Нищий Король (СИ) - "Феликс Неизвестный" - Страница 21

— Это тут при чём!? — не понял Заяц — Я тебе про то, что меня пятьдесят лет принуждали, как тягловую силу, сани по всему земному шару таскать, правда, в шею никто не гнал, но в случае промедления хлыстом стимулировали исправно.

— Что за бред? — Король тряхнул бородищей — Даже я знаю, что зайцы столько не живут.

— Там живут, хоть и не рады, — Заяц тяжело переживал воспоминания — в Лапландии, у Святого Николая, нам с сестрой довелось саночки потаскать, как он сказал, это нам вместо повышенной пенсии, за труды наши. Вот как вознаградил. Несправедливо!

— Святой Николай всегда мне много подарков под ёлочку ложил, — похвастался Его Величество — всё потому, что я весь год хорошим королём был.

— Вот, как раз, что бы мы к тебе ездили, — призадумался Заяц — что — то не припомню.

— Это потому, что такое грязное животное к дворцовой ёлке не подпускали! — нагрубил Зайцу Его Величество.

— Он правду говорит, — подтвердила слова брата Зайчиха — ни разу мы к тебе не ездили, твоё личное дело я видела у Санты в нужнике, когда чистила его. А подарки тебе, небось, дарили твои подхалимы, выдавая за святониколайские.

— Молчать! — приказал Король, который отлично знал откуда на каждое Рождество брались подарки под главной королевской ёлкой, потому что сам, на тайном совете, приказал организовать регулярные подношения даров для себя от имени Святого Николая. И, когда, чернь по прямой трансляции видела, как щедро одаривает ихнего государя Святой Николай, то убеждалась, что всё, что Величество творит с ними есть правильно и бунтовать нельзя. Кроме того, для вяшего убеждения, под ёль ложилось письмо, писанное самим Святым Николаем, где правление Короля Многоземельного всячески нахваливалось и поощрялось. Письмо зачитывалось телеведущими на первом правдивом канале (он же единственный), что приводило подданных в неописуемый восторг и радость. Находились, конечно, такие, кто смел усомниться в подлинности послания, то им казалось, что кажый год у писем стиль разный, да и подчерк, тоже. Что же, на таких смутьян и существовали милиция и тайная полиция, которые быстро находили за такими сомневающимися длинную руку мировой закулисы, пытающуюся подорвать благоденствие и процветание, возможные, только, под правлением Величайшего Короля Многоземельного.

После пары часов пути Король и Зайцы выбрались на шоссе и, наконец, зашагали по прямой. К тому времени дорожное покрытие успело достаточно нагреться, и Зайцу с Зайчихом, что бы не поприпекать пятки, всё же пришлось идти по обочине, при чём очень строго её придерживаясь, дабы, не приведи, не заступить в лесную полосу, вся линия которой пестрила угрожающе — воспрещающими знаками и была обтянута колючей проволокой под электрическим напряжением.

— Боюсь, что до вечера мы в город не доберёмся, — сказала Зайчиха.

— За лесом будет хуторок, — Заяц поскрёб проплешину за ухом — можно будет у местных за жменю гречи переночевать и пожрать.

— Не дам, — коротко выразился Король.

— Там живут одни бедняки, — припомнила Зайчиха — они могут и за даром впустить.

— Ха! — выдавил из себя презрительный смешок Король — потому — то эти дураки и бедные. Я, вот, стал самым богатым королём в мире не оттого, что на халяву всяких бродяг кормил — поил.

— Только, я тебя сразу попрошу, о Великий, — с притворной угодливостью произнесла Зайчиха — как прийдём в хутор, ты больше молчи и все переговоры позволь мне вести, если хочешь под крышей ночевать и не с пустым брюхом.

— Позволяю, — милостиво согласился монарх, который давно успел переварить скудную пищу отнятую у дорожных рабочих и был не против оттрапезничать ещё разок.

Но Зайчиха сильно переоценила свои силы, до вечера троица, не то что до города, но ели — ели смогла добраться до безымянного хуторка, чёрным пятном втиснувшевося между бескрайних господских полей, обтянутых колючей проволокой, и, охраняемыми, торчавшими через каждые двести шагов, пулемётными вышками, на которых были установленны прожектора, с первыми сумерками, включавшими свои ослепительные лучи, бороздившие густо поросшие соей и подсолнухом поля.

