Женская война - Дюма Александр - Страница 35

• Предыдущая
• 35/110
• Следующая

Принцесса выслушала его рассказ с тем вниманием, с каким читаются дипломатические бумаги, когда надобно добиться до скрытого, настоящего смысла.

Потом, подумав немного, принцесса увидела во всем этом именно то, чего она прежде боялась, то есть открытое шпионство, закусила губы и сказала:

– По желанию королевы можете остаться в Шантильи. Можете сказать, какая комната вам приятнее и удобнее для исполнения вашей должности. Вам дадут эту комнату.

– Ваше высочество, – отвечал офицер, нахмурив брови, – я имел честь объяснить вам многое, чего нет в моей инструкции. Между вашим гневом и волею королевы я опасно поставлен, я, бедный офицер, и особенно неловкий придворный. Во всяком случае, мне кажется, ваше высочество могли бы показать великодушие, не унижая человека, который просто страдательное орудие. Горько для меня исполнять то, что я должен исполнять. Но королева приказала, и я обязан вполне повиноваться ее приказаниям. Я не просил бы такого поручения, радовался бы, если бы его отдали другому: мне кажется, я довольно много говорю...

Офицер поднял голову и покраснел.

Гордая принцесса тоже вспыхнула.

– Милостивый государь, – сказала она, – кто бы мы ни были, мы всегда, как вы справедливо говорите, должны повиноваться королеве. Я последую вашему примеру и приму приказание ее величества. Но вы должны понимать, как тяжело принимать в доме своем достойного дворянина, не имея возможности доставить ему удовольствие. С этой минуты вы здесь хозяин. Извольте распоряжаться.

Офицер низко поклонился и сказал:

– Я не могу забыть, какое расстояние отделяет меня от вашего высочества и каким почтением обязан я вашему дому. Ваше высочество по-прежнему будете распоряжаться здесь, а я буду первым вашим слугою.

При этих словах офицер вышел без смущения, без низкопоклонства, без гордости, оставив вдовствующую принцессу в сильном гневе, потому что она не могла излить досады на такого скромного и почтительного исполнителя воли королевской.

Зато во весь вечер она говорила только про Мазарини. И министр, верно, бы погиб, если бы проклятия убивали, как картечь.

В передней офицер встретил того же камердинера.

– Милостивый государь, – сказал камердинер, – ее высочество принцесса Конде, у которой вы просили аудиенции от имени королевы, соглашается принять вас. Извольте за мною.

Офицер понял, что такой оборот дела спасает гордость принцессы, и казался очень благодарным, как будто ему оказали милость, приняв его. Пройдя через все комнаты по следам камердинера, он дошел до дверей спальни молодой принцессы.

Тут камердинер оборотился к гостю.

– Принцесса, – сказал он, – изволила уже лечь в постель после охоты и примет вас в своей спальне, потому что очень устала. Как прикажете доложить о вас?

– Барон де Каноль, присланный от ее величества королевы-правительницы, – отвечал офицер.

При этом имени, которое подложная принцесса услышала в постели, она так вздрогнула, что всякий заметил бы ее смущение, и поспешно набросила правою рукою оборки чепчика на лицо, а левою закрылась одеялом до подбородка.

– Принять! – сказала она со смущением.

Офицер вошел.

Его ввели в просторную комнату, обклеенную обоями темного цвета и освещенную только одним ночником, который стоял на маленьком столике между окошками. При этом небольшом свете, однако же, можно было отличить над ночником портрет женщины с ребенком. В углах у потолка блестели три золотые лилии.

В углублении алькова, куда свет едва доходил, лежала женщина, на которую имя барона Каноля произвело такое магическое действие.

Офицер опять принялся за обыкновенные церемонии, то есть подошел к постели на три шага, поклонился, потом выступил еще на три шага. Тут две служанки, вероятно, помогавшие принцессе лечь в постель, вышли, камердинер притворил дверь, и Каноль остался наедине с принцессою.

