По краю огня (СИ) - Федотова Надежда Григорьевна - Страница 26

На окне снаружи, прямо над его головой, сидела большая белая ворона. С удивительно чистым, играющим под луной холодными снежными искрами опереньем — и с пронзительными голубыми глазами. «Разве у альбиносов они не красные?» — вяло подивился Реджинальд. А уже вновь опуская тяжелые веки, на мгновение встретился взглядом со странной птицей и внутренне вздрогнул. Ворон он на своем веку повидал много — но ни одна не смотрела, как человек. Будущий граф Стрэттон зажмурился. А когда, приподнявшись, снова открыл глаза, за окном уже никого не было, лишь ветер сеял по воздуху снежную пыль.

— Привидится же… — пробормотал Реджинальд, опускаясь щекой на подушку. Уснул он быстро. Но до самого горна во сне ему грезилась метель и огромная белая ворона, почему-то с голубыми глазами, безмолвным призраком кружащая над его головой. «Что тебе нужно?!» — кричал он ей, но в ответ ему несся лишь заунывный плач метели.

Военный лагерь Райленд, по названию одного из столичных предместий, Орнелле пришелся по душе. Если бы не те три кошмарных дня в пути от пустоши до Мидлхейма да не совместное проживание в одной спальне на всех, кадет эль Тэйтана, пожалуй, сочла бы, что все перемены — к лучшему. Райленд ничем не походил на Даккарай. Он был как целый город. Тут имелись трактиры, торговые лавки, даже небольшой сквер и променад, где по воскресеньям в хорошую погоду прогуливались офицеры с женами и детьми, и пусть шататься по улицам у кадетов не было ни времени, ни особой возможности, дышалось им здесь всё равно куда легче, чем в школе. По крайней мере, Орнелле — так точно. Здесь кругом были люди, много людей, и даже несмотря на то, что ближайшее окружение герцогини всё так же состояло из преподавателей и соучеников, а казармы располагались отнюдь не в центре лагеря, близость шумных улиц действовала на нее ободряюще. Ее светлость и раньше не слишком ценила уединение — исключая, конечно же, собственную спальню, а теперь и подавно записала его во враги. Одиночество делало ее уязвимой. Оно таило опасность даже в разгар дня, заставляя ее чувствовать себя слабой и беззащитной, понуждая вздрагивать от близкого шороха за спиной и тревожно оглядываться в сумерках на пустой дорожке. Даже в ангаре, полном драконов, не было ей спокойствия. Мир вокруг, еще недавно бывший таким простым и понятным, служивший по большей части лишь к ее удовольствию, словно бы вывернулся наизнанку: титул и золото обратились в пыль, а герцогиня встала на одну ступень с крестьянской девкой, чьего согласия можно даже не спрашивать, которую можно прижать в темном углу и делать с ней, что угодно. Просто потому, что так захотелось.

По праву сильного.

Иногда, когда неотвязные воспоминания о пещере с белым крестом на полу вновь выступали из прошлого, Орнелле казалось, что всё это было не с ней. Что не она, а кто-то другой по собственной самонадеянности оказался в ловушке, что не ее, а какую-то другую девушку по-хозяйски сжимал в объятиях грубый мужлан с пограничья, и не ей, а той, другой, пришлось уступить ему, только чтобы спастись, — но реальность безжалостно рушила эти грезы. Было то, что было. И это её, герцогиню эль Тэйтана, измарали в грязи, насильно взяв то, что предназначалось другому. Это ее первый поцелуй, тот самый, что должен был стать чудесным воспоминанием, тот, который она берегла для одного лишь Ричарда, обратился кошмаром. Это ей пришлось сдаться на милость победителя, только бы он не сделал с ней чего похуже…

