Три Нити (СИ) - "natlalihuitl" - Страница 116

Шаги быстро приближались. Шерсть на загривке стала дыбом. Не зная, что делать, я отступил назад и вжался в камень, надеясь, что черная шерсть и неброская одежда помогут мне остаться незамеченным. Легкие шумели, будто кузнечные меха; чтобы успокоиться, я начал считать вдохи и выдохи, но не успел дойти даже до десяти, как из правого хода показался великан в тяжелых доспехах — Железный господин, без сомнений! За спиною он нес огромный короб из лакированного дерева, с кольцами позеленевшей меди, свисающими из ухмыляющихся рож-киртимукха… Остроклювый шлем повернулся в мою сторону и чуть качнулся. Это означало, конечно, «я знаю, что ты здесь». Да и глупо было надеяться, что мне удастся скрыться от бога! Теперь уж ничего не оставалось: как глупый заяц за змеей, я последовал за Железным господином вниз, на дно каменного колодца.

Сам я никогда не спускался так глубоко — во мглу, непроницаемую для слабого света чортенов. Но бог шел спокойно. Когда стало совсем темно, над его лбом загорелось несколько маленьких огоньков; этого оказалось достаточно, чтобы различать лестницу на пару шагов вперед. Наконец ступени кончились; мы остановились у площадки, присыпанной крупным серым песком. Железный господин ступил на нее первым; я отстал на пару шагов и заметил, что в его следах скапливается сочащаяся из почвы вода, к которой примешиваются капли чего-то густого и маслянистого. Крови?..

Бог остановился напротив уходящей вверх стены Мизинца, испещренной нишами размером с ладонь, бережно поставил на землю деревянный короб и снял шлем. Тот отделился от доспехов с тихим шипением.

— Что ты здесь делаешь? — спросил он, оборачиваясь.

— Позволь задать тебе тот же вопрос, — огрызнулся я, поражаясь собственной дерзости; но что уж теперь? Пропадать так пропадать!

К моему удивлению, Железный господин улыбнулся так, будто я выдал замечательную шутку, а потом, уже не обращая на меня внимания, занялся своей загадочной ношей. Для начала он выдвинул верхний ящик короба: там, на мягкой соломе, лежали круглые чаши, плотно замазанные сверху не то отвердевшим воском, не то белой глиной. Лха вытащил пяток за раз и принялся раскалывать их в углубления в скале.

— Значит, все это правда?

— Правда? — эхом отозвался он, не прекращая свою работу. — О чем ты?

Полагая, что моя судьба уже решена, я отвечал прямо:

— Эти штуки. Они отличаются от чортенов, которые я видел прежде… Но все же это, безусловно, чортены. Новые! А значит, в них запрятаны новые души. За этим ты и отправился в южную страну? Чтобы украсть души ее жителей, а вовсе не для спасения каких-то детей?

— Дети здесь, Нуму. Можешь сам убедиться в этом, когда окажешься в городе. Они очень важны; Утпала верно заметил — Стену должен кто-то строить. Да и чтобы заново заселить Олмо Лунгринг после зимы, не помешает свежая кровь… Но эти мертвецы, — тут Железный господин подбросил на ладони один из сосудов, будто звонкую монету, — еще важнее.

— Как вам удалось… собрать столько?

— Я позвал; они пришли, — он слегка пожал плечами; пластины доспехов на плечах и лопатках поднялись и опали, как перья снежного грифа.

— И сколько здесь городов? В этом коробе?

— Сегодня мы были только в Анджане. Здесь всего лишь тысяча душ.

— А где остальные? Ведь взрослых там точно было больше тысячи?

— Остальные отправятся на Стену.

— На Стену… Не как рабочие, конечно, а как… кирпичи и камни? Значит, и все остальное правда? Шены подстерегают переселенцев на дороге в Бьяру, как последние разбойники, вырывают их души, а потом прячут награбленное в белых горшках?

— Так внизу уже ходят слухи о пропавших? — Железный господин покачал головой и зачерпнул еще пригоршню чортенов. — Им следовало быть осторожнее.

— Подожди… Если остальные души замуруют в Стену, то что ты будешь делать с этими? — я указал на наполовину опустошенный короб, с присвистом втянул воздух и наконец решился произнести чудовищное обвинение. — Их ждет та же судьба, что и утопившихся в Бьяцо? Ты отдашь их существу, которое появляется накануне Цама?..

