Три Нити (СИ) - "natlalihuitl" - Страница 111

— Я помогу тебе, только отдай для начала свой нож.

— Зачем тебе нож? — удивился разбойник.

— Я святой, а не дурак, и не хочу, чтобы ты убил меня, как только выберешься из пропасти.

Разбойник заскрипел зубами, но делать нечего! Он протянул святому кривой и острый нож, который до сих пор сжимал в другой лапе. Однако как только оружие оказалось у старика, тому явился Чойгьял и сказал:

— Этот мужчина — грабитель и убийца; души его жертв требуют мести. Перережь эту веревку и дай ему упасть. Таков Закон.

— Я не вершу месть, — покачал головой святой.

— Сделай это, и будешь вознагражден за то, что помог совершится справедливости. Таков Закон.

— Я не жду награды.

— Так будет лучше и для него, — подумав, отвечал Чойгьял. — Его грехи тяжелы; очистившись в шести адах, он получит новое, благоприятное рождение в мире красоты и наслаждения. Таков Закон.

Но и на этой святой отвечал отказом:

— Я не собираюсь одаривать его благами.

— Что же ты тогда делаешь? — спросил Чойгьял.

— Помогаю попавшему в беду, — пожал плечами святой и протянул лапу разбойнику.

— Как знаешь. Но учти — как только он выберется, он все равно убьет тебя; за пазухой он прячет второй нож, — предупредил бог и исчез.

И правда, стоило разбойнику выбраться на твердую поверхность моста, как он вытащил кривой кинжал — таким рыбаки потрошат крупных щук и сомов. Но вместо того, чтобы ударить святого, разбойник со смехом поклонился и протянул ему оружие.

— Ну, брат, — сказал он, хлопая старика по плечу. — Раньше я думал, что я удал, раз нарушаю законы князей; но куда мне до тебя! Ты нарушил Закон самого Эрлика! Я признаю твое превосходство и прошу взять меня в ученики.

С этими словами Кхьюнг подняла с алтаря нож с резной рукояткой и, подражая разбойнику из рассказа, с легким поклоном протянула его вперед. Слушатели одобрительно заворчали и зацокали языками; кое-кто даже хлопнул в ладоши. Дождавшись тишины, женщина завершила рассказ:

— Так разбойник стал учеником святого; а имя его было Ангулимала.

[1] Разумеется, реально существующий обряд Чёд имеет совсем другие цели, а именно: “устранение всех чувств, ощущений и привязанностей на пути к просветлению”.

Кхьюнг рассказала еще несколько притч — про белую раковину, четыре жизни подряд рождавшуюся в море, а на пятое сокрушившую своим ревом стены осажденного города; про бедную девушку, которой нечего было поднести святому, кроме кувшина воды — а та возьми и превратись в розовое масло; про нищего, собиравшего подаяние в золотую чашу, чей блеск был невидим под слоями глины и грязи. После каждой истории она поднимала с плоского алтаря нужный предмет — ракушку с завитком вправо, флакон с благовониями, пиалу, покрытую черным лаком, — и показывала шанкха. Те одобрительно цокали и кивали головами, а я просто стоял столбом, надеясь, что никому нет до меня дела. Как бы не так! Внезапно кто-то ткнул меня в спину кулаком — сильно и весьма болезненно. Ойкнув, я развернулся и увидел Макару; ее темные глаза сверкали злостью.

— Что ты тут делаешь? Следишь за нами?

— Что?! Нет! Откуда мне было знать, что вы тут! — залепетал я, а потом решил, что нечего мне оправдываться и добавил тихим, но гневным шепотом. — И почему это вам можно за мной следить, а мне нет?

— Значит, все-таки следишь.

— Да нет же, — обреченно вздохнул я, еще понижая голос; окружающие и так посматривали на нас с укоризной. — Меня привела Рыба, моя помощница. Она тоже из шанкха. Может, ты ее знаешь? Только она ушла в столовую.

Макара нахмурилась, сведя пушистые брови; кончик ее розового языка высунулся на полвздоха из лиловых губ и испуганной улиткой втянулся обратно. Забавно, что в детстве Макара казалась мне куда старше, совсем взрослой, а на деле разницы в возрасте у нас было не больше пары лет! Заметив, что ее разглядывают, девушка надулась еще сильнее и заворчала — не словами, а каким-то низким, утробным воркованием, подобным курлыканью сотни адских голубей.

