Когда Черт в твоем Омуте — Дешевка (СИ) - "Grafonorojdennuy" - Страница 54

Это, а ещё невероятная слабость, которую он чувствовал с самого утра и которая не прошла даже ближе к вечеру. Не помогло даже признание Феликса, от которого у Аллега сердце подскочило к горлу.

— Ты… сейчас серьезно? — проговорил он, приподнимая голову с подлокотника.

Они вместе устроились на диване около телевизора. За окном стояла глухая беззвездная ночь, на экране мелькали кадры из очередного старого ужастика про вампиров — одного из любимых фильмов Феликса.

— Да, — кивнул паренек, улыбаясь тонкой, слегка застенчивой улыбкой. — Ты против?

— Да нет, просто… — Аллег неловко хмыкнул. — Это странно. Ты так молод. Тратить на меня лучшие годы своей жизни… Ты уверен, что хочешь этого?

— Как никогда, — проговорил Феликс и, хорошенько потянувшись, оставил долгий поцелуй на его виске — на его пигментном пятне, если быть точным. — Я буду ухаживать за тобой, когда ты сам не сможешь. Буду следить за домом, буду возить продукты, буду готовить тебе…

— Боже, нет, — шутливо сморщился Аллег. — Это я, пожалуй, оставлю за собой.

— Как скажешь, — покладисто произнес Феликс и стек ему на грудь. Приложил ухо прямо к сердцу. — Я буду с тобой до самого конца. Ты не умрешь один, клянусь тебе в этом.

Аллег замер, затаив дыхание. То, что Феликс сказал, то, как он это сказал, то каким был его голос… От всего этого мужчину пробрало морозом. Что-то было в этой фразе. Что-то, что-то… Аллег не мог сказать что конкретно — явно что-то неприятное, тягучее. Опасное. Тяжкое волнение, которое мучило его в течение последних двух недель, сгустилось под горлом твердым колючим комом. Аллег провел слабой рукой по рыжеватым завиткам на затылке паренька. Его слегка мутило, перед глазами плавали круги.

— Спасибо тебе, лисенок, — очень тихо проговорил он — и пусть Феликс трактует это как хочет.

Феликс глубоко вздохнул и поцеловал его в грудь. И снова, и снова, а после в живот, и ещё несколько раз в грудь, и… Аллег судорожно вздохнул, когда горячее дыхание парня опалило ему пах. Феликс потерся щекой о его бедро. Провел ладонью вдоль ноги, быстро чмокнул ткань домашних штанов.

Заглянул ему в глаза исподлобья, склонив аккуратную голову на бок. Аллег замер, забыв, как дышать. Намек очевиден, просящий взгляд понятен, но…

Серо-зеленые глаза, темные лохмы, широкая улыбка, сильные объятия, жар поцелуя… Я люблю тебя…

«Я не могу. Боже, милостивый, я не…»

«Делай все, что он попросит. Выполняй любой его каприз. Он не должен сорваться с крючка. Он не должен ничего заподозрить. Ты — мой, но на это время ты должен стать его. Без остатка».

Аллег тяжело сглотнул. И протянул руку к гладкому бледному лбу.

— Пойдем, сынок, — прохрипел он, не смея разрывать зрительный контакт. — Уложу тебя.

Весь путь он проделал как будто в забытье, в туманной дурманящей дымке. Прохладная рука в его руке была твердой, гладкой — не такой. Не такой, к которой он привык — которую он хотел. Первый поцелуй был смазанным, быстрым, легким — Феликс прижался к нему на верху лестницы, притиснув его к шершавой стене. Аллег, оторвавшись от сухих тонких губ, позволив целовать свою шею и плечи, невольно глянул вниз. Белесые деревянные ступени вели в узенький коридорчик, а тот, в свою очередь, — к белой входной двери. По бокам были расположены две широкие арки. Из одной, той, что справа, доносилось невнятное бормотание не выключенного телевизора. Почему они его не выключили?.. Аллег не помнил. Не мог вспомнить. Лестница вела напрямую в их спальню — ни коридорчика, ни комнатки здесь не было, только малюсенькая площадка и белая чуть потрескавшаяся от времени дверь. Они вдвоем ее красили. Как красили стены, потолок. Укладывали новый пол. Ставили новую мебель. Искали поддержанный телевизор, выбирали кровать. Вили свое крохотное светлое гнездышко… Слишком крохотное, слишком светлое. Аллег впервые заметил это, и его из-за этого слегка встряхнуло. Голова шла кругом…

