Три Нити (СИ) - "natlalihuitl" - Страница 86

Палден Лхамо неспешно вложила булаву в ножны и развела лапы в стороны. Ее длинные рукава опускались до самой земли — точь-в-точь огромные совиные крылья; не успел я подивиться этому сходству, как из них вылетели железные перья и впились в рану разлома! Что было потом, сложно описать: сама земля заходила ходуном. Лунг-та истошно заржал и, если бы не дакини, державшие его под уздцы, обязательно сбросил бы седока или унесся в горы. С севера раздался глухой рокот и стон: там ледники сходили с мест, и лавины устремлялись в долины, сметая все на своем пути. А на юге, в Бьяру, трескались стены домов, валились крыши и бились окна; даже великая река Ньяханг вздохнула и выплеснулась из берегов. Это вздрогнула от боли демоница, державшая на себе Олмо-Лунгринг.

Многие шены не удержались на лапах и теперь поднимались, отряхивая чуба и утирая разбитые в кровь носы; но богиня стояла, не шелохнувшись. Перед нею извивались нервы и сосуды Кекуит, пробитые десятками шипов. О, теперь я узнал их — те гвозди, которые Палден Лхамо выплавляла из уродливых самородков! Но прежде они были всего в ладонь длиной, а теперь пустились в буйный рост, разбухая, лопаясь, ветвясь и переплетаясь. Скоро от разлома не осталось и следа — теперь из спины Мизинца торчали две лопатки из раскаленного до красноты железа, выше старой гомпы Перстня, толще кирпичной кладки мэндона. Но работа была не закончена: пришел черед шенов. Те достали из-за пазухи густо исписанные свитки и принялись читать не то молитвы, не то заклятья, пощелкивая четками и звеня маленькими колокольчиками. Слова падали и уходили в металл — а тот дымился и шипел, будто гнездо потревоженных змей.

Сколько это продолжалось, я не знаю, но когда колдуны умолкли, новорожденная стена была уже темной и гладкой, так что в ней отражались далекие горы и серая полоса неба над ними… и еще столп ослепительного огня, постепенно уменьшающийся в размерах, пока из него снова не проступили черты Палден Лхамо. Она прошла мимо поспешно расступающихся шенпо, и мы тронулись в обратный путь. Все это время богиня молчала, а я не смел приставать к ней с расспросами.

Но когда мы прошли в подземный ход и оказались внутри Мизинца, она спросила:

— Знаешь, Нуму, почему я хотела показать тебе это?

— Нет, госпожа.

— Ты видел, что наша работа причиняет боль Кекуит?

— Да, — кивнул я, разом понурившись.

— Но ты понимаешь, что строительство Стены необходимо?

Я кивнул еще раз, молча. Богиня внимательно оглядела меня, а потом кивнула:

— Хорошо. Ты, Нуму, еще очень мал, но смышлен не по возрасту — и наверняка понимаешь, в каком необычном положении оказался. Ты первый из вепвавет за четыре столетия, кого мы пустили в месектет; первый, кто увидел нас такими, какие мы есть. Не праведник, которому глаза застилает вера, не шен, ждущий от нас подачек, не князь, которого держат в узде только золото и страх… Не один из них; не один из нас. А поэтому ты можешь сделать кое-что очень важное: стать нашим зеркалом.

— Зеркалом? — удивленно переспросил я; Палден Лхамо явно переоценила мою сообразительность. — Как это? И зачем?

— Зачем нужны зеркала? Чтобы смотреться в них, конечно, — улыбнулась она. — И видеть себя. Наблюдай за тем, что происходит вокруг. Запоминай. Впереди нам предстоит совершить много страшного — так много, что грань между добром и злом, правильным и неправильным может стереться… Но, если наше отражение всегда будет перед нами, надеюсь, мы сумеем удержаться на пути.

— А что такое страшное будет дальше?!

— Чтобы закончить Стену, многим придется пожертвовать, Нуму. Много жизней ляжет в ее основание, — богиня повела раскрытой ладонью, указывая на светящиеся во мгле чортены. — И я не только о чудовищах. Нехбет не зря волнуется: когда жители всех княжеств направятся в Бьяру, многие умрут в пути от истощения и холода, нападений разбойников и снежных львов; а еще больше — здесь, от труда и от болезней.

— Неужто без этого никак?

