Когда Черт в твоем Омуте — Дешевка (СИ) - "Grafonorojdennuy" - Страница 74

— Угу, — с готовностью ответил Феликс. Ещё и головой кивнул, скорее всего.

— Хорошо. Тогда скажи, пожалуйста, — проговорил Аллег, готовясь к самой неприятной — и обширной — части допроса, — у тебя был кто-то до меня?

Пауза. Короткая. На «подумать», не более…

— Да, были, — ответил Феликс. Легко, словно говорил о погоде на завтра.

— «Были», значит? — повторил Аллег с приподнятой бровью. — Скажи, они были… мужчинами?

— Да. — Так просто. Будто каждый день говорил за завтраком, обедом, ужином. — Все. До одного.

— Ясно… А я-то тешил себя мыслью, что у тебя первый, — фыркнул Аллег. «Дай понять, что дорожишь. Что все ещё любишь…» — А ты вон, как…

— Ты первый, — тут же выпалил Феликс тем самым голосом. — Первый, которому сказал «люблю». Запомни — я люблю тебя.

— Запомню, — пообещал Аллег не без оторопи. — А теперь скажи вот что, — он поворошил бумаги, нашел тот самый листок, нахмурился, всмотревшись в него внимательнее, — тебе знакомы имена Чарльз Вольфант? Мартин Каббл? Ричард…?

— Погоди, погоди, — перебил паренек, — мы снова возвращаемся к делу, да? Ну да. Как же иначе. Ты не можешь не вернуться. Ты же у меня такой правильный… — То, с какой лаской и трепетом это было сказано, заставило Аллега дернуться. — Я не помню фамилий, перечисли имена.

— Чарльз, Мартин, Ричард, Калеб, Таддеус, — медленно, размеренно, чтобы парень точно услышал, произнес Аллег. Выдержал паузу, дав ему подумать. — Знаком хоть кто-то?

— М-м-мда, — ответил Феликс. — Да-да! Все. Я знаю всех.

— Эти люди мертвы, Феликс. — «Трое задушены. Два зарезаны. У всех — риталин в крови». — Это сделал ты?

Пауза. Длинная. Тяжкая. Сердце бьется под горлом. Дыхание частит. Явь или сон…

— Почему для тебя это важно? — спросил Феликс как будто устало.

— Потому что это часть твоей истории, — ответил Аллег как можно спокойнее. — Ведь так?

Пауза. Короткая. Но важная. Сердцу больно. В комнате душно. Воздух застревает в глотке…

— Возможно, — произнес, наконец, Сент-Джон. — Это весьма спорный вопрос. Я не уверен, что люди, которые носили эти имена, убиты мной. Но я точно уверен, что люди, которых я убил, носили такие имена.

Все. Вот и все. Рубикон далеко позади, а ответ вот он, перед носом. Томми всегда прав, смирись с этим, старик, и живи дальше с болью.

— Их пять, — произнес Аллег зачем-то, когда в голове крутилось: «Я целовал убийцу. Я привел его в дом. Я прятал его… Боже, я прятал его половину того времени, что его искали! Я соучастник!..» — Ты убил пятерых, Феликс.

— Пятерых? — с почти детской наивностью удивился парень. А после выдал то, отчего у Аллега закружилась голова: — Вы нашли только пятерых?

Пауза. Боль под грудиной. Воздух давит на легкие прессом. Как тяжко… Пять — и это не все. Аллег закрыл лицо рукой, облокотившись на колени.

— Да, только пятерых, — произнес он, не скрывая навалившейся на него усталости и отчаяния. — А сколько их должно быть?

— Я расстроил тебя? — услышав все это, спросил Феликс виновато. — Прости…

— Ничего, — мотнул головой Аллег, перебарывая себя. — Сколько их было?

Пауза — время на пересчет. Раз, два, три, четыре, пять… Интересно, что творится сейчас там, по ту сторону телефона и матового стекла?..

— Ты в каком-то не том порядке их назвал, — проговорил Феликс с растерянным недовольством. — Калеб был раньше Мартина. А Таддеус, по-моему, раньше Чарльза. Все как-то не так…

— Назови, как считаешь нужным, — предложил Аллег.

— О-о-о-о, это долго! — протянул Феликс, и на плечи легло ещё немного невыносимого груза. — Всего их было двенадцать, но помню хорошо я только шесте… Семерых. Семерых, если считать тебя. Те остальные пять, словно в тумане. Я встречался с ними вскользь, мы почти не общались. Они были слишком просты, слишком слабы, их было слишком мало. С одним я был всего-то час — я едва его внешность помню, даже куда тело дел забыл… Мне назвать их всех? Или только тех, которых запомнил лучше всего?

