Дилеммы XXI века - Лем Станислав - Страница 9

Регулировать можно только зачатки, начало таких процессов; потом инициаторы теряют над ними власть. И тогда мир может столкнуться с ситуациями настолько же непредвиденными, насколько и опасными, когда, в конце концов, первый атомный взрыв окажется неожиданностью одинаково для всех. Но здесь мы уже слишком много сказали о всевозможных условиях, не занимаясь при этом явлениями фантастическими. Это всё очевидно: наступит время, когда обладание атомным арсеналом уже не будет источником каких-либо выгод, каких-либо возможностей, кроме одной – гибели. Нельзя пассивно ожидать возникновения такого состояния; задача политики, прозорливой и разумной, заключается в том, чтобы обнаружить приближение этого момента и указать миру, в какой мере единственным и последним для него шансом является контролируемое разоружение. Я, разумеется, не утверждаю, что к устранению ядерной опасности можно прийти именно таким путём, но эта возможность представляется мне вполне реальной, так как иначе от атомного равновесия мир может перейти к атомному хаосу, в котором меньшие, но на многое претендующие, будут пытаться, используя угрозу, импортированную у прибыльно работающих фирм ФРГ, шантажировать большие государства, решая свои проблемы и проблемы своих соседей за их счёт. Это станет, очевидно, прелюдией к похоронам человечества; мой – признаюсь, умеренный, – оптимизм относительно дальнейшего развития ситуации основывается на допущении, что с позиции эскалации ядерного вооружения сойдут даже самые упорствующие сегодня (можно даже сказать «самые безумные», если во внимание принять ситуацию, когда Франция изо всех сил старается стать атомной державой, хотя давно опубликованная статистика показывает, что расщепляемого материала, уже имеющегося у обеих сторон, с излишком хватит на всё и всех, но эпитетами такого рода лучше не оперировать, потому что слишком быстро это привело бы к их полнейшей инфляции) – сойдут, повторяю, самые упорные сегодня, и не из-за каких-то там высоких моральных принципов и даже не под влиянием мирового общественного мнения, а только потому, что этот нож мясника перестанет быть обоюдоострым, а будет уже иметь только одно острие, одинаково направленное на всех.

Обозначив таким способом возможность (или, говоря осторожнее, одну из возможностей) разоружения и тем самым сняв с чаши весов груз потенциальной гибели, можем поставить вопрос о будущем мира уже не в эсхатологическом измерении.

Я вижу две фундаментальные ошибки в размышлениях, обычно пытающихся представить нам этот будущий мир. Первая – пренебрежение реальными мотивами, движущими человеческими поступками. Вторая – абсолютизирование, придание высочайшего ранга современной (то есть временной в масштабе жизни планеты) существующей технологии нашей цивилизации.

Начнём, чтобы оживить разговор, с этого второго, близорукого взгляда. Каждый из нас наверняка рассматривал и неоднократно такие забавные гравюры на бумаге и металле, рисунки, на которых запечатлены представления наших предков о технологии будущего. Из эпохи пара: все на этих (в своё время абсолютно серьёзно трактовавшихся!) картинках дымит и пылает. Паровые кареты, паровые коляски, брички, даже лифты; паровые двуколки, пейзажи в ореоле пышущих огнём локомотивов и бесконечно длинных железнодорожных составов; великолепные резные железные мосты для них; паровые пушки и корабли. В равной мере распалили воображение наших дедов воздушный шар и тростниково-полотняный летательный аппарат братьев Райт; опять такие же презабавные вымыслы, города, наполненные гулом смешных деревянных нетопырей, балконы, к которым причаливают элегантные гондолы воздушных шаров – и так происходило со всяким получившим определённую известность изобретением, таким, как, например, телефон или динамо-машина; каждый раз точно, скрупулёзно повторялась та же ошибка: первому образцу, только механически увеличенному в сто или тысячу раз и одновременно получившему распространение за всеми морями и на всех континентах, пророчили триумф и абсолютное господство в дне завтрашнем. Поэтому – хочу спросить – не возможно ли, что современные технические апологии будут вызывать у наших внуков такое же искреннее веселье? Может ли стать будущее эпохой непрекращающихся галактических путешествий, либо кишащих на Земле электронных роботов, либо гигантских атомных электростанций – как если бы человечество руководствовалось только одним стремлением: заболеть некоей технологической мономанией, лишь бы та была достаточно монументальной?