Давние воспоминания восставали перед глазами, как живые. Серые неоштукатуренные стены, побитый пол, сломанные косяки. Феликс, жмущийся к его руке, как маленький сын жмется к отцу. Ремонт. Ведра краски, штукатурки, рулоны обоев, стопки плитки и недешевого паркета. Широкие кисточки, пористые валики — Феликс, перемазанный в белой и светло-бежевой краске до самого кончика носа. Расстановка. Громадные коробки, полиэтиленовые пакеты, метры скотча, усталые грузчики. Феликс, смотрящий на все и всех выпученными настороженными глазами кота, на чью территорию явились посторонние. Завершающие штрихи. Бежевый плед на диван, синяя скатерть на стол, комнатные растения в плошках пастельных оттенков, светло-розовая мышка для Минни. Феликс, одетый в лен и светлое мягкое полотно у зашторенного новенькими бледно-зелеными шторами окна с изящным бокалом в руке. Феликс, тонко вздыхающий под ним на развороченной кровати, покрытой новым бледно-голубым постельным бельем. Его губы были на вкус, как вино, что они пили до этого, его глаза были поддернуты мутной пленкой наслаждения. Его пальцы сжимали его плечи, и из его рта под конец вырвалось тихое, почти жалостливое: «Дом». Да, теперь это был их дом. Только их. Как Аллег был счастлив тогда, как беспечен и глуп в бесконечном блаженстве… Все прошло, как проходят лето, весна и осень. Все исчезло, как сон, воспоминания затуманились, а чувства затерлись и поблекли, как старые фотографии.

И лишь один вопрос теперь бился в его голове: «Было ли все взаправду или только привиделось наяву?»

Феликс прижался к его шее лбом. Ткнулся носом в плечо. Аллег провел ладонями по его прямой жесткой спине. Прошло почти два года, а парень до сих пор не научился расслабляться полностью — слишком долго напряжение сковывало ему мышцы, даря одновременно мучение и помощь. Переборов приступ жалости, мужчина взял своего несчастного лисенка за руку и отвел к кровати. Одежда словно растворилась с их тел — Аллег не помнил, чтобы они ее снимали. Феликс навис над ним, поджарый и бледный. Серые глаза слегка потемнели и искрились в отсветах холодного света лампы на тумбе. Здесь все такое холодное… Короткие пальцы прошлись по груди и животу. Острый подбородок дрогнул. Глухо засопев, Феликс прикрыл глаза и тяжело сглотнул. Аллег моргнул.

— Я здесь, сынок, — прошептал он едва слышно. — Я снова здесь, милый мой.

Феликс молча прижался лицом к его шее и рвано выдохнул. Его губы дрожали. Аллег обхватил его за талию и уложил на спину. Парень растянулся на кровати, раздвинул ноги и уже привычным движением обхватил его плечи. Раньше Аллег почувствовал бы приятную дрожь или даже трепет, но сейчас…

«Темно-серые пронзительные глаза, густые мягкие волосы, теплые жадные губы, ласковые искусные пальцы. Гибкое сильное тело. Взгляд, полный озорства и преклонения. Ласка, такая умелая и правильная, что невозможно не откликнуться. Невозможно не закричать… Томми. Томми Клайптон. Его родной светлый мальчик.»

Аллег тяжело перевел дух и подхватил парня под бедра. Прижал к себе крепче, стиснул почти до боли. Куснул тонкую жилку на шее. Феликс никак не отреагировал. До чего он застенчив… или отстранен? Неужели он так и не раскрепостился за эти полтора года?

Аллега пробрал пот и отнюдь не из-за жара нежного нутра, обхватившего его так плотно и правильно. Он неожиданно решил провести своеобразный, почти извращенный, по его меркам, эксперимент — и ужаснулся от результата. Когда мужчина чуть потянул парня на себя, Феликс тут же сел, оплетая руками шею, когда перевернул к себе спиной — изогнулся так, чтобы Аллегу было удобнее. А Томми заспорил бы. Ему не нравится такая поза. Или поцеловал бы. Да, он любитель поцелуев. А Феликс нет. Совсем нет. Он был абсолютно пассивен и согласен на все, что Аллег с ним делал, словно кукла. Податливая, послушная, молчаливая кукла. Он даже вздыхал как-то странно, слишком тихо, и редко прикрывал глаза, и отвечал на ласки слабо, будто неохотно. Аллег едва смог дойти сегодня до конца. Каждое их движение сквозило холодом, наигранностью, каждый вздох — заученностью, привычкой. У мужчины стучало в голове, и перед глазами мелькали картины — другой ночи, другой спальни, другого тела в его объятиях.