Три Нити (СИ) - "natlalihuitl" - Страница 90

— Подведи его к краю и поставь на колени, — велел Железный господин. Шены, ведущие вахану, будто только этого и ждали: торопливо сунув поводья мне в лапы, они растворились в дыму. — Вот здесь.

Когтистый палец указал место. Я похлопал Чомолангму по боку, веля прилечь, как если бы на его спину собирался взобраться наездник. Тот нехотя дернул ушами, но все же подчинился и улегся на полу; я погладил широкий, покрытый испариной лоб и прошептал на ухо зверю что-то ободряющее. Наконец, ласка успокоила его: дыхание стало ровным, и красные ноздри уже не трепетали, как осиновые листья на ветру. И тут один из почжутов схватил быка за челюсть, дернул морду вверх и рассек тесаком обнажившуюся шею!

У Чомолангмы были могучие жилы и толстая кожа, но шен знал, что делал. Горячая кровь хлынула в чан; бык захрипел, забил копытами, пытаясь подняться, но завалился на бок — и беспомощно посмотрел прямо на меня. Этот взгляд был страшнее удара под дых. Я выпучил глаза и разинул рот, хватая губами воздух, а в это время второй почжут уже оплел хитрыми узлами могучие копыта. Дюжина шенов схватились за продетую через потолочный крюк веревку, поднатужились и увлекли тело Чомолангмы вверх.

Меня замутило. По счастью, Железный господин стал прямо передо мною, закрывая от жуткого зрелища. Кто-то громко крикнул; шены оторвали лбы от пола и запели — или зарычали; из их глоток выходил утробный, низкий звук, от которого все переворачивалось внутри. Вдруг вверху что-то полыхнуло, да так ярко, что я не выдержал и выглянул из-за спины Эрлика.

Бык горел — не просто обугливался, как мясо, жарящееся на костре, а полыхал весь целиком, будто облитый крепким чангом. Его шерсть, жир и мускулы плавились и исчезали в языках огня почти бесследно — только тонкие, невесомые хлопья падали на воду, — пока под сводами залы не остался один голый скелет. Тогда кости опустили в чан; сначала туда погрузились копыта, потом ребра, позвоночник и шея, а затем весь остов ушел на дно, до самых кончиков рогов.

Почжуты белыми нарядными щеточками из ячьих хвостов смели в чан все, что лежало по краю, все пряности и приправы; как будто готовили знатную похлебку! Четыре шена влили в варево содержимое своих кувшинов; другие прислужники высекли искры из железных чакмаков, поджигая костер. Стало еще жарче; вода в чане закипела быстро, сначала подернувшись розоватым паром, а потом покрывшись густой пеной. Я задерживал дыхание, насколько хватало сил, чтобы не наглотаться смрада: в воздухе была кровь Чомолангмы.

Железный господин подошел к самому краю чаши и развел над ней лапы. Так же Палден Лхамо стояла у основания Мизинца; и его черные рукава были как крылья, но из них не вышли железные стрелы. Вместо этого вода забурлила еще громче, будто внутри чана бил подземный источник. Соленая испарина и дым костра перемешались и сгустились настолько, что я свой нос еле различал.

Потому-то я не поверил сначала, когда увидел, что над белесыми клубами поднялись острые рога, и мощная шея, и бока, облеченные плотью. Но воздух очистился, и я убедился, что чан пуст — а на дне стоит Чомолангма, целый и невредимый! По крайней мере, тело его было в порядке: на ногах не было ни ран, ни язв. А вот ум… Бедный зверь косил, дико озираясь вокруг; я хотел подойти к нему, чтобы успокоить, но, заметив это, бык захрапел и забил копытами, стегая бедра гибким хвостом. С великим трудом одному из шенов удалось накинуть аркан ему на шею и увести прочь.

На этом наши дела в Перстне были закончены. Кивнув напоследок почжутам, Железный господин повернул обратно; я поплелся следом. Двери гомпы хлопнули за моей спиной; неосвещенный ход остался позади… Только когда мы снова оказались внутри Мизинца, с его бледными лампами-чортенами и лестницей, уходящей к небесам, я снял маску и заплакал.

Железный господин тоже стянул личину быка. Я утер сопли подолом чуба, ожидая выговора, но вместо этого услышал слова утешения:

— Сегодня ты спас жизнь своему другу. Он мучался — и мог бы мучаться еще долго; другие лекарства не помогли бы. А теперь он снова здоров и скоро забудет о сегодняшнем дне.

— Я не забуду.

— Ты и не должен.

Мои щеки так горели от стыда, что я почти учуял запах паленой шерсти. Раньше мне доводилось помогать матери и сестре резать коз, а в Перстне — сворачивать головы гусям и уткам; вшей, клопов и мокриц я и вовсе передавил без счета. Но ни козы, ни утки, ни разбегающиеся на свету жуки не доверяли мне так, как Чомолангма! А я обманул его… Да лучше бы я сам держал тот тесак — так было бы, по крайней мере, честнее!

