У Черных рыцарей - Дольд-Михайлик Юрий Петрович - Страница 68

• Предыдущая
• 68/85
• Следующая

— Вы заставляете меня повторять: вы не можете ставить условия.

— Назовём это маленькой просьбой. Вас устраивает такая редакция?

— Если просьба действительно маленькая… — заколебался Шульц.

— Крохотная!

— Чего же вы хотите?

— Чтобы это чучело, — Домантович кивнул в сторону хозяина, — не торчало хоть сейчас у меня перед глазами. Он так опротивел мне, так осточертел, что я готов задушить его сонного.

Лицо Пантелеймона оставалось непроницаемым, словно он и впрямь был глухонемым.

— Ну, это действительно маленькая просьба. Рад, что могу её удовлетворить. Оставьте нас одних, Паня, только будьте поблизости!

— Слушаюсь. В случае чего..

— Как обычно: я позову вас.

Пантелеймон вышел. Домантович весело подмигнул ему вслед

— Что ж, вытаскивайте эту штучку, которая оттягивает ваш карман, и записывайте. Меня уже записывали в этой комнате и ещё в одном месте… Придвинуться поближе?

— Как вам удобно. Аппарат очень чувствителен.

Шульц включил магнитофон. Домантович придвинулся со своим стулом к столу и вполголоса начал:

— «Родился я в Республике немцев Поволжья…»

Когда первая лента закончилась и Шульц вставлял новую, Домантович горелой спичкой нацарапал на коробке сигарет: «Дайте кусочек бумаги».

Фред удивлённо поглядел на него, но выдернул из записной книжки листочек и вместе с карандашом молча положил на стол, одновременно выключив магнитофон. Механически продолжая рассказывать дальше, Домантович написал:

«Чарльз Диккенс так и не закончил роман „Тайна Эдвина Друда“.

Фред чуть не вскрикнул.

Быстро схватив карандаш, он на том же клочке бумаги ответил:

«Аксаков подтверждает, что рукой какого-то спирита из США роман был закончен».

Это был пароль, обусловленный ещё в Берлине Домантович и Григорий Гончаренко радостно переглянулись.

Короткая зима обрушилась на Каталонию сильными ветрами, частыми дождями, а по временам и мокрым лапчатым снегом.

Помещения бывшею монастыря продувало насквозь. В боксах ещё было относительно тепло, но в длинных коридорах, высоких залах, в церкви, в тирах, где обучали стрельбе, гуляли сквозняки, сырой воздух пронизывал до костей.

Холод, мрачная полутьма, искусственная изоляция друг от друга, отсутствие каких-либо развлечений, кроме бренди, комиксов и модных пластинок, — все что влияло на «рыцарей», отражалось на их успехах.

Вначале, правда, непогода вызвала даже некоторое оживление в школе. Будущие шпионы и диверсанты, запертые в боксах, жаждали во что бы то ни стало вырваться на свободу, как можно скорее покинуть мрачные монастырские стены. Но постепенно даже самыми старательными учениками овладела апатия. Никто не нарушал установленной дисциплины, но теоретический и практический курс программы усваивались медленно, часто бывали срывы, и это заставляло преподавателей и инструкторов возвращаться к пройденному.

Особенно пал духом Середа, который в школе значился под кличкой «Малыш». Лишь занятия по борьбе на некоторое время выводили его из состояния апатии, но последнее время Середу избегали приводить в спортзал. В запальчивости «Малыш» так дубасил своего партнёра, что того силой приходилось вырывать из его рук, и не всегда успевали это сделать вовремя: одному из тренеров Середа могучим ударом перебил ключицу второго на долгое время вывел из строя, так стукнув о пол, что у того сдвинулся с места какой-то позвонок.

Что же касается теоретических дисциплин, то «Малыш» к ним был совершенно равнодушен.

У Григория относительно Середы были свои намерения, и он попробовал повлиять на всегда мрачного парня.

— Послушайте, «Малыш», — сказал он как-то вечером, зайдя к нему в комнату, — я пришёл не как официальное лицо — ваш воспитатель, а просто как старый знакомый, который относится к вам доброжелательно. Мне хотелось бы…

— Во-первых, у меня есть имя собственное, и собачья кличка ни к чему. Во-вторых, я по горло сыт добродетелями! А такими, как вы, в особенности! — приподнявшись на кровати, Середа с такой ненавистью поглядел на своего воспитателя, что тот понял: бедняга никогда не простит себе откровенности в казарме под Мюнхеном, а Фреду — обмана, на который тот пошёл, назвавшись Сомовым.

