Три Нити (СИ) - "natlalihuitl" - Страница 118

— Но как Стена поможет от чудовища? Пускай она согреет землю, пускай станет прибежищем душ — оно-то никуда не денется! Его надо убить прежде!

— Убить его… Проще выпить море.

— Что же делать?

— Видел спящих? — невпопад ответил он.

— Женщин и мужчин внизу? — я вспомнил разбухшие, пахнущие гнилью тела, туго перетянутые бинтами, замурованные в зеленый лед. — Видел.

— На них заклятье, которое я придумал. Оно как бесконечный узел, — тут Ун-Нефер крепко переплел пальцы правой и левой ладони, — замыкает разум в самом себе. Это сон, от которого невозможно проснуться; замо́к без ключа; башня без дверей. Дважды и трижды рожденные ремет стали первыми, на ком я его испытал, но это вышло случайно. Я готовил заклятье не для них. В тот день, когда Стена будет закончена и приведена в действие — в день, когда я стану не нужен Олмо Лунринг, — я произнесу его над собой.

— Как же это поможет?

— Ты не задумывался, Нуму, почему Железный господин всегда только один? Почему новый не появляется, пока не умрет прежний? Тварь в глубине питается всеми душами без разбора — вепвавет, зверей, демонов — но мы отличаемся от прочих жертв. Других она просто пожирает; нас носит, как маски. Днем и ночью она осаждает нас, пытаясь завладеть мыслями и поступками…

Дрожь пробежала по моему хребту, заставляя шесть стать дыбом. Я вспомнил страшную ночь перед Цамом — ту, когда Железный господин чуть не сдался своему врагу.

— Это ее и погубит. Да, тело твари может быть под землей, но ее йиб здесь, — бог поднес правую ладонь к груди, чуть не касаясь золотой печати с именем. — И я стану арканом, который на нем сожмется. Когда я произнесу заклятье, мой ум будет пленен внутри кошмара, а чудовище — внутри меня. Так мы навечно окажемся заперты друг с другом; и не в сладкой дреме, как спящие ремет. Нет, нас ждет ад — такой, откуда ни мне, ни ей никогда не выбраться. Я стану последним Эрликом; и это будет достойной платой за все, что я совершил.

Я уставился на худое, усталое лицо лха. Если то, что он говорит, правда, то это страшная цена, даже за спасение мира! И страшное наказание… даже для того, кто погубил столько жизней.

— Ну а теперь, когда ты получил столь желанные объяснения, скажи, что мне делать: оставить все как есть или стереть этот разговор из твоей памяти?

— Зачем? — мрачно осведомился я. — Чтобы я не проболтался?

— Чтобы ты мог спокойно спать по ночам.

— Спасибо, обойдусь. Я предпочитаю знать, какой ценой куплен мой сон.

Железный господин кивнул — как мне показалось, одобрительно.

— Хорошо. Тогда иди. Мне нужно закончить с сухет.

Оставив бога возиться с чортенами, еще с утра бывшими городом Анджана, я побрел по бесконечной лестнице. Скоро еще семь великих городов южной страны падут; скоро их жителей принесут в жертву безымянному чудовищу… А если взять и рассказать обо всем, что я услышал, обитателям дворца? Если остальные ремет узнают, что скрывается внутри Стены, что они сделают с этим знанием? Тут я остановился, чтобы врезать кулаком по камню от злости — и бессилия. А что это знание сделает с ними? Перед глазами встали Камала, распластавшаяся на мятых простынях; Шаи, сбежавшей из дворца; Нехбет, бледная от страха; и Сиа — добрый старый Сиа… Когда я дошел до верхней ступени, то уже знал точно: я ничего никому не скажу.

За окнами дворца Бьяру сверкал на закате, как новенькая золотая монета; а чуть поодаль в легкой дымке синели отростки Стены, мало-помалу забирающие Бьяру в кольцо. В голове вдруг всплыли проповеди Кхьюнг о том, как сложно разрушить этот мир. Какие же шанкха дураки! Мир рушился прямо у них на глазах, а они и не догадывались.

