Мой (не)сносный сосед (СИ) - Гранд Алекса - Страница 39

– Здесь, должно быть, какая-то ошибка… – задумчиво тянет Истомина и зарывается пальцами в отросшие волосы, превращая аккуратную укладку в разрозненные торчащие в разные стороны пряди. А еще так долго и так внимательно изучает висящий за моей спиной календарь, что я не выдерживаю и перегибаюсь через стол.

– Именно! Втюриться в бабника – моя колоссальная ошибка! – отскакивающий от стен крик звучит слишком жалко даже для меня, так что я устало опускаюсь обратно на стул и, выдавив что-то похожее на извинения, пытаюсь взять под контроль выплеснувшиеся эмоции и попутно не залить слезами аппетитное Лизкино оливье.

– Нет, Ванька, конечно, тот еще Копперфильд, но находиться в двух местах одновременно он вряд ли умеет, – подруга выдает абсолютно непонятную моему мозгу абракадабру и с энтузиазмом вгрызается в вишневый пирог, заставляя меня изнывать от нетерпения.

– Истомина, ну!

– Нет, на вечере встреч, действительно, присутствовала бывшая Ивана, крутилась рядом и пыталась повесить на уши лапшу о том, как сильно она по нему скучает и как отчаянно хочет вернуть их отношения. Только Филатов поехал не к ней, – Истомина делает непродолжительную паузу, чтобы запить застрявшую в горле сладость чаем, а я разве что ногти не кусаю, желая узнать другую версию событий. – У их классной руководительницы дочка слегла с подозрением на аппендицит. Внезапно. И, естественно, Ванька сорвался из ресторана отвезти Екатерину Александровну домой.

Я глупо моргаю ресницами, до конца не веря в то, что мой мир возрождается из пепла. Что разбитая в хлам ваза собирается из осколков и снова видится целой. А сердце больше не ноет при одном упоминании о вредном, упрямом и ставшем таким родным соседе. И я открываю рот, намереваясь засыпать подругу ворохом уточняющих вопросов, когда меня опережает оглушительный вопль, раздающийся на весь двор.

– Але-е-ена! Але-е-ена!

Мы с Лизкой как по команде выскакиваем из-за стола и наперегонки несемся к наблюдательному посту. Распахиваем скрипящие створки окна, и я на полкорпуса высовываюсь наружу, с прилипшим к небу языком разглядывая Филатова, вскарабкавшегося на крышу темно-синего форда Филатова. И болтающаяся у него в руке бутыль с остатками какой-то жидкости на дне заставляет усомниться если не в Ванькиной адекватности, то в трезвости точно.

– Але-е-ена! Я тебя люблю!

Спонтанное и ошеломляющее своей громкостью признание теплой волной прокатывается по моей коже и наполняет все тело небывалой легкостью. И я позволяю себе расслабиться на пару секунд и насладиться зрелищем, не думая о возможных последствиях, вроде грозных соседей со скалками или о наряде полиции, вооруженном дубинками.

– Слезай, убьешься! – вынырнув из волшебной страны с радужными пони, я кричу по весь голос, пока Лиза крепко держит меня за талию и бормочет что-то ругательное себе под нос. После чего я трусливо зажмуриваюсь, отказываясь следить за тем, как Иван неуклюже съезжает с влажного от дождя металла. Пижон!

Досчитав до десяти и не без опаски разлепив веки, я убеждаюсь в том, что обожающий экстрим сосед относительно твердо стоит на своих двоих и никакой дядь Жора с монтировкой ему не угрожает. Так что теперь можно шумно выдохнуть и вернуться вместе с Истоминой к столу, чтобы мечтательно пристроить подбородок на сцепленных в замок пальцах и начать рассуждать о вечном.

– Вот почему Ричард Гир, лезущий к Джулии Робертс с цветами – это романтично, а Филатов с его подвигами – «ты-же-все-себе-переломаешь-придурок»?

Вопрос повисает в воздухе без ответа, и я не добиваюсь от Лизаветы ничего, кроме озорного девчачьего хихиканья. Так что, смерив подругу укоризненным взглядом, я переключаюсь на бытовые хлопоты: ставлю на газ чайник и попутно разогреваю оладьи в микроволновке, выбивающейся из общего винтажного антуража.