— И всё-таки я действительно желаю вам добра! Когда-нибудь вы это поймёте… Но оставим это.. Неприязнь, вражда — это область чувств, а я пришёл для того, чтобы обратиться к вашему разуму.

— Убирайтесь отсюда, господин Сомов! Фреду Шульцу я не имею права это сказать, так спросите у Сомова. Он, безусловно, посоветует вам уйти как можно скорее.

Встретившись на следующий день с Домантовичем, Григорий передал ему разговор с Середой.

— Он не из тех, на ком можно поставить крест. У меня из головы не выходят слова, сказанные им в тот вечер, когда пьянствовали те типы, продавшиеся Черногузу. Помнишь, ты тоже слышал: «Может, хоть немного грязи с себя смою…» Я не могу к нему подступиться, он люто ненавидит меня, считает основным виновником того, что оказался здесь. Тебе будет легче найти с ним общий язык, тем более, что на людях мы с тобой не очень симпатизируем друг другу.

— Хорошо! Организуйте нам встречу!

— Я мог бы поселить вас вместе, но тебя готовят в резиденты, а он проходит по классу «Д». Единственное место — спортзал.

— Ты хочешь, чтоб он свернул мне шею или проломил голову?

— Договорись с ним как-нибудь. Я вызову тренера к себе, и вы сможете побыть вдвоём. Потом что-нибудь придумаем…

— Есть новости?

— Думбрайт что-то часто стал заглядывать во все уголки. Очевидно, к чему-то готовится. Знаменательно и то, что раньше все торопил, а теперь категорически настаивает на углублении знаний и подготовки. До весны — ни одной операции. Лишь засылка двух резидентов с одинаковым заданием: глубоко законспирироваться. Когда будут уточнены даты и места высадки, я тебе передам.

— А пока бить баклуши?

— Выходить в эфир в случае крайней необходимости.

— Можно спятить.

— Мне, думаешь, весело? Я теперь каждую минуту беспокоюсь о тебе.

— Так ведь я для них настоящая находка! Какой аттестат! Ещё до войны работал инспектором наробраза в одном из районов Республики немцев Поволжья и якобы выполнял деликатные поручения немецкой разведки, во время войны перешёл на сторону Власова и там зарекомендовал себя наилучшим образом… Всетаки высшее образование, интеллект и непреодолимое отвращение к посредственностям, которые не давали мне хода на родине. Букетик!

— Ты все шутишь!

— Какое там… Не пошутишь, голубчик, если знаешь, как оборачиваются дела. У наших союзников появилась тенденция ревизовать потсдамские решения. На совещании министров иностранных дел в октябре, в Лондоне…

— Это ты о выступлении Бирнса?..

— Да. И о том, что руководителя делегации США поддержал английский министр иностранных дел Бевен. В этом трогательном единстве взглядов отчётливо видна тенденция объединения против СССР. Ты понимаешь, к какому обострению международной обстановки это приведёт?

— Достаточно взглянуть на Думбрайта, чтобы все понять. Он уже намекал — мы накануне величайших событий, которые распахнут перед нами значительно более широкие горизонты, чем прежде… Но не будем думать об этом и вернёмся к нашим сегодняшним делам. Не теряя времени, возьмись за Середу.

— Назначь его моим партнёром хоть завтра. Только заранее позаботься об йоде, примочках и всяких там припарках… Итак, завтра?

— Если дежурным по залу будет не Вайс…

— Вайс? Этот альбинос? Что ты против него имеешь?

— Чересчур любезен, набивается в друзья, любит задавать лишние вопросы.

— Может быть, просто симпатизирует тебе?

— Вряд ли. Спросит, например, бывал ли я в пивнушке на углу такой-то и такой-то улиц, а во взгляде такое, знаешь, равнодушие… Слишком уж подчёркнутое, чтобы быть естественным. И в мышцах лица чувствуется напряжение… Сдержанное, едва уловимое, но ведь я хороший физиономист… Каждой клеточкой тела ощущаю, что Вайс относится ко мне с недоверием.

• Предыдущая
• 68/85
• Следующая