Над пропастью юности (СИ) - "Paper Doll" - Страница 50

— Да. Изучаю экономику. Последний год, — он решил сосредоточить взгляд на чайнике, из тонкого носика которого поднималась струйка теплого пара, растворяющегося под лучами холодного солнца, проникающими в комнату через большие окна.

— Должно быть, скоро и жениться должен, — грустно вторил мужчина, опустив глаза вниз на сложенные вперед руки.

— Не думаю, что это случиться скоро. Вряд ли это вообще когда-нибудь случиться, — он прокашлялся, будто прежние убеждения застряли посреди горла огромным комом. — Я не большой приверженец брака.

— Это только до тех пор, пока не встретишь ту самую девушку. Она изменит твоё мнение об этом, — мистер Клаффин хрипло рассмеялся. — Или, может быть, твоё сердце уже кем-то разбито?

И всё снова начало вращаться вокруг любви, в которую Джеймс не верил, слепо следуя своей упрямости. Иллюзия, обман, глупая выдумка, полная пустых надежд и мечтаний о том, будто кто-то другой может стать важнее себя. Сама концепция любви была для него бессмысленной, поскольку жертвовать своим благом во благо другого — альтруизм чистой воды да и только. Смесь сексуального напряжения друг к другу извращает нежные чувства, теряющие последние капли здравого рассудка под жаром физического влечения. Можно заниматься любовью, но не отдавать её. Делать всё исключительно ради удовлетворения обоих тел, сохраняя сердца холодными во благо обеим сторонам. Удобство и безответственность было единственным, что мог предложить ветреный Джеймс, чего никогда и не скрывал. И всё же разочарование шло за ним по пятам.

Он не хотел делиться своими взглядами с мистером Клаффином, предубежденный в том, что тот лишь от души посмеется над ним. Он был человеком вдвое старшим него, а потому и жизненный опыт имел гораздо больший, с чем Джеймсу было не потягаться. Доказывать ему что-либо было бы бесполезно и глупо. Пустая трата времени, не стоящего и потраченной минуты. Куда проще пустить всё на самотек и позволить всем оставаться при своем. Одно поколение всегда будет винить другое в неразделение ценностей, остающихся по своей сути неизмененными.

— Никто не разобьет моего сердца, — смело заявил Джеймс, придавая словам оттенка слепой самоуверенности, что не могла не позабавить собеседника.

— Хотел бы я, чтобы ты не ошибался. В любом случае, если этого не сделают с тобой, это сделаешь ты сам, — мистер Клаффин поднял неспеша с места, только чтобы выключить чайник и разлить кипяток по чашкам.

С этим убеждением Джеймс не мог спорить. На его счету уже было несколько разбитых сердец, чем он нисколько не гордился, но изменить что-либо тоже не мог. Он разбивал их ненарочно, упуская в игре, начатой забавы ради.

— Не мог бы ты помочь мне? — мистер Клаффин неуклюже обернулся вокруг своей оси, когда Джеймс живо поднялся с места. Совершенно забыв о собаке, покоящейся у его ног, случайно задел её стулом, затем споткнулся о неё, но сумел сдержать равновесие. — Всё в порядке? — обеспокоенно спросил мужчина, услышав приглушенный собачий вой.

— Да. Я просто… Всё в порядке, — Джеймс бегло почесал Элли за ухом, вынудив ту замолчать, пока не подошел к мистеру Клаффину. Тот молча указал ему на чашки и кивнул головой в сторону лестницы, ведущей на второй этаж.

— Молодость дышит любовью, — продолжал стоять на своем мужчина. Вцепившись крепко пальцами в перила, он одолевал ступенька за ступенькой, когда Джеймс следил за тем, чтобы не пролить на себя кипяток, разлитый по чашкам, что он удерживал в обеих ладонях. — Это самое лучшее время для влюбленности, пока сердце ещё не очерствело к красоте, что со временем утратит свой блеск окончательно и бесповоротно. Неужели никто не волновал твоё сердце прежде? — мужчина задержался на последней ступеньке, полуобернувшись к Джеймсу, чтобы прожечь его отсутствующим взглядом.