Не Канолю следовало начать разговор, поэтому он ждал, чтобы с ним заговорили. Но принцесса, по-видимому, решилась упрямо молчать, и офицер подумал, что лучше нарушить приличие, чем долее оставаться в таком затруднительном положении. Однако же он не обманывал себя и был уверен, что ему придется выдержать сильную бурю, как только принцесса заговорит, и подвергнуться гневу новой принцессы, которая казалась ему гораздо страшнее первой, потому что она моложе и внушает более участия и сострадания.

Но обиды, нанесенные ему, придали ему смелости. Он поклонился в третий раз, соображаясь с обстоятельствами, то есть холодно и неприветливо (это показывало, что его гасконский ум начинает волноваться), и сказал:

– Я имел честь просить аудиенции у вашего высочества от имени ее величества королевы-правительницы. Вашему высочеству угодно было принять меня. Теперь не угодно ли вам знаком или словом показать мне, что вы изволили заметить мое присутствие, что вам угодно выслушать меня?

Движение за занавесками и под одеялом показало Канолю, что ему ответят.

Действительно, послышался голос, но так слабо, что его едва можно было расслышать.

– Говорите, милостивый государь, – сказал этот голос, – я слушаю вас.

Каноль начал ораторским тоном:

– Ее величество королева прислала меня к вашему высочеству, чтобы сказать вам, что ей приятно было бы продолжать с вами дружеские сношения.

Заметное движение произошло за занавесками кровати. Принцесса перебила речь оратора.

– Милостивый государь, – сказала она нетвердым голосом, – не говорите более о дружбе королевы к Дому принца Конде. Есть доказательства противного в тюрьме Венсенского замка.

«Ну, – подумал Каноль, – они, верно, согласились и будут повторять мне одно и то же».

В эту минуту за занавесками повторилось движение, но Каноль не заметил его, потому что сам находился в затруднительном положении.

Принцесса продолжала:

– Впрочем, чего же вы хотите?

– Я ничего не хочу, ваше высочество, – сказал Каноль, ободрясь, – а ее величеству королеве угодно, чтобы я жил в этом замке, чтобы беспрерывно находился в обществе вашего высочества (хотя я вовсе не достоин такой чести) и чтобы я всеми силами старался восстановить согласие между принцами, которые в раздоре без всякой причины и притом в такое тяжкое время.

– Без всякой причины! – повторила принцесса. – Вы уверяете, что мы удалились без причины?

– Извините, ваше высочество, – возразил Каноль, – я ни в чем вас не уверяю. Я не судья, я только передаю вам то, что мне сказано.

– А для восстановления согласия королева приказывает присматривать за мною?

– Так я шпион! – вскричал Каноль с досадой. – Наконец вы сказали это слово! Покорно благодарю ваше высочество за вашу откровенность.

И в отчаянии Каноль стал в одну из тех превосходных позиций, каких так жадно ищут живописцы и актеры.

– Так решено, я шпион! – сказал Каноль. – Так извольте поступить со мною, как поступают с подобными людьми. Забудьте, что я посланник королевы, что королева отвечает за мои поступки, что я только пылинка, повинующаяся ее дыханию. Прикажите лакеям вашим выгнать меня или дворянам вашим убить меня, поставьте против меня людей, которым я мог бы отвечать палкой или шпагой, но не оскорбляйте так жестоко человека, который исполняет долг солдата и верного подданного, не оскорбляйте его чести, вы, так высоко стоящие по рождению, достоинству и несчастию!

Эти слова, вырвавшиеся из его души, горькие, как стенание, пронзительные, как упрек, должны были произвести и произвели действие.

Слушая их, принцесса приподнялась, глаза ее заблистали, руки задрожали, она со страхом оборотилась к офицеру и сказала:

– Боже мой! Я вовсе не хотела оскорбить такого благородного человека, как вы. Нет, барон де Каноль, нет, я не сомневалась в вашей чести. Забудьте слова мои, они огорчили вас, но я не думала огорчать вас. Нет, нет, вы благородный человек, барон, и я отдаю вам полную, совершенную справедливость.

• Предыдущая
• 35/110
• Следующая