Три Нити (СИ) - "natlalihuitl" - Страница 128

— Других нет, — сказала Селкет, спрыгивая на землю. Вывих она вправила, но я заметил бурые от запекшейся крови пряди в ее косе. — Думаю, и не было.

— Думаешь! — передразнил сестру Ун-Нефер. — Раньше надо было думать.

— Ты видел ровно то же, что и я. Почему же сам не почуял его?

— Не оправдывайся моими ошибками. Не ты ли всегда твердишь, что ничем не хуже меня — так что, не хуже? Или все-таки признаешь, что ты всего лишь тень, слабая и никчемная?..

Первый раз я видел, как Железный господин и Палден Лхамо ссорятся; их глаза одинаково сузились, губы растянулись, открывая клыки, и даже пластины доспехов поднялись, будто ставшая дыбом шерсть. Казалось, еще секунда, и они вцепятся друг другу в глотки. Если бы меня не выворачивало наизнанку от малейшего движения, я бы бросился их разнимать; но Селкет отступила первая.

— Пусть так, — сказала она примиряющим голосом. — Я не справилась. Но откуда мне было знать, что такие твари и правда существуют? Мы ни разу не встречали их почти за тысячу лет — ни живых, ни мертвых! Кто бы поверил в это, не увидев прежде своими глазами?

Ее брат, вздохнув, понуро согласился:

— Да, пожалуй. Я бы не поверил.

— Что же это за было?! — не выдержав, я всплеснул лапами и тут же поплатился новым приступом тошноты.

— Это подобие того, во что я могу превратиться, — отвечал Ун-Нефер. — Хотя Лу не становятся Эрликами, они крепко связаны с миром духов. Как губка, впитывают все… даже силу той твари. Это она изменила змея. Интересно, сколько еще ему удалось бы прожить в таком состоянии?..

— Змей выглядел очень больным, — пробормотал я, вспоминая торчащие из-под чешуй наросты и искореженные кристаллами кости. — Не думаю, что долго. Но почему он кричал? И почему пытался убить вас?

— Остатки памяти? — пожал плечами бог. — Может, кто-то из ремет разорил его гнездо. Может, даже я сам, в первой жизни или второй.

— А почему он вылез на поверхность только сейчас?

— Проголодался, наверное, — ответила за брата Селкет. — Но давайте не задерживаться на разговоры — нас ждут в Бьяру.

Убедившись, что я могу держаться в седле (хотя мертвые лунг-та и наводили жуть!), лха собрались в обратный путь. Примерно через час мы поднялись на возвышение, откуда виднелся край покинутой долины. Теперь о ночном сражении напоминали только развороченные горы да белая пыль — при свете солнца она ослепительно блестела; из-за этого долина походила на алмазный язык во впадине темных челюстей.

Указав вниз, Железный господин сказал:

— Теперь ты видел, Нуму, на что похожа тварь в глубине: она губит все, чего касается; она пожирает собственных детей. Даже если кто-то чудом научится сосуществовать с нею, это нельзя назвать жизнью. Надеюсь, после этого ты поверишь, что все, чего я хочу, — это защитить от нее мир.

***

Мы сделали привал еще до ночи — меня мутило, да и лха путь давался нелегко. Меня тревожили их раны, но они не дали себя осмотреть.

— Давай лучше я полечу твою голову, — предложила Селкет, расчесывая слипшиеся от крови пряди мелким гребнем. — Правда, с целительством у меня не очень, но ходить будешь!

И она кивнула на лунг-та, стоявших неподалеку: один просто пялился в небо мертвыми глазами, второй слизывал иней и снег с камней; вода выливалась из раны в его животе, смешиваясь с сукровицей. Под копытами уже собралась небольшая лужица.

— Нет, спасибо, до города потерплю! — пискнул я в ответ.

— Как знаешь, — усмехнулась богиня. — А ты как, братец?

— Сама знаешь, как, — огрызнулся тот, тщетно пытаясь выправить погнувшиеся пластины наголенника. — Столько лет я избегал этого и тут по собственной глупости обратился за помощью к твари в глубине! За это придется заплатить.

— От судьбы не уйдешь, — бросила Палден Лхамо, вытягивая пальцы к огню; рыжие языки почти лизали голую кожу, но не оставляли ожогов. — И все же это не значит, что с ней нельзя сразиться. Нуму, я рассказывала тебе о Пер-Ис, Старом Доме? И о том, какую участь нам там готовили?