«Не называй. Не говори вообще. Замолчи навеки. Я не желаю тебя слушать».

— Называй всех. А тех, что помнишь лучше всего…

— Рассказать о них? — с живым любопытством спросил Феликс. — Мне есть, что рассказать, а ты обещал слушать! Рассказать, рассказать, рассказать?

Тишина. Голова идет кругом. Сердце бьется о кости, как птица о прутья клетки, и кровь бежит по ребрам, отдаваясь болью, тугой жгучей мукой, в животе. На плечах — тяжесть, под языком — горечь и тлен. За спиной — тени прошлого, как обрывки фотокарточек. Ложь, притворство, фальшь. Кошмары обретают плоть. Страх и усталость, сон и увещевание. Томми, останови это…

— Конечно, — как можно ласковее и спокойнее произнес Аллег, глядя больными глазами на разом встревожившихся Эмиля и Джереми. — Я слушаю тебя.

========== 24 глава. Убийственная любовь, Это и калейдоскоп Мертвецов ==========

Комментарий к 24 глава. Убийственная любовь, Это и калейдоскоп Мертвецов

То, ради чего все это затевалось и что было вдохновлено той самой работой из описания. Увы, сократить не получилось, крепитесь.

«…История моей жизни… Как пишут ее другие? Рождение, родители, родные края… Ты не против, если я все это пропущу? Я их не помню. Они неважны. Мать, отец, дом — все, как серые тени. Пустота в черепной коробке. Я родился в тот день, на берегу той реки, около дерева.

Около разбитого фургона. Роберт не был моим первым мужчиной. До него у меня был Джордж… Давным-давно, ещё в ранней юности. Его я тоже помню смутно, да он и не нуждается в том, чтобы о нем вспоминали. Он умер, как жил, за рулем. Просто уснул — и не проснулся. Я мог умереть. Я не знал ничего, кроме торговли травкой, побегов от копов и навыков вождения, и не умел почти ничего, кроме воровства и заговаривания зубов. Зубов… Ха, с зубами у меня всегда было особое отношение. Впрочем, это неважно…

Роберт был на двадцать лет старше, у него были густые усы и гавайская рубашка зелено-синего цвета. Кажется, он когда-то был женат — по крайней мере, на его пальце я видел золотое кольцо. Скорее всего, жена умерла — иначе вряд ли бы он носил его так долго. Роберт научил меня свободе. Научил тому, что жизнь может быть яркой и безудержной, а секс — легким и не отягощённым чувствами. Вряд ли он любил меня, но привязался точно. Я пробыл с ним почти год. Мне едва стукнуло восемнадцать. Мне нужны были хоть какие-то гарантии в этой жизни. Он был веселым, мой Роберт, но при этом ответственным. Он первым назвал меня «мой мальчик». Он любил меня — и свою «малышку», небольшой старенький фургон. Я помню, как он пах, помню этот стойкий гниловатый запах старых фруктов и дешевого алкоголя, помню скрип его колес. Помню его сидения, обтянутые мягкой потертой кожей.

Я не убивал Роберта. Это нельзя назвать полноценным убийством. Мы просто дурачились — мы делали так часто. Роберт любил риск. А ещё он любил нас с «малышкой» — и он любил, когда мы оба были с ним. Мы часто делали это за рулем. Однажды я довел его так до пика. Он был очень уверен в себе. И это сыграло свою роль — невозможно заигрывать с судьбой бесконечно.

Впрочем, дело тут не только в судьбе. Да, я и до этого отстегивал ремень безопасности, лез ему в штаны и ласкал его причиндал. Да, все это было. Однако в этот раз я прекрасно знал, что дорога гористая, неровная, а впереди ждет куча крутых поворотов. Я знал, что смерть на ней ближе, чем где-либо ещё. И он знал — но верил в себя, в свою «малышку» и в меня. Верил мне. Он был не готов к смерти. А вот я… я ее ждал.

Тогда я, помнится, оправдывал себя. Говорил, что это была случайность, несчастный случай. Я был наивен, глуп, напуган. Простой трусливый мальчишка. Теперь-то я понимаю, что сделал все это специально. Я делал все, чтобы смерть пришла, я звал ее — и она явилась во всем мрачном и неумолимом великолепии. Я плохо помню аварию. Визг колес, крик, вспышка, боль… и я в разбитой колымаге. Роберт рядом — у него вогнута грудь, в волосах крошки стекла и осколки кости, кровь течет по щеке, и шея вывернута под неправильным углом. Он мертв. Он убит. И виной тому — я…»