Десница Пращура (СИ) - Чоргорр Татьяна - Страница 1

«Чёрного кобеля не отмоешь добела.»

Остаться в живых Наритьяра Младший, ныне — единственный, не рассчитывал. И даже не надеялся: с того самого мига, как Наисветлейший круг затянул его и принялся творить из меченного солнцем — живое воплощение солнечной стихии. Да, дивный сон, навеянный Зачарованными Камнями, стоил того, чтобы увидеть и умереть. Ничего слаще, прекраснее, восхитительнее в жизни мудрого уже не будет. А воплотить в жизнь все эти сияющие видения, привести Голкья со всеми её обитателями к подобной благости… Нет, Наритьяра не настолько спятил, чтобы следовать стопами Великого Безымянного. Пусть даже он видит, как избежать ошибок предшественника. Это-то, как раз, легко: предшественник был слишком нетерпелив, он принуждал вместо того, чтобы воодушевлять и убеждать, он слишком легко попирал законы… Но нет!

Солнечным Владыкой Наритьяре не бывать, а быть ли ему вообще? Быть ли ему живым? Откупаясь клочьями собственной шкуры и души от одичалых стихий по дороге к Камню, погружаясь в беспросветный мрак Наитемнейшего круга, Наритьяра и на это не надеялся. Однако, он не только вошёл в круг, но и вышел.

То есть, выполз, на четырёх. Однако спел Летучую, разом исцеляясь от всех немощей и ран. Вернул себе истинно двуногий облик. Обвёл шалым взглядом тех, кто ждал его, и позвал их праздновать: в трактир, к Ласме и Груне!

Уже по пути с Ярмарочной горы Наритьяра кое-что вспомнил и послал зов чужаку, которому обещал побратимство. Встретил пустоту. Спросил Нельмару — услышал, что Иули сгинул в круге. Опечалился, закручинился…

***

Затяжное буйство стихий повергало охотников в недомогания, путало мысли, будоражило чувства. Старшая жена кузнеца Лембы, Тунья, маялась бессонницей. Она до отупения устала за эти дни, а уснуть не могла и сонными зельями пользоваться опасалась. Чтобы не страдать впустую, бродила по дому. Проверяла, подпитывала колдовской силой амулеты и защитные знаки на стенах. Все одарённые домочадцы занимались тем же самым, по очереди. Все, кроме самого сильного колдуна и главы дома, кроме самого Лембы! Его призвали мудрые и готовят к посвящению. Думая об этом, Тунья лишь зубами скрежещет от бессильного гнева!

Нет, хранительница Вилья пока жива, но получила нож в брюхо и, как болтают ещё, некий урон своему колдовскому дару. Совет Мудрых спешит-спешит посвятить преемника, которого Вильяра выбрала сама и назвала при свидетелях. За это Тунья готова растерзать знахаркину дочь руками и зубами, в мелкие клочья! И в то же время — отчаянно желает мудрой скорейшего выздоровления. Скорее, скорее, пока Лемба — ещё Лемба, а не Вильяра Младший! Дурёха Аю уже льёт по нему слёзы, воет, как по мёртвому, а Тунья надеется. А сама-то ведь — тоже дурёха! Думала, что не сильно привязалась к мужу. Уважает его, гордится им, вовремя раздвигает ноги, а потом рожает детей, но не сходит с ума по любезному, как Аю… Не сходила, пока не дошло, что вот-вот потеряет его!

Наставления и подготовительные обряды займут, самое меньшее, луну. У Вильяры есть ещё время очухаться и сказать своё веское слово Совету, вернуть лучшего кузнеца клана туда, где ему надлежит быть: в дом Кузнеца. Если только знахаркина дочь не воспользуется случаем забрать себе того, кого называла женихом в юности, с кем кувыркается на шкурах всякий раз, когда приезжает в дом! Неужели, мудрая не пожелает сделать любезного равным себе, подарить ему бесконечную жизнь и новую судьбу? Уж сама-то Тунья, на её месте…

Охотница яростно рычит, потому что она — не на месте мудрой и никогда не будет! Слишком слаб её колдовской дар, даже если родовая ветвь хороша. Не выберут её никогда, и Лемба не выберет, когда станет мудрым, и когда задумается, в свой черёд, о преемнике. Сам-то он будет жить вечно: если не погибнет в схватке со стихиями… В схватке — почти на равных!