— Зачем забивать ему голову? — недовольно отозвался Железный господин; кажется, перемирие, установившееся днем между близнецами, было недолгим.

— Все равно Нуму не стоит много спать. Так почему бы не скоротать время за разговором?

Тут я поторопился вклиниться я в перебранку:

— Я бы с радостью послушал про ваш родной мир. Я много читал о нем и смотрел записи Кекуит, но это не одно и то же.

— Ну, тогда слушай, — Селкет взмахнула гребнем как веером. — Когда-то Старый Дом звался просто «Та» и был единственным жилищем ремет. Но с ним случилось то же, что с любым домом, куда набивается слишком много гостей: кладовые оскудели, полы покрылись грязью и сором… И гости очутились на пороге, на кожах быков, ими убитых. Когда Та окончательно пришла в запустение, ремет пришлось перебраться на соседние планеты: в холодную, изрытую метеоритами пустыню Нового Дома и в небесные Ульи Семем, под которыми вечно воют ураганы и льет дождь из горящей серы.

Однако ж не все покинули Старый Дом — несколько семей осталось; среди них и семья Маат, к которой я когда-то принадлежала. Так народ разделился на две неравные части. Обитатели Нового Дома и Улья больше полагались на машины; оставшиеся в Старом Доме занялись усовершенствованием собственной природы. Со временем они научились менять тела до неузнаваемости. Говорят, во время расцвета Пер-Ис его дворы представляли удивительное зрелище: в масляных прудах купались разумные медузы, носящие в груди до сотни лиловых сердец; под потолками резвились стрекозодои, ловившие ветер золотыми усами; вместо колонн в залах стояли, раскрыв игольчатые воротники навстречу солнцу, исполины-хвоящеры.

Так семьи Старого Дома уподобились нечер — древним звероликим богам; и не только снаружи. Они стали умнее и сильнее и жили дольше, чем бледные муравьи Нового Дома, чем маленькие пчелки Ульев. Со временем они прибрали к рукам богатство всех трех планет; это было как неизбежно, так и несправедливо. Поэтому жители Нового Дома начали войну — и та продолжалась долгие годы; когда к восставшим присоединились Ульи, Старый Дом наконец признал поражение. А чтобы ему не удалось вернуть прежнюю власть, победители установили ограничения на продление жизни и на изменения, допустимые для тела. Семьи сделали вид, что смирились; куда им было деваться?

Я, Нефермаат, была одной из тех, кто родился в Старом Доме после войны. Я не помню детства — скорее всего, его просто не было. Меня могли вырастить в колбе за день или два, составив смесь из тысячи веществ. Первое, что я помню, это лестница, по которой меня ведут все ниже и ниже.

— Ты ошибаешься, — вдруг прервал сестру Железный господин и, подавшись ближе к огню, сказал. — Я поднимался вверх; долго, очень долго. Рядом со мною был маленький человечек с бритой головой и треугольником белой ткани на бедрах; в его уши были вдеты тяжелые золотые серьги, оттягивавшие мочки почти до плеч. Он страшно потел от волнения и пах как растертый мускатный орех. Когда лестница наконец закончилась, он ввел меня в зал за большими дверями. Там было темно — даже стен не различить. Я видел только основания огромных колонн — вершины уже терялись во мгле — и черные провода. Провода были повсюду — свисали с потолка, путались под ногами… Воздух гудел от напряжения.

— Да, — кивнула Палден Лхамо, — стоял такой гул, будто над головой кружились тысячи насекомых. Нигде не было ни ламп, ни окон; только стеклянные пластины на полу сочились зеленоватым светом. Из-за этого от каждого шага, как ил со дна озера, из-под ступней поднимались легкие тени. Я шла, опустив взгляд, боясь споткнуться во мгле, а когда наконец посмотрела вперед, то увидела отца — неподвижного, подвешенного заживо на железных крюках. Он был уродлив: ростом с дом, с мощными плечами и тонкой, змееподобной шеей. У него были руки ремет, глаза жабы и птичий клюв, загибающийся вниз острым серпом. Ниже груди тела почти не осталось: обнаженный позвоночник прибили прямо к стене скрепами и гвоздями; из-под ребер свисало множество полых трубок, похожих на выпущенные кишки. Одни вливали в вены старика питательные растворы, другие вытягивали яды, скапливавшиеся в крови и легких. Маленькие машины, похожие на жуков и многоножек, бродили по равнинам дряблой кожи, забираясь в трещины морщин, в дыры ушей и ноздрей. Из темени, поросшего тускло-голубыми перьями, тянулись связки проводов.