Пару раз под свет прожекторов попали и наши герои, Зайцы спешно, перебежали на середину дороги, что бы у снайперов не возникло ненароком подозрений, что они хотят полакомиться господскими бобами. За такое расстреливали без предупреждения.

Король и Зайцы на извилистой тропинке, как раз столкнулись с возвращавшимися с барщины хуторянами, которые мрачно жевали сою, которую, не смотря на тщательный обыск по завершению работ, они смогли похитить с господского поля. Такое позднее возвращение объяснялось тем, что в хуторе было всего — то пять дворов, людишек с них набиралось всего — ничего, а работы на полях, как водится, море, и пока всё, что управляющий на день запланировал не выполнят — домой никого не отпускали. Барщина, обязанность холопа три дня в неделю отработать на господской земле, вообще, была одной из сокральных скреп, на коих зиждилась Многоземельная держава, введённая в первый день правления Великого Короля Многоземельного она продержалась в неизменном состоянии боле тридцати лет, но, теперь, когда Король был низложен, новая народная власть заявила, что с этим пережитком гнилой монархии нужно что — то срочно делать. По старому жить было нельзя! И сделали! Трёхдневные работы на феодала были упразднены. На замену этому позорному пережитку монархического режима была внедрена пятидневная барщина. Ура! Ура!

Зайчиха придержала брата и Короля, что бы пропустить измождённых хуторян вперёд, она объяснила это тем, что сначала нужно приглядеться, все ли дома обитаемы, а тогда, уже, попрситься попить, поесть и всего остального, хотя, на самом деле, она боялась, как бы в Короле не взыграла благородная кровь нувориша.

Хуторские хатки представляли собой жалкое зрелище: полопавшиеся, покрытые трашинами стены, скособоченные крыши, местами дырявые, маленькие чёрные окошки — электричество отключили за неуплату, ещё, на второй день после коронации Великого Короля Многоземельного, то есть больше тридцати лет назад. К каждому домику прилегал крошечный огородик, с непригодной, песчанной почвой — то чем наделили крестьян при распоевании сельскохозяйственных земель.

— Да — а — а… — уныло протянула Зайчиха — прямо одни пятизвёздочные отели, выбирай любую, не ошибёшься, хуже, уже, не будет.

Зайчиха стала стучаться во все дома по порядку, причитая о своей нелёгкой доле и взывая хуторян к милосердию, но ей, просто, нигде не открывали, даже, не отозвался никто.

Только во дворе последнего дома, они застали старуху, тащившую от колодца ведро с водой.

— Бабушка, — Зайчиха легко перескочила через завалившийся штакетный забор — не откажи, пусти нас переночевать. Сами мы паломники, по святым местам странствуем, благую жизнь ведём, добрые люди нам в пути помогают, и ты, не греши, дай голову преклонить. И накорми. Сильно тебя не объедим, ибо постимся непрестанно.

Старуха, ошарашенная таким напором, поглядела на просителей. Король, облачённый в рваную хламиду, действительно походил на странствующего монаха, правда, будь старуха неподслеповата, возможно королевские объёмы показались бы ей подозрительны, как для непрестанно постящегося, но на глаза бабка была давно слаба, да и вечерние сумерки удачно скрывали роскошь королевских телес.

— Заходите, люди добрые, — прошамкала старуха — если не брезгуете.

Зайчиха, тут же заскочила в дом, за ней, быстрым шагом, проследовал Король, обогнав старуху, еле тянувшую ведро, только Заяц задержался возле неё, что бы спросить:

— А что, бабка, сама живёшь или ещё кто в доме есть?

— Сама, сама, — ответила старуха — давно одна осталась, и помочь некому.

— Мы тебе поможем, не сомневайся, — усмехнулся Заяц и поскакал в дом.

— Спасибо тебе, сынок, — поблагодарила Зайца старуха и перехватив ведро в другую руку, потащилась к дому.

Заскочив первыми внутрь, Король и зайцы рассчитовали чем — нибудь поживиться, как минимуму хорошими продуктами, которые бабка, без сомнения, от них спрячет, но тут их постигла неудача. В доме стояла такая темень, хоть, глаз выколи, и сам поиск наживы оказался невозможен, так они и простояли, прижавшись, друг к другу, пока старуха не вошла в дом, и почиркав в темноте отсыревшими спичками, разожгла, торчавшую в подставке, лучину.