По краю огня (СИ) - Федотова Надежда Григорьевна - Страница 25

Кадет де Ласси с сомнением прищурился, но спорить не стал. Стрэттон был, конечно, та еще хлебная корка, но его прогнозы всегда сбывались. Как плохие, так и хорошие.

— Откуда он только всё узнаёт?.. — буркнул себе под нос Рональд. Энрике пожал плечами.

— Шут его знает, — отозвался он. Хотел еще что-то добавить, но отвлекся — в двери общей спальни вошел кадет Вэдсуорт. Лицо у него было красное от ветра, но такое сияющее, что Энрике, не сдержавшись, громко фыркнул. Рон вопросительно приподнял брови. Потом проследил за взглядом товарища и улыбнулся.

— Ты посмотри, — качнув головой, насмешливо заметил он. — Светится как абажур. И если этот герой-любовник только что не из женской казармы — я съем свою шляпу!..

Энрике рассмеялся.

— Повезло шляпе, — обронил он. Рональд согласно хмыкнул и кивнул подошедшему Клиффорду:

— Как погодка?

— Отличная, — мечтательно улыбаясь, отозвался тот. Сбросил сапоги, растянулся на своей койке позади де Ласси и, закинув руки за голову, прикрыл глаза. Товарищи, пряча усмешки, с пониманием переглянулись. Не будь вокруг так много лишних ушей, кто-нибудь из них обязательно отпустил бы шпильку-другую в адрес расплывшегося наездника, однако обстановка не располагала — поэтому оба молча вернулись к своим занятиям. Рональд, вернув на колени сигнальный рожок, вновь принялся за полировку, Энрике, зевая, раскрыл учебник и, без интереса пробежав глазами страницу, поморщился. Скука смертная! «Вот же у Кэсс сила воли», — ностальгически подивился он, вспомнив прошлый год. Кассандра чахла над учебниками почем зря — даже по воскресеньям, чего Энрике решительно не понимал, и что его, случалось, бесило не на шутку. Тем более, что сам он на такие подвиги был не способен. Впрочем, Клиффа, похоже, и здесь всё устраивало. Молодой человек исподтишка скосил глаза на предмет своих мыслей: Вэдсуорт, лежа на койке, неслышно мурлыкал себе под нос какую-то песенку, а лицо у него было глупое и счастливое. «Неужели всё-таки обломилось, да не по дружбе?.. — с беззлобной насмешкой подумал кадет Д’Освальдо. — Бывают же чудеса!» Опыта в общении с женским полом у Энрике было побольше, чем у товарища, и он ясно видел — на взаимность Вэдсуорту пока рассчитывать не приходится. Как, впрочем, и кому-либо другому: Кассандра в свои семнадцать была еще сущим ребенком. Когда-нибудь, разумеется, и она повзрослеет, но вряд ли скоро! Энрике сочувственно вздохнул про себя — правда, к стыду своему, не очень-то искренне. Нет, и Клиффу, и Кэсс он желал только добра, и от души порадовался бы за обоих, сложись у них всё, как надо, однако… Его грызла зависть. Даже к этой полудетской дружбе. Потому что в отношении кадета эль Тэйтаны ему самому и на такую малость, увы, рассчитывать не приходилось.

Прощения за свой неблаговидный поступок у герцогини он так и не попросил. Тогда, в ангаре, став невольным свидетелем ее слез, он отступил, побоявшись испортить всё окончательно, а на следующий день приказом короля их всех перевели с Даккарайской пустоши в лагерь Райленд. Трое суток кадеты добирались до столицы верхом, сквозь снег и метель, замертво падая на привалах в своих палатках — и к прибытию на место момент был упущен. Орнелла пришла в себя, позаботившись о том, чтобы возможности застать её врасплох у кадета Д’Освальдо больше не появилось. Где бы она ни находилась теперь, рядом всегда был то-то еще: подруги, другие кадеты, мастера или преподаватели, и даже в драконьем ангаре застать ее в одиночестве не представлялось возможным. На улице или по дороге к загонам, если пути их пересекались в толпе, она проходила мимо не шевельнув бровью, словно Энрике вообще не существовало, в столовой смотрела куда угодно, только не на него — и это было невыносимо. Неотступное чувство вины преследовало Энрике с утра до ночи, но хуже всего было то, что чувство это отнюдь не являлось единственным: он смеялся над безнадежно влюбленным Клиффом и сам не заметил, как наступил в ту же лужу. Вот только если Вэдсуорту еще могла улыбнуться удача, то его другу об этом нечего было даже мечтать.

