У Черных рыцарей - Дольд-Михайлик Юрий Петрович - Страница 59

• Предыдущая
• 59/85
• Следующая

— И я должен содержать её в дороге, во время гастролей, покупать туалеты?

— А вы не из щедрых! Согласитесь, что мы могли поставить вопрос именно так.

— Я понимаю. Я только хотел…

— Спешу вас успокоить. Деньги мы ей дадим!

Шрёдер, который только что чуть не умирал от страха, снова обрёл уверенность.

— Обращаю ваше внимание, что моё имя как артиста тоже чего-то стоит!

— Я думал, вы им не спекулируете!

— О, герр Шульц, как вы могли такое подумать?! Но кое-какие затраты, связанные с риском…

— На затраты, связанные с риском, — улыбнулся Шульц, мы вам можем выдать самое большее пятьсот долларов.

— Вы думаете — этого достаточно?

— Вы наглец, Григоре Кокулеску!

— Я артист и не разбираюсь в делах!

— Вы бывший сотрудник сигуранцы и отлично знаете, чем пахнут деньги!

— Не возражаю, не возражаю против пятисот.

— Так бы сразу… Кажется, договорились обо всём?

— А задаток?

— Вы больше чем наглец, Григоре Кокулеску!

— Вы в курсе всех моих дел и знаете, в каком я сейчас положении. Поверьте, только это…

— Хорошо! Пишите расписку на двести! Остальные триста вам передаст из рук в руки, и снова под расписку, Нонна уже в Москве.

— Какая ещё Нонна?

— Странно! Вы до сих пор не поинтересовались именем вашей будущей жены. Вы так равнодушны к женскому полу?

— Я должен сначала увидеть свою невесту, а тогда уж решить, стоит ею интересоваться или нет. Когда вы меня осчастливите?

— Очень скоро. Почти тотчас после моего ухода. Сегодня же пригласите её в ресторан. И вообще всячески афишируйте ваше ухаживание. Понятно?

— Придётся.

Едва кивнул головой, Фред Шульц вышел.

Артур Шрёдер аккуратно пересчитал полученный аванс и спрятал его в ящик стола. С минуту он сидел молча, словно собираясь с мыслями, потом вскочил со стула и подбежал к трюмо. Теперь он наклонился к нему так близко, что чуть ли не касался носом стекла.

— Ничего, ничего похожего, если бы не эта проклятая шарлатанка Лебек! — воскликнул он в отчаянии и тотчас прикрыл рот рукой.

В дверь кто-то тихонько, но настойчиво стучал.

Артур Шрёдер быстро пересёк комнату, открыл дверь. Подсознательно он ожидал ещё какой-либо неприятности. Но на сей раз судьба была к нему более благосклонна: на пороге стояла смуглая хорошенькая девушка.

— С кем имею честь?

— Нонна Покко! В будущем Нонна Шрёдер. Вам не кажется, что обручённым давно пора познакомиться?

Ещё не опомнившись от всего пережитого. Шрёдер молча отошёл в сторону.

Легко ступая и весело улыбаясь, Нонна вошла в комнату.

В это время в машине, только что отъехавшей от гостиницы, между двумя её пассажирами шёл разговор:

— Он сразу согласился?

— Шрёдер трус и скупердяй, герр Нунке. Согласился и взял деньги. Вот расписка в получении задатка.

— Вы молодчина, Фред!

— Я тоже очень доволен. Это поможет осуществить весь мой план.

— Дай бог! — искренне ответил Нунке. О, он бы не молил о выполнении плана Гончаренко-Шульца, если бы знал, в чём он заключается.

Направляясь к вилле Агнессы Менендос, Григорий Гончаренко всякий раз спрашивал себя, не предаёт ли он память Моники. Женщины эти были такие разные, не похожие друг на друга, а между тем — Гончаренко ясно ощущал это — играли в его жизни очень схожую роль.

Когда-то, встречаясь с Моникой в далёкой теперь Франции, Григорий словно очищался от грязи взаимоотношений с такими, как Заугель, Кубис и им подобными мерзавцами.

Именно душевная чистота Моники привлекала Генриха фон Гольдринга.

Конечно, во Франции ему было значительно легче. Он словно обрёл целительный источник, восстанавливающий силы, рождавший вдохновение.

Да и вообще там всё было иначе. Он жил отдельно от своих так называемых однополчан и порой мог отгородиться от них крепкими стенами своей комнаты.