— Зово сказал, ты придешь подменить его… — начал было я, надеясь отвлечь ее, но Макара только шикнула и прижала пальцы к губам, кивая на мою грудь. Ну да, маска!

«Держи язык за зубами, дурак», — велел я себе. Между тем, собрание закончилось, и народ начал покидать залу. Вот и Кхьюнг сошла с возвышения, опираясь на плечо какого-то юноши с почтительным и испуганным лицом. Ее шаги были неуверенными, покачивающимися, но спина оставалась прямой, а плечи — широкими, как лоб дронга. Заметив сестру и меня рядом, Кхьюнг широко улыбнулась и склонила голову в дружеском приветствии:

— Макара, какого гостя ты привела к нам!

— Это не я его привела! — ощерилась та, явно готовясь вытолкать меня из дома взашей.

— Меня позвала Рыба; может, ты знаешь ее?

— Да, конечно, — Кхьюнг кивнула и дотронулась до моего плеча, ощупывая его, будто горшок на базаре. Ее пальцы были теплыми, сильными — и подвижными, как усики муравья; может, такова была награда за ослабевшее зрение? Подслеповатый правый глаз странно голубел из-под век: как будто из черепа женщины выглядывал кусок полуденного неба. — Вы вместе трудитесь на Стене. Говорят, ты хороший лекарь и не берешь с бедняков платы.

Макара презрительно хмыкнула, что было довольно обидно. Кхьюнг с укоризной покачала головой и предложила:

— Давай пройдемся и поговорим, как два старых знакомых. Расскажешь, как сложилась твоя жизнь в столице, — она кивком отпустила сопровождающего и, опершись на мой локоть, повела меня коридорами большого дома. Скоро мы снова оказались в саду; народу там поубавилось — наверно, отправились ужинать. Самое время! Уже стемнело; в небе загорались первые звезды. Было прохладно, но не морозно, и Кхьюнг предложила побродить немного по каменным дорожкам, петляющим среди засыпанных листьями прудов и кривых рябин. Следом за нами с дерева на дерево перелетала стайка дроздов, склевывая с веток жухлые ягоды и роняя шелуху из клювов. Я проводил их взглядом, не зная, как начать разговор, но Кхьюнг сама прервала молчание:

— Не принимай близко к сердцу ругань Макары — она просто не привыкла к чужакам. На самом деле она рада тебя видеть… как и все мы.

— Не думал, что нам доведется когда-нибудь снова встретиться, — честно признался я. — А вы так и жили в Бьяру все это время? С тех пор, как приехали сюда?

— Да. Сначала мы были втроем, потом начали приходить другие шанкха — кто-то из южной страны, кто-то из княжеств Олмо Лунгринг. Иные принимают учение уже здесь, в Бьяру… В последние годы таких все больше, особенно среди переселенцев; хотя встречаются и богачи, принявшие обеты. Что ж, и у них есть душа, хоть в это и не сразу поверишь! — она заливисто рассмеялась, хлопая ладонью по левому бедру, а потом вдруг добавила почти угрюмо. — Я бы больше этому радовалась, если бы их гнал к нам не страх.

— О чем ты?

Кхьюнг остановилась, повернувшись ко мне. Ее подернутый дымкой глаз смотрел куда-то вдаль, сквозь сад и дом с горящими окнами, — туда, где заканчивался Бьяру со всеми своими лакхангами, дворцами и полями, и начиналась ночь.

— Вдохни воздух, Нуму. Он пахнет бедой. Это чувствуют все в Олмо Лунгринг, от мала до велика, и простецы, и колдуны. Все боятся, хоть и не знают, чего.

— А ты… — я хотел было спросить, известно ли ей о догадках Зово, но вовремя остановился. — Ты до сих пор колдуешь?

— Нет, — она покачала головой. — Мой путь повернул иначе. Из нас троих только Прийю не оставила это занятие.

— А где она, кстати? Я не заметил ее в доме.

— С ним, — коротко ответила женщина, но я сразу понял, о ком речь. Вот бы разведать, как так вышло, что сестры Сер и бывший шен оказались заодно… но для этого нужно правильно выбрать время! — Ей неуютно в общине.

— Разве она сама не из шанкха?

Кхьюнг покачала головой.

— Прийю пока не готова принять учение.

— Что же в нем такого сложного?

— Нуму, я ведь не проповедовать тебя позвала, а поговорить, — добродушно усмехнулась женщина; перламутровая заколка на ее макушке подпрыгнула, как маленькая белая лягушка.