Хотя он, конечно, мечтал. Молча, втайне от всех и даже порой от себя самого — мечтал о том, чтобы она хотя бы вновь его возненавидела, да что в тех мечтах было пользы? Даже сдержись он тогда, в пещере на Белом хребте, шансов у него было бы не больше, чем сейчас. Эта девушка была не для него. Для такого, как он, она была слишком хороша. И всё равно он провожал ее взглядом, не в силах порой оторвать глаз от длинной золотой косы, он караулил ее в темноте у казармы, у драконьих ангаров, у офицерского корпуса — сам не зная, зачем, и день ото дня всё глубже загонял себя в омут черной тоски. Он хотел ее — всю, без остатка, с ее высокомерием и великосветской спесью, с ее презрительной усмешкой, с ее непомерным самомнением, затмевающим даже ее красоту… И он понимал — с тем же успехом можно было замахнуться на королеву.

Энрике знал, что ему ничего не светит. Но эта желтоглазая фурия, пахнущая молоком и медом, одним поцелуем надела на него узду — и сбросить ее он не мог, как ни старался. «А дальше что будет? — думал он теперь, лежа на своей койке и уставившись в потолок. — Хорошо, если скоро пройдет. А если нет? И эта война!..» Лицо его, без того хмурое, потемнев, застыло. Войны он еще толком не видел, но знал, что она не щадит никого. Рано или поздно их всех пошлют в бой, даже зеленых девчонок — и многие не вернутся назад. «Демоны б взяли того де Кайсара! — свирепо подумал Энрике, вновь вспомнив одну из самых пикантных сплетен Верхнего Предгорья, пересказанную ему Стрэттоном. — Ни глаз, ни мозгов! Не будь его, и ее бы здесь не было!» При мысли о счастливом сопернике кадет Д’Освальдо скривился как от зубной боли. И, повернув голову, бросил короткий взгляд в дальний угол казармы. Ричард де Кайсар, виновник всех бед, в кольце своих приятелей о чем-то вдохновенно разглагольствовал у стола. Рыцарь в сияющих доспехах… Двинуть бы ему разок в забрало! «Да был бы толк», — мрачно подумал Энрике и отвернулся. Настроение испортилось окончательно.

Сигнал к отбою прозвучал как обычно, в десять — распорядок дня в военном лагере ничем не отличался от Даккарая. Все разошлись по койкам, дневальный, погасив лампы, заступил на пост в передней, и скоро казарма затихла. Всё с той же глупой улыбкой, обняв подушку, спал кадет Вэдсуорт, хмурился во сне на соседней койке кадет де Ласси, закутавшись с головой в одеяло, мерно и ровно дышал кадет Д’Освальдо. Лишь кадет Стрэттон, откинувшись на подушку и заложив руки за голову, лежал в постели без сна. Взгляд его чуть прищуренных глаз медленно скользил по ряду окон на противоположной стене — от одного бледно-серого квадрата к другому. Раз в полчаса мимо них, слева направо, то исчезая в простенке, то вновь появляясь, проплывала черная тень. Дозорные несли свою службу.

Реджинальд тоскливо зевнул. Глаза его слипались, но заснуть он всё никак не мог — мешал прорезавшийся в ночной тишине тоненький голос совести. Ему было стыдно перед Роном. Да, они оба знали, что он был прав, но… Будущий граф Стрэттон вздохнул. Он умел находить язык со всеми, кроме собственных друзей — но не оттого, что мало ценил их, а как раз напротив. Реджинальд всегда считал, что уж с близкими-то людьми можно говорить свободно, не обдумывая перед этим каждое свое слово: кто, как не они, поймут всё и так, безо всех этих дипломатических ужимок и реверансов?.. Но получалось ровно наоборот. Нет, конечно, друзья понимали. Но та самая прямота, даже при искреннем желании посочувствовать и проявить заботу, всегда выходила Реджинальду боком. Он хотел как лучше — и каждый раз этим только всех обижал. «И что со мной не так? — безрадостно думал он, таращась уставшими глазами в темноту. — Опять только хуже сделал! Нет, Рон, понятно, простит… А толку? Ведь непременно сызнова где-нибудь да ляпну не то!» Он снова вздохнул. Потом мысленно пообещал себе завтра же, прямо с утра, извиниться перед товарищем по всей форме, и закрыл глаза. Зевнул, перевернулся на бок, устраиваясь щекой на жесткой подушке… Веки начали тяжелеть. Тень дозорного медленно проплыла за окном над его головой, уже с другой стороны казармы. И потихоньку проваливаясь в сон, кадет Стрэттон услышал вдруг где-то совсем рядом с собой мягкий, певучий шелест крыльев. Следом противно чиркнул о каменный подоконник коготь. Реджинальд, недовольно поморщившись, приоткрыл глаза.