Он подумал о Фрее. Мысль о ней была молниеносно короткой, но всё же заставила ненадолго замешкаться. Особенно врезался в память момент, когда он проснулся на неудобной церковной скамье, не заметив даже того, когда успел уснуть. Понадобилось несколько секунд, чтобы прийти в себя и вспомнить предшествующие этому события, что вмиг отрезвило мозг. Джеймс оглянулся вокруг, но зал был пустующим. Дождь прошел, и через витражные окна переливы золота нежно касались всего, не оставляя во тьме ни единого миллиметра пустого пространства. Фреи нигде не было, но на соседней лавке лежал эскиз рисунка, на котором был запечатлен зал, где затерялась его уснувшая фигура в виде свисающих с крайней скамейки ног, загораживающих проход. Это заставило Джеймса улыбнуться и почему-то усомниться в том, что она могла оставить его одного, невзирая на то, что ничего не мешало ей это сделать. По большей мере, Джеймс даже заслуживал этого.

Он нашел её в будке для исповеди. Заняв место священника, Джеймс отодвинул ширму и встретился с лицом Фреи, на котором играли полутени, меняя выражение лица, что оставалось неизменным.

— Ещё немного, ладно? Эта тишина такая приятная, — шепотом попросила она, подвинув голову к ширме. Ему ничего не стоило протянуть руку, чтобы дотронуться к её пушистым волосам, что легко пересекали решётку, но, казалось, это должно было всё нарушить. — Только послушай, — Фрея закрыла глаза. Он сделал тоже самое — наклонил голову, позволив её волосам щекотать щеку, прикрыл глаза и старался прислушаться. Вот только всё, что Джеймс мог слышать, это была не тишина, а её ритмичное дыхание.

— Нет, — он не заметил короткой паузы, которую заняла мимолетная мысль о Фрее. — В жизни много других поводов для волнения.

— Едва половина из них стоят того, — произнес мистер Клаффин, прежде чем продолжить идти.

Его спальня была скромной и небольшой. Двуспальная кровать у стены, платяной шкаф рядом и стол, подпиравшей окно. Ни единой фотографии, ни единой картины не испещряли серые стены, нагоняя тоску на редкостного посетителя. Джеймс поставил кружки на стол, где стояла печатная машинка с заправленной внутрь бумагой, за которой ему предстояло работать некоторое время, пока книга не будет готова. Он знал, как ней пользоваться только благодаря Дункану, который избрав журналистику смыслом своей жизни проводил за машинкой дни, печатая на ней разное, чему научил и их со Спенсером исключительно забавы ради.

— Можем начать, как только скажете, — Джеймс сел на жесткий деревянный стул, скрипнув ножками по старым половицам. Он и не заметил, как собака уже лежала на кровати, послушно положив голову на ноги мистера Клаффина, отвернувшегося к окну с задумчивым выражением лица.

Джеймс успел засучить рукава и сделать большой глоток обжигающего напитка, когда мистер Клаффин неспеша начал свою исповедь. История его начиналась с первой юношеской любви, ведь куда было без этого? Недавние расспросы теперь имели больше значения.

По ходу их работы Джеймс отвлекался только, чтобы отпить немного чая, что медленно остывал за тем, как проходили часы. Он печатал всё, что мистер Клаффин говорил ему печатать и останавливался всякий раз, когда тот пытался подобрать нужное слово. Получалось занимательно и живо. Рассказчиком он был неплохим, Джеймсу только и оставалось, что не мешать, что получалось на редкость неплохо.

Воспоминания о любви мистера Клаффина снова вернули его мысленно к Фрее. Она оставалась где-то под кожей, напоминая о себе схожим ощущением, что описывал мужчина. Ему не нравилось предаваться сантиментам, потому что сюжет и образы были совсем уж разными, но не ощущение, обостряющееся при каждой новой встрече.

Они закончили три часа спустя. Была готова целая глава, хотя Джеймс подозревал, что на время следующей встречи они продолжат её, невзирая на целостность и законченность.

— Надеюсь, я не очень сильно тебя задержал? — уже в прихожей спросил мистер Клаффин. Джеймс обувался, согнувшись пополам, чтобы завязать шнурки.

— Всё в порядке. Я никуда не спешу, — ответил на выдохе. — Должен признать, мне нравиться, как вы ведете повествование, — Джеймс чуть нагнулся, чтобы почесать Элли за ухом.

— Не слишком сентиментально? Кажется, я копнул слишком глубоко, но в то же время эта важная часть истории, — вслух рассуждал мужчина скорее сам с собой, нежели с Джеймсом. — Чёрт, совсем забыл, — он пошарил ладонью по внутреннему карману пиджака, вынув оттуда несколько сложенных вдвое купюр, что тут же протянул парню.