Но не только это глодало меня. Был и другой вопрос:

— Я не прошел испытание, да? Я никогда не смогу стать колдуном?..

Железный господин вздохнул, потирая лоб:

— А что, ты хотел бы?

— Я… я не знаю, — честно признался я. — Это здорово, когда так много всего умеешь: понимать язык зверей, превращаться в птиц… принимать разные обличья. Но Палден Лхамо говорит, если занялся колдовством — уже нельзя повернуть назад. Нельзя будет жалеть и сомневаться… а я… мне жалко Чомолангму…

Тут я снова готов был разреветься, но на плечо мне опустилась почти невесомая ладонь бога. От удивления я так и замер с открытым ртом.

— То, что ты жалеешь, — не беда. Редко кто рождается совсем без сердца… разве что моя дорогая сестра, — тут Эрлик скривился, будто глотнул превратившегося в уксус чанга. — Но к другим нельзя подходить с ее меркой — у них на пути всегда будут препятствия. Я мог бы научить тебя, как преодолеть это… да и остальные. Но стоит ли тебе учиться?

— А… почему нет?

— Шаи любит упрекать меня в скрытности, — вздохнул Железный господин. — Ну так я буду с тобой честен, Нуму, и расскажу кое-что про хекау.

Ты уже долго живешь рядом с Сиа и должен знать, что, когда лекарь осматривает больного, он видит в нем не своего соседа, брата или сестру. Если он хорош в своем деле, то перед ним — просто совокупность нервов и сосудов, мышц, костей и потрохов. Его рука не должна дрожать от страха, взгляд — мутиться от тревоги.

Вот и овладевший хекау в конце пути должен стать таким лекарем — только для всего мира. А значит, что ему придется отрезать себя от всех радостей и печалей, какие только есть; отделиться от твердой основы и, будто пушинка кхур мона, скитаться в пустоте. Отчуждение разрастается вокруг колдуна, как сорная трава. Сегодня ты попробовал, каково это, и уже потерял друга. Но речь не только о друзьях, или любовниках, или другой шелухе, за которую цепляются слабые сердцем. Нет, речь о самой жизни: мало-помалу все вокруг выцветает, блекнет, теряет запах и вкус. Солнце не греет, холод не обжигает. Ты одновременно здесь и не здесь; и хотя тело еще ходит по земле, ты немногим лучше мертвеца.

— И ты как живешь с этим? — ужаснулся я, закрывая рот ладонью.

— Обо мне не беспокойся, — отмахнулся бог. — Думай о себе, Нуму. Да, у тебя есть способности к колдовству — ну так они есть почти у каждого; просто у кого-то больше, у кого-то меньше. Это не значит, что ты должен посвящать себя нашему ремеслу. Иногда лучше просто жить.

Железный господин умолк. Стало очень тихо; только сквозняки посвистывали внутри Мизинца, не в силах наполнить его целиком, — точно дети, дующие в ганлин из бедренной кости великана.

— Мне кажется… — наконец пробормотал я, опустив голову. — Мне кажется, я не хочу этого. Ну, оставаться в одиночестве; и учиться колдовству. Но я думал и… вокруг столько бед! И я все же хочу помочь чем-нибудь тем, кто живет внизу, и всем лха… и тебе.

— Думаю, это можно устроить, — улыбнувшись, ответил Эрлик, и мы начали долгий путь вверх.

Шаи вернулся в Коготь к началу осени, через три месяца после своего исчезновения. Узнал я об этом случайно — в последнее время я взял в привычку в начале дня, когда Падма сменяла Пундарику на посту, проскальзывать следом за нею в покои на носу дворца. Пока вороноголовая укладывалась на каменное ложе и засыпала тревожным сном, я становился у окна и глазел с высоты Мизинца на окрестности Бьяру: там клубились шапки дыма, то рыжие, то сизо-голубые; вырастали за ночь леса из столбов и перекладин, по которым кузнечиками ползали маленькие черные фигурки и так же быстро исчезали на следующие сутки; полыхали пестрые огни и двигались в тумане громадные тени тягловых яков. Наглядевшись вдоволь на копошение далекой жизни, я обычно возвращался в свою спальню, чтобы заняться уроками, или шел помогать Сиа. Но в тот день, пока я плелся по коридору, дверь слева вдруг распахнулась. Я отпрянул, пропуская Утпалу — и Шаи! Боги, даже не заметив меня, двинулись дальше. Сначала я хотел окликнуть их, но не решился прервать беседу: Шаи что-то горячо втолковывал Утпале, размахивая длинными лапами.