Мы не твои (СИ) - Блио Элен - Страница 4

— Я должен встать на ноги, и вы… вы мне поможете!

В клинике я провожу несколько часов.

Полное обследование, даже небольшой консилиум. Предлагают на выбор лечение в Германии, в Израиле, ну и у нас, в России, конечно.

Там дороже и быстрее.

Но у нас… у нас я буду рядом с Воробушком. Это душу греет. И все-таки.

— Ильяс, смотри, — Товий шелестит какими-то бумагами. Наверное, смотрит мои анализы, я сдаю их регулярно, там настаивает. — я советую не отказываться от Германии.

— Я не поеду.

— Погоди, выслушай сначала, ишь, горячий какой! Горец! Поедешь на две недели. Обследуют тебя по полной программе, сделают выводы. Двух недель хватит. Когда вернешься ты, вернется и Надежда. Понял?

Две недели.

И за две недели есть надежда, конечно, не встать на ноги, не прозреть, но хотя бы узнать какие у меня шансы.

Есть надежда. И Надежда. И я должен выбирать.

Я ведь на самом деле смогу узнать, что я предложу моему Воробушку? Жизнь с инвалидом, или жизнь с нормальным мужчиной, который не будет обузой, а наоборот, сможет заработать на эту жизнь, сможет обеспечить ей все.

Ясно, что обузой в финансовом плане я в любом случае не буду.

У меня есть часть наследства отца. Доля в его бизнесе. И квартира, которую родители подарили мне на совершеннолетие. И счет в банке.

И Тамерлан, знаю, никогда меня не бросит.

Да, я не нищеброд. Я даже слепой, в кресле смогу содержать и ее и малыша, но…

Хочется по-другому. Хочется, чтобы она жила полноценной жизнью.

Конечно, тут тоже есть вариант.

Даже если я останусь таким беспомощным навсегда, что вполне может оказаться реальностью, я ведь могу… Я могу сделать Надю своей женой только на бумаге? Просто сделать так, чтобы ни она, ни наш ребенок ни в чем не нуждались? Дать свое имя, обеспечить? И дать полную свободу ей, как женщине?

Почему только от мысли об этом у меня сжимается все внутри. Где-то там. Глубоко. Под ребрами.

Там что-то бьется, как в клетке. И болит. Ноет. Наверное… сердце?

— Так что ты скажешь, Ильяс?

Что я должен сказать? Ах, да… Германия. Обследование. Возможность вернуться к нормальной жизни.

— Точно на две недели? А если она приедет раньше?

— Я поговорю с ней. Она, конечно, тебя, дурака, помучает немного. А потом простит.

— Простит, думаете, — слышу, что он встал, шелест одежды, шаги. — А если…

— А если не простит, значит будешь делать все, чтобы простила. Уж не мне тебя учить. Хотя… поучил бы. Розгами! Хорошенько! Она ребенка от тебя ждет! А ты…

— Я не знал.

— Мужчина, если он настоящий мужчина, никогда не должен говорить женщине таких слов. Понял? Заруби себе на носу! Не хочешь детей — предохраняйся! Или… или не занимайся этим с женщинами, от которых тебе дети не нужны.

— Мне нужны… Очень.

— Вижу. Ладно. — слышу какой-то скрип. Представляю его лицо — я ведь его хорошо помню, лицо — крупный нос, полные щеки, губы, легко растягивающиеся в улыбку. Интересно, какое сейчас выражение на этом лице? — Я свяжусь с клиникой в Мюнхене, будь готов вылететь в ближайшее время.

— А если Надя…

— Если бы да кабы! Если Надя позвонит, или напишет, как-то свяжется со мной, я постараюсь сделать так, чтобы она поняла, что вам надо еще раз поговорить.

— Спасибо вам.

— Простым «спасибо» тут не отделаешься. Поступишь по-мужски — вот это будет нормальное спасибо.

Поступлю!

Я очень хочу, наконец, поступить по-мужски…Потому что… дико стыдно, просто до отвращения к самому себе. Да, я давно сам себе отвратителен.

И воспоминания…

«Когда слабых обижают — это всегда мужское дело» — так сказал этот пожилой таксист, когда спасал Светлячка в день свадьбы Тамерлана.

Он спас, а я…

С тех пор кислота выжигает душу.

