Когда Черт в твоем Омуте — Дешевка (СИ) - "Grafonorojdennuy" - Страница 41

Нет. Нет, нет, нет… Нет! Черт возьми, нет! Это неправильно! Неправильно!

Но поздно. Руки сжимают и гладят тело, пальцы ерошат и стискивают волосы, губы скользят по коже, целуя, нежа и сводя с ума. Аллег под ним. Аллег, его добрый, мягкий, ласковый, внимательный, безмерно любимый… С ним. Здесь. В его руках, в его постели, вокруг него. Стонет, шепчет, запрокидывает голову, выгибается в пояснице, вздрагивает и, наконец…

Кричит. Коротко, ярко, не очень громко. Но кричит. Крупная дрожь проходит по его телу. Судорога сводит его лицо. Томми вторит ему. Но это не то. Это почти, почти, но не то… Томми заканчивает быстрее. Мир плывет, наслаждение несется по венам и оседает в кончиках пальцев мелкой, колючей дрожью. Он опирается на руки по бокам от лица Аллега. Тяжело дышит, опаляя его шею. И стекает вниз — сделать то, что вначале Аллег не позволил. Его мужчина хрипит, тянет вверх за волосы, но Томми плевать — он занят. Кожа нежнейшая, горячая, солоноватая, горькая. Плоть твердая, пульсирующая, упругая. И слабая после такой долгой ночи — ее не хватает надолго. Аллега не хватает. Он коротко, сдавленно стонет, сводит бедра, со свистом вздыхает, жмурясь… и все заканчивается. Томми ведет, опаляет, скручивает — как бы не возбудиться опять. Он вытирает губы рукой и тянется к стакану с застоявшейся водой — хорошо, что он у него тут всегда.

Тьма наливает его веки свинцом слишком быстро. Томми едва успевает привести себя в порядок — снять чертову резинку, обтереться салфетками, помочь с этим Аллегу, дать ему мазь — когда его настигает жутчайшая сонливость. Глаза закрываются сами собой. Теплые руки обвивают, прижимают к жесткой влажноватой от пота груди.

Мокрые губы целуют в макушку. Нежное, как будто неуверенное «спасибо» на грани слышимости — и Томми погружается в глубокое сладкое Ничто.

========== 13 глава. Взрослые умные люди не могут иначе ==========

Пробуждение было тяжелым. Прорываясь сквозь мутные серые тени, Томми вырвался в реальный мир. Тело ломило, язык неприятно лип к небу. Резкий белый свет бил в глаза сквозь черные шторы.

Вторая половина кровати пустовала.

Томми тяжело сглотнул и протер слипшиеся веки. Направил взгляд в потолок. Наугад коснулся краешка соседней подушки, провел по сухой жестковатой ткани раз-другой. Втянул носом воздух.

Отголоски былого запаха. Слабые, почти неощутимые.

Парень полежал ещё немного, глядя в пустоту бежевой штукатурки. Чувствовать не хотелось, думать — тем более, хоть разрозненные и крайне навязчивые мысли в черепушку все же лезли. Аллег… Их ночь… Их слова…

Томми откинул одеяло и сел на кровати. Посидел, повздыхал и протер лицо рукой. Осторожно опустил ступни на пол — кожу тут же обожгло холодом. Парень встал на нетвердые ноги и, пошатываясь, отправился в ванную. Там он обмылся под струями горячей воды и плеснул себе в лицо холодной. Промыл рот со стареньким давно не использованным бальзамом. В зеркало он старался не смотреть.

В квартире было до странности тихо. Шум был слышен только на кухне — какое-то клацанье, стук, шипение… Томми отправился туда.

Аллег стоял около плиты. Полуседые волосы расчесаны и приглажены — почти прилизаны. Лицо умыто, одежда выправлена — вся, даже пиджак. Глаза неотрывно следят за бликами на блестящей поверхности чайника. Парень замер, глядя на него. Любуясь им. «Ещё немного, позвольте, хотя бы ещё чуть-чуть продлить нашу прошлую ночь, продлить наше единение…» Он стоял так, едва дыша, до тех пор, пока Аллег не вскинул голову.

Мужчина быстро (видимо, не в первый раз) посмотрел в сторону коридора. Замер на миг — и посмотрел вновь, но уже пристальнее. Сглотнул. Томми прочистил горло.

— Привет, — сдавленно произнес он.

— Привет, — слабо улыбнулся Аллег.

И эта улыбка сказала все. Всё, что мужчина хотел и не хотел говорить, всё, что Томми боялся и ожидал услышать. Всё. Всё кончено. Наша с ним ночь окончена. Аллег больше не его.

