча рюкзак.

Кофточка на ней, конечно, полный трындец. Белая ажурная ткань идёт низко по пышной груди и открывает плечи, держась ниже, уже на руках. Словно вот-вот съедет ещё ниже.

Над тончайшей талией этот ажур заканчивается, открывая пупок с каплеобразной серьгой пирсинга. Кожа — безупречный бархат. Над низким поясом джинсов крупная родинка. Я очертания этой родинки знаю лучше, чем очертания родины на карте!

Пялюсь, да…

— Ма-рат, — строго.

Рывком поднимаю взгляд вверх, ей в глаза.

— Что? — борзо прищуриваюсь.

И не надо тут возмущения. Не хотела бы, чтобы смотрели, надела что-то поскромнее.

Делает шаг вперёд. Догоняю.

Ну, давай, Тарханов, говори что-то. Ты всё прошлое лето молча на неё дро…

— А где Бессарион? — сбивает меня Алена с мысли.

— А что без Беса вечер не томный? — вырывается ревниво у меня.

Бегает вечно к нему по каждому поводу!

— Тарханов, отдайте немедленно сумку! — резко переходя на «Вы» врастает в землю.

Голос обиженно вздрагивает.

— Нет, не отдам.