Следующий ящик выдвинулся с пронзительным скрипом. Бог окинул на меня немигающим взглядом.

— Что ты знаешь об этом?

— Я видел его, — пока Железный господин не влез в мои мысли, как в сундук с тряпьем, и не нашел на дне Зово и Шаи, нужно было врать, и как можно увереннее, подмешивая в слова побольше правды. Пусть, будто острый перец, она перебивает тухлятину лжи! — В одну из ночей, когда я бодрствовал у твоей постели. Оно было похоже на драгоценность; на ларец из чистого хрусталя. Сначала оно было вне тебя, а потом… как будто проникло внутрь.

Быстрая судорога пробежала по лицу лха; он отвернулся. Поняв, что подобрал верные слова, я закончил уже уверенней:

— Может, я и не разбираюсь в колдовстве, но не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что эта тварь и есть причина твоей болезни. А сама болезнь… Даже Сиа, лучший из лекарей, не знает ни припарок, ни прижиганий, которые помогали бы от нее. Значит, ты используешь другое лекарство. Несложно понять, какое! Вспомни, как сам рассказывал мне: когда ремет только покинули корабль, здешние колдуны встретили первого из Эрликов кровавыми жертвами. Тогда, пусть ненадолго, ему стало лучше. Полагаю, это верно и для тебя. Разве что обряды шенов с тех далеких времен стали утонченнее, и они больше не режут живую плоть, а сразу вырывают душу.

— Что ж, — произнес Железный господин медленно, точно слова прилипали к его языку. — Все так.

Хоть я и готовился это услышать, а все же на миг землю будто выдернули из-под лап, а воздух — из ноздрей. Значит, Зово был прав! Вот каков наш хозяин на самом деле — не бог, не герой, а трус, спасающий свою шкуру ценой чужих жизней. И моя, конечно, станет следующей, но напоследок нужно задать еще один вопрос:

— Тогда зачем нужна Стена? Неужто это просто амбар, где вместо зерна хранятся мертвецы, чтобы ты мог в любое время взять, сколько нужно?.. Нет, я не верю в это! Не могу поверить!

Эхо разлетелось по утробе скалы и отходящим от нее лазам-кишкам, точно ворчание растревоженных потрохов. И снова Железный господин смотрел на меня — теперь уже с любопытством.

— Не веришь? Почему?

— Потому что ты пожалел меня, — уже шепотом отвечал я. — Ты велел Чеу Ленца не убивать меня, хотя никто, даже Сиа, не посмел бы возразить, если бы он это сделал. Ты сохранил мне жизнь, а ведь я не колдун, не оми… никто! Значит, ты спас меня не из расчета, а из милосердия. Тот, кто хотя бы раз испытывал жалость к другому, не может так поступить; не может принести в жертву целый мир!

Я запнулся, задыхаясь не от страха, не то от гнева. Ун-Нефер не отвечал; вместо этого он надавил на потайную пластину на доспехах, так что те распахнулись наподобие створок жемчужницы, открывая вторую, ме́ньшую броню, вроде той, что носила Палден Лхамо. Затем лха спрыгнул на мокрый песок, сел на ступень уходящей вверх лестницы — так, что наши глаза оказались на одном уровне, — и только тогда сказал:

— Все, что я делал и еще сделаю, служит только благу этого мира.

Я только горестно всплеснул лапами.

— Как ты можешь говорить такое, когда сам только что признался, что питаешься чужими душами, как какая-то… пиявка?

— Только потому, что другого выхода нет. Я знаю, о чем говорю: за последние шестьдесят лет я перепробовал все. Заклание зверей, подношения толпы и даже пилюли Селкет, от которых впадаешь в тошнотворное оцепенение… Но этого недостаточно. Мне нужно время, а время стоит дорого.

— И сколько ты готов заплатить? Сотню жизней? Тысячу?.. Восемь тысяч?!

Он пожал плечами.

— Таков закон этого мира, Нуму: за благо часто приходится платить злом — главное, чтобы зло оказалось меньше, чем благо. Сам посуди: чтобы жить, нам каждый день приходится присваивать цену всему вокруг. Цена яка меньше, чем цена семьи, которая питается его мясом; цена клопа, которого ты давишь в постели, ниже твоей. Полагаю, я стою больше, чем убийцы и воры из Анджана… Даже не потому, что они преступники, а потому, что ни один из них не сможет закончить Стену. Только я смогу — поэтому мне и нельзя умирать.