Тунью учили не завидовать мудрым: учили — не выучили. Охотница отлично понимает, почему её новые соседи искали беззаконного посвящения. Даруна и Нгуна рассказали ей об этом, и о цене — тоже. Нет, убивать и живоедствовать Тунья не желает. Но может быть, есть другие пути?

Обойдя дом снизу доверху, Тунья решила сходить к Зачарованному Камню: восполнить силы и поглядеть, как оно там, снаружи? Голкья уже не дрожит под ногами, не давит натужным нутряным гулом, от которого не спасают никакие чары. Вдруг, зарницы тоже погасли, и молнии не бьют с вершин холмов в небо?

Правда: морозная ночь светла и нежна. Воздух сладок, снег искрится радугой. Не нужно особого дара, чтобы понять: стихии, наконец, умиротворились! Вернее, умиротворили их те, кто прошлой ночью от заката до полуночи пели песнь Равновесия. Рыжий Наритьяра и чужак Нимрин. Тот самый чужак, которого Тунья послала выгребать навоз из-под шерстолапов, а потом этот чужак весь дом от беззаконников спас. А после, говорят, пел великие песни наравне с мудрыми, а закончил — Величайшей. Почёт ему и хвала, и долгое эхо в сказках. Жаль, не вышел он из круга. Или не жаль?

Соседушка Нгуна, безъязыкая болтунья, головная боль всех, кто не силён в мысленной речи, поведала о стычке своих охотников с мудрыми, которые подстерегали чужака у Камня. Нет, не с почестями встречали те мудрые благодетеля — убить желали, истребить с лица Голкья! Охотники пытались их прогнать, да куда там! И Вильяре не пожалуешься, и прошмыга Латира куда-то сгинул, не отвечает на безмолвную речь, будто помер. Значит, к лучшему, что Зачарованные Камни забрали себе чужака, и мудрые не свершили беззаконие, не запятнали снег невинной кровью… Мудрые — едва не свершили беззаконие: подумать-то страшно! Ох, и скверно начинается зима…

Охотница миновала крутой подъём от верхней калитки, выбралась на ровное место — замерла под звёздами, наслаждаясь тишиной. Мысли всё ещё черны и тревожны, а тело ликует, в каждой жилочке звенит радость. Так бывает, когда на охоте близко разминёшься со смертью.

— Я жива! Мы живы и будем жить! — произносит Тунья вслух, неизвестно к кому обращаясь. Может, к Зачарованному Камню? Ну и что, что он никогда не отвечает… Ток силы от него уже ощутим, но лучше подойти поближе.

Вспышка света у Камня — наподобие недавних зарниц — ударила по глазам. Тунья зажмурилась, прикрыла лицо ладонью. Выглянула из-под руки, проморгалась — увидела: кто-то двуногий, нескладно длинный, тощий, голый с невообразимой скоростью мчится ей навстречу по тропе от Камня.

— Стой! — приказала охотница, вскидывая самострел, подарок Лембы.

Неизвестный, вроде, начал замедлять шаги, но всё равно приближался опасно быстро. Один удар сердца, и Тунья нажала рычаг, спускающий тетиву…

— Тунья, не стреляй! — выкрикнул двуногий, ловко уходя от стрелы, и замер на месте. Выставил вперёд пустые руки, заговорил нарочито ровно, успокаивающе. — Тунья, ты же меня знаешь. Ты же меня помнишь. Уголёк к углю, навоз…

— К навозу! — фыркнула охотница, жадно разглядывая выходца со щуровых троп. Конечно, теперь она узнала и голос, и облик, но… — Нимрин, какие кричавки тебя драли!? Когда Лемба подобрал тебя на тракте, ты был гораздо целее.

— Целее. А если ты не впустишь меня в дом, я замёрзну совсем.

Правда, он уже так стучит зубами, что речь стала неразборчивой.

— Беги туда скорее, калитка не заперта. Я догоню, — сказала ему Тунья.

Не дослушал — рванул с места. С той же невероятной скоростью ускакал вниз, сверкая голыми пятками и ягодицами. Тунья развернулась и припустила за ним быстрой охотничьей побежкой.

Она нашла Нимрина сразу за порогом. Чужак сидел на полу, скорчившись, и трясся, как прошмыгин хвост. Даром, что безошибочно выбрал место, где сильнее всего тянет тёплым сквозняком снизу.

Тунья затворила и заперла калитку. Стянула с себя куртку, бросила ему.