***

От клокочущих в груди тревоги и гнева все валилось из лап, так что я благоразумно решил ничего не трогать, никуда не ходить, а просто забраться в кровать, выпить снотворного отвара и ждать, пока этот день наконец пройдет. Однако ж голова гудела так, что никакое лекарство не действовало. Когда по моим подсчетам уже настала ночь, я устал отлеживать бока и сел в постели. Мысли путались, как при жа́ре. Почему-то мне чудилось, что никакого разговора с Ун-Нефером не было, что я случайно выпил маковое молочко Камалы и только-только отхожу от тяжелого бреда. Тут же я решил, что нужно выяснить правду — а для этого следует проверить, на месте ли принесенные Железным господином чортены. Пол под босыми лапами был холодным, как лед; пришлось натянуть туфли. Шлепая подошвами, я выбрался в коридор и побрел через дворец к Мизинцу, но, когда проход внутрь скалы открылся, не увидел привычной лестницы. Скала изнутри превратилась в колодец с гладкими стенами. Охнув от удивления, я услышал, как стократно отраженное эхо разносится в пустоте. Вцепившись когтями в стену, я перегнулся через «порог», пытаясь рассмотреть на дне свет чортенов, но там было темно.

— В одном городе не было жителей, — раздался голос у меня за спиной; от его звука — тихого, доносящегося как будто сквозь преграду, по коже побежали мурашки. На ватных лапах я повернулся и увидел тень… Нет, лха в черных доспехах со шлемом, закрывающим лицо. — Только колодцы. Но все они были живые — вылуплялись из яйца, как птицы, росли и тянулись вверх шестами-журавлями, как деревья, старились, как звери, зарастая бородами мха и травы… Наконец, через много-много лет, дождь размывал землю, ветер разбрасывал камни, солнце выпивало воду — и колодцы умирали.

Лха подбирался все ближе, но мне никак не удавалось уловить его шаги. Вокруг него клубился черный дым, отделялся от доспехов, как чад от огня, и мешал рассмотреть очертания тела. Я моргнул, потер глаза, но это не помогло — он будто плыл по воздуху… или она? Я силился понять, кому принадлежит голос — Железному господину или Палден Лхамо, — но из-за шлема, искажающего звуки, никак не мог различить.

— Тогда один из колодцев решил: если все беды наверху, почему бы не начать расти вниз? Так он и сделал. И чем глубже спускался колодец, тем прозрачнее и вкуснее становилась его вода — ни песка, ни ила, ни привкуса лягушачьей шкуры. Шло время, и все, что было наверху, забыл умный колодец — только пил и пил себе дивную холодную влагу. Казалось, не будет конца его пути — и его жизни, пока однажды он не встретил под землей огромный старый камень, преграждавший дорогу.

Тень стояла прямо передо мной. На черном нагруднике блестело выведенное золотом имя, но я никак не мог прочитать его — знакомые значки меду нечер складывались в бессмыслицу.

— Колодец спросил у камня: «Зачем ты лежишь здесь, в темноте и сырости, от которых даже у вашего толстокожего племени должно ломить кости? Здесь, где даже крот и дождевой червяк не составят тебе компании?» И камень со вздохом ответил ему: «Я бы и рад выползи их своей норы, погреть старые бока на солнце, да не могу! Ведь давным-давно, когда и мира еще толком не было, боги подобрали меня с вершины холма Бенбен и заткнули мною пасть Океана. Теперь я должен лежать здесь до скончания времен, пока меня не проедят насквозь его соленые воды».

Тень склонилась ниже. Я увидел свое отражение в черном стекле шлема — испуганное, растерянное, слабое.

— «Океан, родитель всех вод, не имеет дна и никогда не иссякнет, сколько его ни пей. Вот оно, настоящее бессмертие — нужно только до него добраться!». Так подумал колодец и принялся рассказывать камню, как прекрасна жизнь наверху: как блестит сквозь ряску чешуя быстрых рыб, как щекочут песок сочные корни трав, как по утру висят в небе и теплое румяное солнце и холодная белая луна… И пока колодец говорил, ему самому захотелось еще хотя бы разок подняться наверх.

Что-то было не так! Там, где должны были быть глаза лха, за забралом горели два огня — пронизывающим, страшным светом. Я хотел вскрикнуть, но из горла вышло только сипение; хотел закрыться от взгляда, но лапы онемели и висели, как плети. А глухой голос все продолжал:

— Камень вздыхал-вздыхал и наконец не выдержал — тяжко заворочался, приподнимаясь… тотчас черная вода хлынула из пасти Океана прямо в колодец, и была она такая чистая и вкусная, какой он никогда не пивал. Жадно глотал колодец воду — а она все не иссякала. Вот он уже полон на четверть, вот — наполовину, а вот уже и до самых краев! Вода, хлынувшая из него, размыла землю, утопила камни, разорвала корни деревьев, проглотила горы, но все текла и текла. Вот она уже плещется у самого неба: месяц скрылся в волнах, солнце и звезды погасли с шипением, как простые угли… И не осталось в мире ничего, кроме черной воды — ни камня, ни города, ни колодца.