Эта мысль родилась в голове, ударила в грудь и растеклась под языком горечью. Томми, как всегда, сделал вид, что ничего не произошло. Аллег, как всегда, прикинулся, что ему поверил. Они сели за стол, поели, сказали друг другу пару слов. Вместе — но в одиночестве. Из-под кушетки выполз Чуги, моргая мутными глазенками. Аллег с кривой улыбкой пропустил сквозь пальцы серые кудри и сказал: «Я его покормил, не волнуйся». Томми кивнул.

Прощались скомкано, неловко. Аллег, покряхтев и повздыхав, сообщил, что ему пора домой. Томми взялся его проводить. В прихожей мужчина одевался молча, от помощи отказался. Не обнимались, даже руки друг другу не подали. Махнули раз-другой, смущенно улыбнулись и расстались. Однако стоило ярко-бордовой двери закрыться, как Томми тут же кинулся к глазку. Ещё немного, ещё чуть-чуть, ещё крохотную каплю! Он следил за Аллегом все то время, что он был около двери. Пристально, почти маниакально, с часто стучащим сердцем под горлом. А когда тот ушел, отпустил крышечку глазка и уткнулся в мягкую обивку.

Ударил ее кулаком. Ударил ее лбом. Развернулся спиной. Ударил затылком.

Зарычал, тряхнув головой. «Дурак, дурак, дурак, дурак!» — процедил сквозь зубы. Пошел в гостиную. Упал на разложенный диван. Потянул на себя одеяло. Прикрыл глаза, вслушиваясь в гулкий шум крови. И заскулил.

Следующий день не принес облегчения. И следующий. И после него. Неприятная густая тяжесть давила на череп изнутри, болезненно билась в груди в унисон с сердцем. Томми закрылся от мира. И от Аллега — особенно от него. Они перестали видеться. Вообще. Стали друг друга избегать. Было ли от этого легче?.. Хороший вопрос.

Парень пытался отвлечься, снова уйдя в расследование, но потерпел поражение. Данко все ещё молчал, Эмиль говорил слишком туманно (хоть и с явным участием и теплом), брат ответил лишь раз. «Не вовремя Томми. Вот совсем», — буркнул в динамик. И пропал, как и его дружок Эртейн, чем привел Томми в откровенное недоумение, а затем и ярость. Какого черта, мать его?!.. Без обид, мам.

Только спустя время до него, наконец, начало доходить, что дело-то пахнет жареным. Пропал Данко, пропал брат. Эмиль — непосредственно связанный с одним из них и явно что-то знающий о причине его пропажи — ведет себя очень подозрительно. А ближе к концу недели в новостях Томми прочитал маленькую, но крайне любопытную статейку, которая порядком его встряхнула. «Лейтенант Клайптон опять взял след!» — гласил заголовок, а основной текст повествовал о некоем «особом» деле, которым нынче занят «знаменитый полицейский волк». Детали не разглашались, однако по косвенным намекам стало понятно, что влез Джеки очень и очень глубоко.

«Настолько, что даже Данко приплел», — мелькнуло у Томми в голове.

А в животе образовался неприятный липкий ком. В субботу он опять закрылся дома, обдумывая все и раскладывая разбежавшиеся мысли по полочкам. В его голове вновь творился сумбур. После… той ночи он потерял ориентир — что ему нужно делать теперь? На чем в первую очередь остановиться? Мозг твердо говорил, что дело важнее и намного, но сердце…

Звонок в дверь был громче гонга и болезненнее выстрела. Томми замер на диване. Скосил глаза в сторону прихожей. Звонок повторился. Уголок его губ дрогнул. Посидев немного, парень все-таки пошел открывать.

Он был уверен, что знает, кто там пришел… и не ошибся.

Аллег выглядел не очень хорошо — болезненно, скованно, пришибленно. Голубые глаза несмело поглядывали на Томми, выражение посеревшего изборожденного морщинами лица выдавало неуверенность. И крайнюю степень волнения. Мужчина прокашлялся.

— Привет, — нервно улыбнулся он. — Можно?

Томми кивнул и пропустил его внутрь. После того, как тот разделся, предложил чай или кофе. Аллег согласился на чай. Парень пригласил его на диван, а сам отправился на кухню — за чаем и остатками уверенности.

— А где Чуги? — спросил Аллег, когда они расселись.

— Отдыхает, — ответил Томми. — Он к весне всегда хандрить начинает.

Аллег слабо улыбнулся и обратил свой взгляд на экран. Шла какая-то историческая документалка. Интересная, наверное… Томми не особо слушал. Он ждал. Тело напряглось, зрение и слух обострились до боли. Но Аллег молча смотрел перед собой. Не в телевизор, нет. Просто перед собой. Они просидели так долго, минут десять точно. Вместе — и все-таки каждый сам по себе.