Трактир «Ямайка» - дю Морье Дафна - Страница 28

• Предыдущая
• 28/65
• Следующая

Понимаешь, их корабль сел у берега на скалы. Все они могли бы выбраться живыми, все до единого. Ведь вода местами не доходила и до пояса. Она кричала мне, молила о помощи, а я ударил ее по лицу камнем, она упала навзничь, пыталась ухватиться за край плота, потом выпустила ребенка из рук, и я снова ударил ее. Они утонули на глубине в четыре фута. Мы тогда здорово перепугались, боялись, что кто-то все же выберется на берег… Впервые не рассчитали время прилива. Еще полчаса, и они смогли бы посуху дойти до берега. Нам пришлось забить камнями всех до единого, Мэри. Им перебили руки и ноги, и они пошли ко дну, как та женщина с ребенком, хотя вода не доходила и до плеч. Они потонули потому, что мы забрасывали их валунами и булыжниками, пока они могли стоять…

Он вплотную придвинулся к ней, впился глазами в ее лицо. Она видела каждую красную прожилку, чувствовала его дыхание на щеке.

– Тебе не приходилось прежде слышать о грабителях судов, потерпевших крушение? – шепотом спросил он.

В коридоре часы пробили час ночи, и их удар прозвучал, как звук гонга, возвещавшего о начале суда. Оба замерли. В комнате стоял холод, камин совсем погас, из приоткрытой двери сильно сквозило. Желтое пламя свечи то затухало, то вспыхивало вновь. Он взял ее за руку. Она безжизненно лежала у него в ладони. Джосс, вероятно, заметил на лице Мэри выражение ужаса, потому что сразу отпустил ее руку и отвернулся. Теперь он уставился на пустой стакан и принялся барабанить пальцами по столу.

Скрючившись, сидя на полу подле него, Мэри следила, как по его руке ползет муха. Вот она пробралась по коротким черным волосам, вздувшимся венам и по костяшкам и поползла к концам длинных тонких пальцев. Тут девушке вспомнилось, как быстро и ловко двигались эти пальцы, когда он нарезал для нее хлеб в тот первый вечер после ее приезда. Наблюдая теперь, как эти пальцы барабанят по столу, Мэри живо представила, как они ухватывают острый камень и с размаху запускают его в человеческую плоть.

Трактирщик вновь повернулся к ней лицом и, кивнув в сторону часов, заговорил хриплым шепотом:

– Их бой звучит у меня в ушах. Когда недавно пробило час, мне почудилось, что зазвонил колокол на бакене у входа в залив. Я слыхал бой этого колокола, разносимый западным ветром. Бом… бом… бом… Будто звонят по мертвым. Я и во сне слышу этот звон. И этой ночью я слышал его тоже. Какой заунывный, похоронный звон! Он вынимает из тебя всю душу, жутко делается. Так вот, нужно подплыть на лодке и обернуть язык колокола фланелью, тогда он умолкает. Представь себе, как темной ночью, когда над водой стелется густой туман, кругом мгла и ни зги не видно, какое-нибудь судно пытается найти фарватер и рыщет, как гончая, но колокольного звона не слыхать. И тогда оно входит в залив, пробираясь сквозь туман, и налетает прямо на скалы. Удар, судно все содрогается, и прибой настигает его. А мы уже поджидаем поблизости.

Он потянулся к бутылке, медленно налил себе в стакан, понюхал и попробовал на язык, затем сделал глоток.

– Доводилось тебе видеть мух, попавших в банку с патокой? – спросил он. – Вот и люди так: пытаясь спастись, грудятся у тросов, строп, цепей, цепляются за снасти, кричат от страха, когда накатывает приливная волна.

Облепят реи, как мухи. Глянешь с берега – ну точь-в-точь черные мухи. Я видел однажды, как корабль раскололся под ними, мачты рухнули, и ванты полопались, как нитки. Людей сбросило в море, и они что было сил поплыли к берегу. Но там, Мэри, их поджидала смерть.

Он отер рот тыльной стороной ладони и уставился на нее.

– Мертвые ничего не расскажут, Мэри, – заключил он.

Его лицо приблизилось к ней, потом вдруг расплылось и пропало. Мэри чудилось, что она не стоит больше на коленях, ухватившись руками за ножку кухонного стола; что она снова была ребенком и бежала рядом с отцом по скалам за Сент-Кеверном. Отец подхватил ее и усадил себе на плечи. С ними бежали другие мужчины и что-то громко кричали. Кто-то показывал рукой в сторону видневшегося вдалеке моря. Прижавшись к отцу, она смотрела на белый корабль, похожий на огромную птицу. Он беспомощно качался на волнах, мачты были сломаны, паруса поникли и опустились в воду.

