Бессмертный избранный (СИ) - Леру Юлия - Страница 91

Я обдумываю ее слова недолго.

— Что должен сделать я? Я даже не понимаю ее.

— Я исправлю это, — говорит Энефрет. — Отныне и до своей смерти она будет понимать язык Асморанты. Но ты должен будешь отправить ее в Асмору как можно скорее. Время Инетис бежит.

— Ты даешь ей способность понимать меня, но не даешь мне способность понимать ее, — говорю я с усмешкой. — Ты снова делаешь меня просто исполнителем своей воли, на этот раз даже не прикрывая это каким-то предназначением. Чем ты отплатила мне за то, что я был так покорен тебе? Хозяин награждает верных слуг, а что ты дала мне?

Энефрет, казалось, обдумывает, мои слова. Ее полные губы снова растягивает улыбка, когда она делает шаг вперед и кладет свою мягкую руку мне на плечо. Ее голос может согреть даже в самую холодную ночь.

— А чего бы ты хотел, Серпетис? Попроси у меня что угодно, и я дам тебе это. Власть? После своего отца ты станешь одним из величайших правителей Асморанты. Процветание? Поля Асморы будут приносить богатый урожай каждое Цветение до твоей смерти. Любовь? Красивейшая из женщин Асморанты отдаст тебе свое сердце.

Что-то отзывается во мне в ответ на ее слова, и я отвожу взгляд. Рука Энефрет сжимается на моем плече, словно она слышит мои мысли.

— Ты не хочешь, чтобы выбирали за тебя, — говорит она. — Ты не готов идти по проторенной мной тропе, ты не хочешь знать, что будет завтра.

Рука Энефрет касается моей щеки. Пальцы холодны как лед, и я неосознанно отдергиваю голову от ее прикосновения.

— Потому тебе и не нужен мой знак, — говорит она. — Ты не готов подчиниться моей воле. Ты идешь по своему собственному пути и пойдешь до конца, даже если этот путь приведет тебя в никуда.

Энефрет отступает и отворачивается от меня, снова закрывая волосами лицо, и я понимаю, что разговор окончен.

— Я отправлю ее в Асмору, — говорю я. — И я выбираю процветание. Я хочу, чтобы Асмора снова стала Цветущей долиной. Я хочу, чтобы в Хазоире снова забили источники, чтоб в реки вернулась рыба, а в вековечный лес — зверье.

Она чуть поворачивает лицо, золотистым вспыхивает глаз.

— Я думала, ты выберешь любовь. — Колени Энефрет подламываются, и с жалобным криком Л’Афалия падает на землю.

Она и воин, не понимающий, когда это пленница успела освободиться от веревки — оба одинаково ошеломлены. Акрай приходит в себя первой, оглядывает свои запястья, поднимает на меня полный благоговения взгляд.

— Инифри! — восклицает она, воздевая руки к солнцу. — Инифри!

Она готова целовать места, где были раны. Снова и снова смотрит акрай на свои руки и снова и снова повторяет имя Энефрет. Она счастлива. Стоя на коленях в пыли, почти голая и едва избежавшая смерти, она рада не тому, что все еще жива. Она рада милости, которой одарила ее богиня.

— Отойди, — говорю я воину, и акрай вскидывает голову, услышав мой голос. Глаза ее становятся огромными, закрывая едва ли не пол-лица. Она осознает, что понимает мои слова, и открывает рот, видимо, для очередной хвалы богине, когда я продолжаю:

— Энефрет говорила со мной через тебя. Ты теперь понимаешь меня и сможешь понимать наш язык в том месте, куда я тебя отправлю.

Я поднимаю руку, когда она все-таки пытается заговорить.

— Я не пойму тебя, так что выслушай. Ты отправишься в Асму, в город, где живет мой отец, владетель этих земель. Ты станешь хранителем магии у моего… у ребенка, которого родит женщина по имени Инетис. Так повелела Энефрет. Так повелеваю я.

Она слушает меня очень внимательно, только покусывает губу. И когда я замолкаю, акрай склоняет голову и кланяется мне, касаясь лбом земли.

Даже не зная ее языка, я понимаю этот ответ.

35. ПРАВИТЕЛЬНИЦА

— Прибыл скороход, — говорит Унна, входя в сонную с ведром горячей воды для мытья. — Я видела через окно. Кажется, это из Шинироса.

Я скидываю с кровати грязное белье и отпихиваю ногой в сторону. Пока Унна собирает его, чтобы отнести для стирки, я расстилаю новое. Взбиваю валик под шею, складываю одеяло, кладу поверх него еще одно для тепла. Ночи все холоднее, а ребенку нужно тепло.