— Без этого не будет Стены, а без нее вся Олмо Лунгринг скоро превратится в кусок льда. Знаешь, как на востоке расчищают поля под посевы? Поджигают лес; деревья сгорают вместе со зверями в берлогах, птицами в гнездах и бессчетными насекомыми, прятавшимися под корой. Так что всякий кусок хлеба пропитан чьими-то слезами… Но ты же не будешь спорить, что хлеб нужен, — иначе чем кормить голодных? Чтобы явить милосердие, иногда приходится причинять боль — таков уж закон.

— Понимаю, — тяжело вздохнул я. — Только… почему нельзя, чтобы р-раз — и все стало хорошо?

— Кто знает, почему мир так устроен, — Палден Лхамо пожала плечами, глядя куда-то вверх, словно оттуда должен был прийти ответ. — К примеру, в южной стране недавно появилось любопытное учение: его последователи ходят с белыми ракушками на шее и верят, что страдание есть сама причина жизни. Значит, пока живешь, как ни крутись, будешь страдать. Но, если подумать, это еще полбеды. Ведь если страдание — причина жизни, то в чем причина страдания?..

— И в чем?

— Ну, не скажу, что я знаток их учения… Да и сами его последователи, кажется, не обо всем договорились между собою. Те, что попроще, отвечают: мол, у всех есть желания, которые нельзя утолить до конца, а если и можно, то вместе с радостью — или вместо нее — мы получим страх потерять обретенное… — тут Палден Лхамо заметила, что мне тяжело дается путь вверх, и снова усадила меня на лапы. Я почти ткнулся носом в ее ухо и тут же почувствовал дымный запах, идущий от белых волос. — Звучит разумно; но откуда берутся желания? С некоторыми вроде бы ясно: они заложены в природе тела. Если горло пересохло, хочешь пить; если желудок пуст, хочешь есть… Но ведь можно устроить жизнь так, что тело не будет знать печалей. В южной стране это называют «рождением в мире богов». Если так посмотреть, мы и правда боги: ремет почти не касаются болезни и унылая старость, холод, голод или боль. Но даже когда у тебя есть наслаждения всех пяти чувств, счастья может и не быть. Что же грызет душу, когда желания тела удовлетворены?

— Ну там… любовь всякая? — предположил я, морща лоб. — Или когда друзья на тебя обижаются… Это грустно.

— Да, бывает и такое, — согласилась Палден Лхамо. — Но позволь спросить, Нуму: ты чувствовал когда-нибудь тоску? Не грусть от расставания или обиды, не тревогу, не печаль о ком-то, не уныние и скуку, а беспричинную тоску?

Я задумался, припоминая; не дождавшись ответа, богиня покачала головой:

— Значит, нет — иначе сразу бы понял, о чем я. Но каждому колдуну тоска знакома. Она похожа на птенца в яйце; когда тот вырастает и скорлупа становится слишком тесной, птенец пытается выйти наружу. Так и она стучит костяным ключом в солнечное сплетение, раздвигает ребра бесперыми крыльями… От нее натягиваются жилы в руках, и хочется кричать или расцарапать кожу и мясо, чтобы вынуть ее из себя… В чем ее причина? Не в теле; не в сердце. Как ее прекратить? Может, кто-то из тех, кто носит белые ракушки, и знает ответ; а может, и нет.

От этих слов — от того, как они были сказаны, по спине побежали мурашки и шерсть на затылке стала дыбом. Зачем-то понизив голос, я прошептал:

— И у тебя бывало такое?

Палден Лхамо только усмехнулась, чуть приоткрыв белые зубы.

— Но… О чем тосковать богам? У вас правда все есть! А чего нет, то принесут, стоит только пожелать; и еду, и золото, и драгоценности! Чего ж еще хотеть?

Она окинула взглядом лестницу, оценивая, сколько еще предстоит подыматься.

— Пока мы идем, расскажу кое-что. Ты знаешь уже — свою вторую жизнь в этом мире я посвятила колдовству. За три сотни лет я многому научилась сама и многому научила обитателей Перстня, но этого было недостаточно. Та самая тоска гнала меня вперед, все дальше и дальше. Ее зов звучал в голове днем и ночью, протяжно и заунывно, как волчий вой… как эхо на горном перевале. Иногда казалось, я вот-вот догоню ее, сожму в кулаке, заставлю замолчать! Но нет: я будто охотилась за тенью. Эта непрекращающаяся погоня — посты, бессонные ночи и прочие средства, к которым прибегают колдуны, чтобы продвинуться на пути, — истощила мои силы. Хоть я еще не была стара по меркам ренет, но уже одряхлела и ослабла. Так совпало, что моя младшая сестра понесла; ее ребенку нужна была душа, и я решила, что пришло мое время переродиться.