– Что они там делают? – спросила она, но никто не ответил. Люди остановились и в ужасе наблюдали за судном. Вот оно легло на бок и стало погружаться.

– Господи, помилуй их! – произнес отец.

Мэри заплакала и стала звать маму, которая сразу же подбежала к ней, пробравшись через толпу, взяла на руки и унесла.

Видение оборвалось. Но Мэри вспомнила, что, когда она подросла и стала кое-что понимать, мать рассказала ей о том, как они ездили в Сент-Кеверн и на их глазах затонуло огромное парусное судно со всем экипажем и грузом, разбившись о страшную скалу Мэнэкл.

Мэри вздрогнула и глубоко вздохнула. Над ней снова нависло лицо дяди в обрамлении спутанных волос, и снова она стояла на коленях у стола на кухне "Ямайки". Она чувствовала себя совсем больной, руки и ноги заледенели. Мэри мечтала лишь об одном – поскорее добраться до постели, зарыться в подушку, накрыться с головой одеялом, прижать ладони к глазам – только бы отгородиться от всего, стереть из памяти лицо дяди, забыть весь ужас рассказанного им. Может быть, заткнув уши, она сумеет заглушить звук его голоса и гул прибоя. Ей по-прежнему мерещились лица утопленников, воздетые над водой руки; слышались крики ужаса и плач, похоронный звон колокола на бакене, покачивавшемся на волнах. Мэри вновь охватил озноб.

Посмотрев на дядю, она увидела, что тот сидит на стуле, уронив голову на грудь. Широко раскрыв рот, он храпел и что-то бормотал во сне. Его длинные ресницы опустились на щеки, руки покоились на столе, ладони сложены, словно в молитве.

Под сочельник небо затянуло тучами, запахло дождем. За ночь потеплело, и во дворе, там, где прошли коровы, земля раскисла. У Мэри в спальне стены отсырели, а в углу проступило желтое пятно высохшего клея. Высунувшись из окна, она ощутила на лице мягкий влажный воздух. Джем Мерлин должен был ждать ее на болоте, чтобы вместе с ней отправиться на ярмарку в Лонстон. От нее зависело, встретятся они или нет, а она никак не могла решиться.

За четыре дня, что прошло, она стала намного старше: из покрытого пятнами треснувшего зеркала на нее глядело усталое осунувшееся лицо; щеки впали, под глазами были темные круги. Ночью она подолгу не могла уснуть, есть не хотелось. Впервые Мэри заметила у себя сходство с тетей. У них была одинаковая складка на лбу и та же форма рта. Если ей еще поджать губы, то перед ней будет вторая тетя Пейшнс, только с каштановыми волосами, спадающими на плечи прямыми прядями. Привычку кусать губы и нервически ломать пальцы перенять было нетрудно. Девушка отвернулась от предательского зеркала и принялась ходить по тесной комнате взад и вперед.

Последние несколько дней она старалась подольше оставаться в своей комнате, ссылаясь на простуду; избегала долгих разговоров с тетей, опасаясь, что глаза выдадут ее. Невольно они стали бы смотреть друг на друга с немым ужасом, скрытым состраданием, и тетя поняла бы… Теперь их соединяла общая тайна, но об этом она должна молчать. Мэри гадала, сколько же лет тетя Пейшнс носила все в себе. Никто никогда не узнает, как сильно она страдала.

Куда бы она отсюда ни уехала, ей никогда не избавиться от ужаса пережитого.

Лишь теперь Мэри была в состоянии понять, отчего у тети такое бледное лицо, откуда этот нервный тик, эти руки, беспрестанно теребящие одежду, этот застывший взгляд. Причина отныне была очевидна.

Вначале девушка чувствовала себя разбитой и больной, вконец больной. В ту ночь она молила Бога ниспослать ей сон, но эта благодать не была ей дарована. Она лежала в полузабытьи, и перед ней бесконечной чередой проплывали незнакомые лица утопленников. Она видела лицо ребенка, у которого были перебиты кисти рук, и женщину с длинными мокрыми волосами, залепившими глаза. Потом возникли искаженные страхом лица тех, кто не умел плавать.

• Предыдущая
• 28/65
• Следующая