— В последнее время все скороходы идут только оттуда, — говорю я, не глядя на нее. — Нам все равно никто ничего не скажет. Даже если началась война.

Я жду, пока Унна выльет воду в таз, и скидываю с себя одежду, оставаясь совершенно голой. Она отводит взгляд, хоть уже видела мое тело, и краснеет до ушей, когда я поднимаю ногу, чтобы кончиком пальца попробовать воду в тазу.

Достаточно горячая. Тело уже ломит от предвкушения, и я нетерпеливо забираюсь ногами в таз.

— Я заберу, — говорит Унна, когда я наклоняюсь, чтобы собрать с пола одежду. — Купайся. Я отнесу одежду и белье и принесу нам трапезу. Ты ведь голодна?

Я киваю, глажу рукой живот и молчу. Ребенок тянет из меня много сил, и мне приходится есть за двоих — так много, что Унну, похоже, это пугает. Но плод растет очень быстро и требует много еды. Я уже ела сегодня трижды, но не откажусь еще раз, хоть солнце еще и не пересекло верхушку неба.

— И попроси девушек, чтобы принесли вечером молока, — напоминаю я, когда она выходит. — Мне хочется молока.

— Скажу, — отвечает Унна.

Она выскальзывает за шкуру, оставляя меня одну, и я усаживаюсь в таз. Горячая вода приятно освежает вспотевшее тело, и я набираю ее в ладони и умываюсь, прежде чем начать мылиться. Мыло, которое передала мне травница Мланкина, сделано из каких-то целебных цветов. Я ставлю чашку рядом и зачерпываю немного, чтобы растереть между пальцами и нанести на тело — и на живот, который становится все больше.

Еще несколько дней назад я могла влезть в свои сокрис. Вчера я отдала их девушкам, чтобы расшили в талии.

После рождения Кмерлана я приказала сжечь всю одежду, которую носила во время беременности — все сокрис и корсы, пропахшие дымом костров, на которых казнили магов. Мланкин отнесся к этому холодно, просто молча позвал девушек, чтобы с меня снова сняли мерки. Эту одежду я тоже прикажу сжечь. Мне не нужно напоминание о ребенке, которого у меня заберут сразу после рождения. Я не хочу привязываться к нему, не хочу давать ему имя, не хочу думать о том, на кого он будет похож.

— Мам, к тебе можно? — спрашивает за шкурой Кмерлан, и я вздрагиваю от неожиданности, услышав его голос, а потом быстро смываю с тела мыло и выбираюсь из таза, расплескивая воду.

— Погоди! — кричу я, и он послушно ждет, пока я оденусь. Ради Кмерлана я готова прервать мытье. Воду можно согреть снова, а сына я вижу так редко. Я вытираюсь куском ткани, надеваю через голову рубушу и забираюсь под одеяло, укрывшись до пояса. — Все, можно.

Он поднимает шкуру и проскальзывает внутрь. Я замираю, увидев сына, потом развожу руками и качаю головой.

— Ну, надо же. — Волосы Кмерлана совсем по-взрослому заплетены в косу. Пухлые щеки его красны от удовольствия, ему явно нравится его новый вид и мое удивление. — Очень красиво. Тебя отец пустил?

Он пожимает плечами.

— Нет. Я не спрашивал, ему не до этого. Пришел скороход из Шинироса. Серпетис прислал вести.

Я не спрашиваю, что за вести он прислал, мне неприятно даже слышать его имя. Кмерлан разделяет мою неприязнь, и упоминает о брате редко. Мланкин совсем позабыл о своем младшем сыне в те дни, пока Серпетис был в Асме. Вспомнил только тогда, когда тот уехал в Шин.

Кмерлан — ребенок, но он запомнил. Он по-прежнему предан отцу, и мне больно сознавать это, но навещает он меня еще и потому, что хочет ему досадить. Как-то еще в начале Холодов, сразу после нашего с Мланкином памятного разговора, Кмерлан прибежал в мою сонную со слезами на глазах. Он так долго плакал у меня на груди, так долго повторял «Я теперь только твой сын», что я расплакалась вместе с ним. Ребенок пяти Цветений от роду не должен расти так — лишенный матери, ставшей пленницей в собственном доме, лишенный отца, который просто заменил его другим ребенком. Кмерлан уже успел проститься со мной и встретиться снова. И в том, что происходит сейчас с его мамой и папой, он винит не Мланкина и не меня.