Там у него были друзья: искренний, открытый Карл Лютц, безгранично преданный Курт — настоящий надёжный помощник. Была, наконец, мадам Тарваль, относившаяся к нему с материнской заботливостью… Во Франции Григорий чувствовал у себя за спиной отряды маки, действовавшие поблизости в горах, к которым можно было уйти в случае смертельной опасности. А главное — была Моника. Неповторимая, незабываемая! Здесь, в Испании, у него никого нет. Ни единой живой души. Живёт он в боксе при школе и обязан молча подчиняться суровому распорядку, установленному Нунке: даже дверь держать незапертой, чтобы дежурный мог войти в любую минуту. И заходят, шарят по ящикам, проверяют, не выключен ли подслушиватель, установленный с ведома, но, конечно же, без согласия жильца.

Нунке ввёл своеобразную практику для учеников класса «А»: наблюдать за своими воспитателями и преподавателями. Те были предупреждены о слежке, но кто именно контролирует каждый их шаг, они не знали, и это очень нервировало. Каждый понедельник Фреду, как и всем другим его коллегам, дежурный приносил сводку за неделю, составленную учениками: кто и что делал в такой-то час, куда ходил, с кем разговаривал. Когда Фред впервые выехал один в Фигерас, каждый его шаг был зафиксирован, каждая минута пребывания в городе учтена. Практикант, например, абсолютно точно знал, сколько чаевых герр Шульц дал официанту в ресторане, сколько — чистильщику сапог на улице. Такие сводки разбирались на лекциях и засчитывались ученикам как зачёт. Только во время разбора становилась известна фамилия практиканта, составлявшего сводку.

Во всей школе не было человека, с которым Фреду хотелось бы просто поговорить. Он знал, что ни от кого не услышит свежей, оригинальной мысли о новом в науке, об открытиях в астрономии или физике, об интересной книжке. Всё будет трактоваться лишь с точки зрения потребностей разведки.

Да и можно ли мечтать об интересной беседе, если после одного только рукопожатия Нунке, Воронова и особенно Шлитсена хочется немедленно вымыть руки И только вилла Агнессы Менендос — единственное место, куда можно сбежать и хоть немного отвлечься.

Правда, и с Агнессой нельзя быть вполне откровенным и чувствовать себя свободно. Ведь она тоже враг, пусть не по убеждениям, а лишь в силу собственной неосведомлённости, легковерия, экзальтированности.

Бедную женщину вырвали из привычной среды, опутали сетью ложных идей, обманули, изолировали от мира. Она не любит Россию, считая её безбожной и называя всех русских жестокими и злыми. Её убедили, что это сторонники красных расправились с её мужем, сделали дочь калекой, и Агнесса их ненавидит всем сердцем.

А сердце её так жаждет доброты и милосердия. Воплощением доброты и милосердия для Агнессы являются Христос и мадонна, и женщина свято верит, что, неся слово божье во все уголки мира, можно осушить слезы, утолить скорбь, остановить потоки крови.

Наивная душа! Каждый год в день рождения Иренэ несчастная мать посылает в школу стопки молитвенников, которые Нунке принимает с благодарностью и тут же сжигает, потому что их просто некуда девать.

Правда, последнее время глубокая вера экзальтированной женщины несколько поколебалась. Виной тому отчаяние матери, так и не вымолившей спасения для своего ребёнка. Но Агнесса всеми силами старается приглушить этот голос протеста, отогнать от себя сомнения. Ведь в жизни у неё есть только вера — лишившись её, она потеряет все.

Как хочется Григорию помочь этой женщине обрести действительно крепкую опору, открыть ей глаза, пробудить к подлинной жизни эту свободолюбивую душу, скованную догмами католицизма. Спасти, в конце концов, маленькую Иренэ, которой нужны не молитвы, а систематическое лечение в специальном санатории.

Всем сердцем Григорий чувствует, что Агнесса может стать другом. Она не утратила человечности, обычных чувств нормального здорового человека, она искренна и откровенна. С нею можно разговаривать, не боясь, что завтра сказанное в её доме станет известно Воронову, который тоже часто посещает виллу, или духовнику. Его лицемерие Григорий уже дважды раскрыл перед Агнессой, и теперь она в своих отношениях с небом старается обходиться без посредника.

• Предыдущая
• 59/85
• Следующая