А теперь еще и Надя. Две полоски…

И те чувства, которые я испытывал, когда она была рядом…

Ночные поезда я люблю. Даже плацкартные вагоны. Там иногда бывает шумно. А иногда можно найти очень веселую компанию.

Правда, в этот раз я разорилась, решила купить купе. Главное, чтобы повезло с попутчиками. Хорошие попутчики в любой жизненной ситуации очень важны.

Мне реально — повезло, хотя сначала я испугалась.

Двое молодых мужчин, которые явно намеревались весело провести ночь — в их пакетах что-то призывно звенело, и сами они обсуждали как хорошо смогли "затариться".

Я выдохнула с облегчением, когда в купе села привлекательная дама лет сорока, которая представилась как Кира.

Кира тут же дала понять, что теперь она главная и опекает меня. Это было забавно.

Разложила вкусности — отправила наших соседей к проводнице за чаем.

— Ты, Надюш, расслабься, я тебя тут в обиду не дам.

— Спасибо, Кира. Да я и сама могу за себя постоять. Вы не думайте, что я такая маленькая и слабая. Я…сильная на самом деле.

— Ну и правильно! Только ты… мужикам не давай сразу понять, что ты сильная. Они этого не любят. — она усмехается, и я понимаю, что тут явно личный опыт, — Да, да… пашешь, пашешь, как ломовая лошадь, прешь все на себе, стараешься и выглядеть хорошо, и зарабатывать. А он приходит однажды и говорит, извини, солнышко, я полюбил другую…

Попутчица смотрит в окно, на пробегающие фонари, потом снова на меня.

— Извини, это я так. Наша сила в нашей слабости. Ну, куда наши кавалеры пропали?

Молодые люди — Гера и Севастьян — приносят чай. Мы ужинаем, оживленно беседуем. Кира расспрашивает их куда едут, чем занимаются. Гера оказывается шутником, сыпет анекдотами. Сева поспокойнее, больше молчит и улыбается.

Я смотрю на них и почему-то думаю, что у меня обязательно все будет хорошо.

Ну и что, что Ильяс от меня отказался? Значит, это мой путь, моя судьба.

Может и не стоит мне возвращаться в столицу? Что меня там держит?

Последнее время я жила в доме Умаровых, в квартиру, которую я снимала с подругой уже заехала другая девчонка — они пустили меня на три дня, перекантоваться.

Работа? Медицинский колледж я окончила, правда, последний год почти не училась — работала, Товий Сергеевич помог. Дело сестринское я знаю, уколы, капельницы — все могу. Конечно, зарплата оставляет желать лучшего, но при желании можно устроиться и заработать.

— Надюшка, о чем задумалась, красивая? — улыбается мне Гера, подмигивая.

— Так, о жизни. — улыбаюсь в ответ, очень уж он заразительно это делает.

— Курить пойдешь?

— Я не курю. И потом… нельзя же?

— Станция, стоянка пять минут, мы поскакали!

— Только вернитесь, ребята! — улыбается им Кира.

Они и правда выходят на улицу, а соседка пристально смотрит на меня.

— Ты зачем в такой жуткий цвет волосы красишь, а?

Я опешила, не ожидая такой прямолинейности.

— Я не просто так спрашиваю. Я же салон красоты держу в нашем Руднике, раньше сама была мастером, теперь вот управляю. Ты же блондинка, натуральная?

Опускаю глаза. Не могу я рассказывать почему сознательно закрашиваю натуральный цвет. Почему хочу казаться хуже, чем я есть на самом деле.

— Не хочешь, не говори. Но… ты в Рудник надолго?

— Пока не знаю, может и насовсем.

— Домой? К маме-папе?

— Нет. Нет у меня мамы-папы. — Выдыхаю, стараясь, скрыть подкатившие слезы. Они сами появляются. Стоит услышать слово мама. Автоматически. Независимо от меня.

Ее ладонь накрывает мою, что-то такое теплое, ласковое, материнское есть в ее жесте.

— Прости, воробушек.

Недоуменно вскидываю глаза.

— Как вы меня назвали?

— Воробушек, прости если обидела, не хотела, но ты… ты правда похожа на маленького встрепанного воробушка. Обиделась?

Я улыбаюсь.

— Просто… меня все называют воробушком. У меня фамилия Воробьева.

Мы начинаем смеяться, разряжая атмосферу.

— Как я угадала, а? А в салоне своем я тебя жду! Ты, конечно, не гадкий утенок, но лебедя мы из тебя точно сделаем.