– Кнопка, я, блин, соскучился! – от плиты меня утаскивают так стремительно, что я в один миг забываю вертящиеся на языке сентенции в адрес своего фальшивого жениха и проблемного соседа. Как послушная кукла, усаживаюсь на мужские колени и утыкаюсь носом в Ванькин висок. Позволяя его пальцам пробраться под мой свободный свитшот серого цвета с розовыми вставками по бокам и вытворять там все, что их хозяину заблагорассудится.

– А я мысленно уже развесила твои кишки на люстре. Сорян, – огрызаюсь больше из вредности и для профилактики, на самом деле простив Филатову и километры измотанных нервов, и дорожки пролитых из-за его персоны слез.

– Але-е-ена!

– Что? – я стойко игнорирую сквозящий в Ванькином бархатистом голосе укор и упорно не поддаюсь фирменному Филатовскому очарованию, сражающему наповал всех представительниц прекрасного пола от шестнадцати и до сорока пяти в радиусе километра. Щелкаю но носу сопящего соседа и вкладываю в клятвенное обещание максимум серьезности. – Я это всенепременно сделаю, если Ирэн, Надин или подобная зараза еще раз принесет твой телефон и назовет меня твоей сестрой. Понял?

И вместо того чтобы заверить меня в том, что нелепая случайность никогда больше не повторится, этот недобитый неандерталец не находит ничего лучше, чем обхватить мой затылок ладонью и закрыть мне рот диким выматывающим поцелуем. От которого воспламеняется каждая клетка, в далекие берега уплывает здравый смысл, а мозги превращаются в жидкий кисель.

И вот я уже сама зарываюсь пальцами в Ванькину волнистую шевелюру и отчаянно прикусываю его нижнюю губу, вымещая на Филатове скопившиеся злость и обиду. Не больно царапаю ногтями его шею и плечи и не могу сдержать хриплых гортанных стонов, вырывающихся из грудной клетки. И я вряд ли смогу остановиться, даже если сейчас на нас упадет метеорит или проломит потолок рояль от соседей сверху. Правда, к сухому покашливанию и едкому сарказму от Александра я оказываюсь не готова.

– Нет, вы не стесняйтесь. Если что, могу посоветовать неплохой мотель в двух кварталах отсюда.

– Волк, кайфолом! – Иван нехотя прерывает наш с ним поцелуй и раздраженно рычит на друга, приобретая сходство с разбуженным посреди зимней спячки медведем. Очень не выспавшимся и очень недовольным медведем.

И только порция сочного оливье и внушительных размеров бутерброд помогают немного поднять настроение моему гризли, наотрез отказывающемуся разжимать стальные объятья, сомкнувшиеся вокруг моей талии. Впрочем, я не очень-то сопротивляюсь, наверстывая упущенное и попеременно скользя подушечками пальцев то по небритым скулам, то по волевому подбородку, то по приковывающим мое внимание обветренным губам.

– Тот вечер вообще не задался, – покончив со второй чашкой чая, Филатов наклоняется ко мне и едва различимо шепчет на ухо, задевая мочку своей трехдневной щетиной. – Сначала Захар обрадовал, что влез в масштабные долги и связался не с той компанией. Потом классуху пришлось в больницу везти, потому что у нее дочку забрали на скорой. А на обратном пути какой-то урод ослепил дальним светом, и я на всем ходу чуть не влетел в отбойник.

От брошенных с небрежной беспечностью фраз холодный пот струится вдоль позвоночника, а поздний ужин настойчиво просится наружу. И я невольно переоцениваю иерархию ценностей, впиваясь ногтями в Ванькины предплечья и стараясь избавиться от калейдоскопа ужасающих картинок.

Только сейчас я понимаю все грани моей острой всепоглощающей потребности в колком, упрямом и надежном, как гранитная скала, Филатове. И только сейчас, пройдясь по грани ужасной потери, я могу с твердостью заявить, что он нужен мне именно таким. Со сбитыми и чуть припухшими после драки костяшками. С неглубокой поверхностной ссадиной на левой щеке. С пятнышками запекшейся крови на рукавах толстовки. И с неугасимым огнем, освещающим родные орехово-карие глаза.

Иван

Настоящая любовь: тот, кого можно

представить родственникам без

иррационального страха (за родственников).

(с) «Интимный дневник. Записки Лондонской