Орнелла не помнила, как ей удалось вырваться тогда, на Белом хребте. Не помнила воссоединения со своей разведгруппой, не помнила захвата «продовольственных складов», ледяного ветра и холода по дороге назад, в Даккарай — она пришла в себя только утром, когда вся школа спала беспробудным сном. Маленькая женская казарма тонула в тишине, подруги давно разошлись по койкам, а она сама, стоя над рукомойником в опустевшей уборной, всё терла и терла губы ладонью, загрубевшей от мыла и холодной воды. Она едва не стерла их в кровь — краснота и припухлость спали только к вечеру — и остановиться её заставило лишь понимание, что всё это бессмысленно. Есть грязь, которая не смывается. Ее словно окунули в чан с помоями, и от этого липкого, мерзкого ощущения собственной нечистоты она не могла избавиться по сей день. Светлый образ Ричарда словно бы отдалился, окутанный дымкой горечи несбывшихся надежд, а в душе Орнеллы поселился страх. Почти неслышный днем, когда вокруг кипела жизнь и сновали люди, он поднимал голову всякий раз, стоило ей оказаться в каком-нибудь темном помещении вроде чулана или просто остаться одной, без поддержки и без защиты. В сумерках ей постоянно чудилось чье-то присутствие за спиной, а когда в женской казарме после отбоя гасили свет, в темноте за окном ей мерещился знакомый широкоплечий силуэт. Орнелла, всегда презиравшая кисейных барышень, чуть что готовых рухнуть в обморок, теперь сама стала как трепетная лань — кошка превратилась в мышь, охотница стала жертвой. И каждый раз, с тихой грустью вспоминая Зигмунда де Шелоу, Орнелла лишь криво, невесело усмехалась: как глупа она тогда была! Она ни за что обидела человека, который не смел даже назвать ее по имени, она вменила ему в вину его силу — ту силу, которую он никогда не использовал бы против нее, и не заметила настоящей угрозы. Да, теперь она понимала, о чем ей пыталась сказать Кассандра там, в Даккарае, у зала героев. Теперь она знала, что зло не в магии, а в людях. В конкретных людях, преступивших черту, — таких, как тот диверсант, которого убил Яр, таких, как этот мерзавец, привыкший брать всё, что хочет… Но было поздно. Она потеряла друга и приобрела врага — которого ненавидела всем своим существом не только из-за того, что он унизил ее и отнял самые светлые ее мечты, но и потому, что заставил её бояться.

Девятое февраля выпало на четверг, а в этот день занятие по летному делу у второкурсников шло последним. Темнело по зимнему времени рано, и в шестом часу, когда кадеты покинули загон, весь Райленд был уже окутан снежными сумерками. Метели вроде бы не предвиделось, но и без нее было несладко. Сильный ветер, что дул с востока вот уже неделю кряду, не располагал к прогулкам на свежем воздухе, в ангаре было тепло драконам, но не людям, и кадеты торопились добраться до жарко натопленных казарм. Почистив зверей, задав им корм и перетряхнув лежанки, второкурсники один за другим покидали ангар, и вскоре в нем осталось всего несколько человек. В конце коридора, у двух последних стойл, Джесси Марстон о чем-то сердито спорил с приятелем, через три решетки от них Кайя поила своего штурмовика касторовым маслом — дурень ухитрился на вылете сожрать с костями и перьями крупную чайку и теперь мучился животом, еще в паре стойл возились припоздавшие наездники. Кадет эль Тэйтана, вполуха прислушиваясь к долетающим до нее то слева, то справа приглушенным голосам, кругами ходила вокруг Сау, норовя подгадать момент и рассмотреть поближе пальцы на ее лапах. Кассандра вчера явилась в казарму с трофеем в виде черного загнутого когтя, который всеми был засмотрен до дыр и вызвал у половины соучениц нездоровый интерес к лапам своих подопечных. Орнелла была из числа этой половины. У остальных, как выяснилось, первый коготь первой смены уже имелся и, как они утверждали хором, даже успел не раз пригодиться. К приметам, особенно добрым, в среде военных относились всерьез, в них верили, и талисман в виде драконьего когтя носили под мундирами все старшекурсники, мастера и даже Сезар Тайрин. Понятное дело, другим отставать не хотелось. А уж Орнелле, в ее обстоятельствах, такая полезная вещь нужна была просто кровь из носу!

— Ну же, Сау, — уговаривала она, — не будь такой недотрогой. Вот что ты скачешь как коза, скажи на милость? Я же только посмотрю… Сау! Да что тебе, несчастного когтя для меня жалко?!

Самочка, недовольно взрыкнув, в очередной раз отдернула лапу. Орнелла сердито фыркнула. Иногда ее подопечная словно брала пример с Яра — причем, как правило, в самый ненужный момент. Вот и сейчас она крутилась юлой, не давая к себе подобраться, и напрочь отказывалась хотя бы минуту постоять смирно. Кадет эль Тэйтана, подумав, прибегла к последнему средству.