Здесь наши размышления подошли уже к вышеупомянутому вопросу – мотивам человеческой деятельности. Имеются в виду мотивы сообщества, явления в масштабе общества, то есть проблемы из области социологии и политики. Определённая автономность развития изобретений несомненна, и это значит, что однажды сконструированный, первый примитивный автомобиль или первая телевизионная аппаратура воздействуют (скажем, пусть даже самим своим несовершенством, уродством, хотя всё не настолько просто) на массы конструкторов таким образом, что начинается этот увлекательный и достойный внимания процесс эволюции, в результате которого возникает ряд очередных, всё более совершённых форм, сопоставимых друг с другом так же, как биолог-эволюционист сопоставляет последовательные формы ископаемой лошади или ящера. Аналогии подобного эволюционно-биологического типа можно и дальше множить (хотя по сути это небольшое отступление). Господству отдельных видов, хотя бы тех же ящеров, пришёл конец, когда на арену вышли млекопитающие, первые из которых были животными малыми, слабыми, с многих точек зрения примитивными по сравнению с высокоспециализированными гигантскими ящерами, и несмотря на это в ходе биологического совместного соревнования они принесли этим колоссам погибель. Подобной представляется история, скажем, паровой машины и двигателей внутреннего сгорания. Когда появились эти последние в виде двигателя Отто, гигантские и величественные поезда, приводимые в движение паром, пересекали все континенты, господствуя на них монопольно. Первые транспортные средства с бензиновыми моторами были неуклюжими слабаками и чудовищами. И вот за лет пятьдесят (эволюции на аналогичный процесс потребовались бы сотни миллионов лет) дошло до того, что в государствах с особо быстрыми темпами развития техники, таких как Соединённые Штаты, железнодорожный транспорт оказался на грани банкротства, экономической гибели, а почти все перевозки приняли на себя самолёты и автомобили, приводимые в движение бензиновыми двигателями.

Эта автономность развития изобретений, ибо о ней идёт речь, является только одной и, добавим, наиболее бросающейся в глаза стороной всего сложного явления. И это правда, что, будучи однажды сконструированным, автомобиль в определённом смысле дальше «развивается сам», что его формы, от года к году обновляющиеся и новые, так же диктует мода (впрочем скрытой пружиной которой является интерес производителей), как и технические требования, и что автомобиль 2000 года мы не можем себе представить просто потому, что – без сомнения – он будет в слишком большом несоответствии с сегодняшними представлениями; также, опираясь на современные эстетические соображения, мы были бы потрясены – представленным нам – образом человека 500 000 года. Однако всё это (напоминаю, мы всё ещё ведём разговор об автономности, о «собственной жизни» изобретений) важно только в «пределах вида», который составляют автомобили или атомные энергоцентрали. Но – вопреки возможному мнению – не «внутривидовое» развитие изобретений формирует в конечном итоге совокупность нашего бытия. Делают это прежде всего те феномены, те открытия и изобретения, которые вчера ещё никто даже не предвидел, а если как-то и представлял их материализацию и конструкцию, то уж наверняка последствия возникновения этих изобретений, мощно моделирующее, революционизирующее влияние их на образ мира оставались непредвидимыми, за пределами самой смелой фантазии. Примеры? Атомной энергии, неизвестной (просто не верится!) ещё семнадцать лет назад, будет достаточно. А химическая промышленность искусственных материалов? А телевидение, а кино, едва известное на исходе прошлого столетия? Проблема слишком очевидна, чтобы требовались доказательства.