Его моя малышка (СИ) - Лабрус Елена - Страница 46

И он не пытался примириться со своей совестью в отношении обещания данного Лизе, когда затеял расследование. Он пообещал, и он анализ не сделал, но это же не значит, что истина ему была не нужна. Пусть это действительно было неважно, Диана — его дочь и навсегда останется ей. Но что на самом деле произошло в роддоме и кого линчевать: Лизу, её мамашу или кого-то из врачей, за то, что его девочка, возможно, не его — он хотел знать во что бы то ни стало.

Всё, что смог добыть нанятый им детектив, у него уже было на руках. Только это были документы, из которых он ничего нового не узнал. А Романа интересовали свидетели, подробности. Правда.

И с утра, напоив Марину «антипохмелином» и оставив отсыпаться дома, он поехал прямиком в роддом.

— Роман Евгеньевич, — встретила его главврач с распростёртыми объятиями, но не сказать, чтобы радушно.

— Очень рад, что вы меня не забыли, Наталья Валентиновна, — оглянулся он на свежий, но скромный ремонт. И по достоинству оценил машину, когда нечаянно сел на брелок, а под окнами роддома сигнализацией взвыл новенький джип.

— Как ваша девочка? — настороженно разглядывая мужчину, растянула главврач губы в улыбке.

— Спасибо, замечательно. Растёт.

— Как здоровье вашей жены? — покрутившись посреди кабинета, всё же заняла она свой стол, за которым сразу почувствовала себя увереннее.

— И хотел бы сказать неплохо, но не скажу, — не покривил Роман душой.

И хоть пришёл, не имея чёткого плана чем же надавить на главврача, решил действовать по обстановке.

— Сожалею. А я уж грешным делом подумала вы к нам за вторым, — улыбнулась она сочувственно. — Хотя да, её же кесарили, ей наверно, ещё нельзя?

— Наталья Валентиновна, — улыбнулся Гомельский самой обворожительной из своих улыбок, — мне очень нужна ваша помощь.

— Моя? — положила она руки на стол как примерная ученица и искренне удивилась. — Чем же я могу вам помочь, Роман Евгеньевич?

— Видите ли, обстоятельства сложились так, что мы с женой разводимся, — слегка приврал он.

Она всплеснула руками, словно это было что-то из ряда вон выходящее.

— Да как же так?

— Случается, — равнодушно пожал Гомельский плечами. — И как это обычно бывает, в процессе возникли некоторые вопросы, что и привели меня к вам.

Он всматривался в её лицо с пристальностью охотника, следящего за добычей. Ведь чем более общими словами он будет выражаться, не называя вещи прямо, тем серьёзнее грешки придут ей на ум, тем сильнее она начнёт нервничать.

«Ну давай, же, — уговаривал он мимические морщины на лице этой опытной и не самой честной женщины, обещавшей потратить все его добровольно пожертвованные средства исключительно на нужны роддома. — Дрогни. Испугайся. Оживись».

— Я в долгу не останусь, ну вы знаете, благодарным я быть умею, — подбросил он дровишек в костёр её интереса.

Но единственное что увидел: жадность. Мучительное желание нагреть руки, вот только полное недоумение: как?

— Да не нужно никакой благодарности, что вы, — кокетничала она. — Всё, чем смогу я и так рада помочь. Только ума не приложу в чём проблема.

— Вы не волнуйтесь, ничего, что потребовало бы от вас каких-то усилий или ни дай бог превышения полномочий, я не попрошу, — поднялся он с подоконника и, обойдя стул, сел на него, закинув ногу на ногу. — Мне просто нужны факты. Любые. Все. Всё о том дне, когда рожала моя жена. Кто что помнит: врач, анестезиолог, акушерка, нянечка, охранник, любые показания, любые записи или сведения мне пригодятся.



— Вы меня пугаете, Роман Евгеньевич, — встала она и позвала кого-то в дверь «Таня». — Что же такого произошло, что понадобились такие подробности?

Он дождался, когда призванная и не видимая им Таня получит шёпотом свои инструкции, и только когда дверь закрылась, ответил:

— Есть подозрение, что ваши врачи вели себя крайне непрофессионально и это повлекло за собой массу проблем, — вот так он замысловато выразился.

Но хуже всего было не то, что он сказал, а то, что подумал. А он признался себе, что верит: ребёнка могли подменить.

Нет, главврач роддома была не из тех впечатлительных особ, что заламывают руки, падают в обмороки или начинают причитать как пойманный на месте воришка, тем более после такой расплывчатой формулировки.

Наталья Валентиновна даже не утратила выражение любезности со своего сероватого из-за злоупотребления никотином, а может нагрузки и злоупотребления, лица. Резко выпрямилась, но в этот миг почувствовала не угрозу уплывающим из рук, призрачно поманившим её деньгам, в ней проснулось нечто большее — честь и достоинство врача, ответственность руководителя и даже патриотизм в отношении собственного роддома.

— Вы на что это намекаете? — опёрлась она рукой на стол лицом к Гомельскому. — Думаете, раз у вашей жены проблемы со здоровьем или она теперь не может иметь детей, так это мои врачи виноваты?

Роман посмотрел на неё с удивлением: так вот что её беспокоит?

Врач посмотрела на него не моргая, явно решая в уме трудную задачу: не сболтнула ли она лишнего.

Но тут в дверь вошла пресловутая Таня, безликая в своей больничной униформе, но как опознавательный знак: конопатая, юная и нескромная. Но плевать было Гомельскому на её взгляд, откровенно его раздевающий, куда больше его интересовала папка, что она принесла.

— Ну давайте посмотрим, чем же мы перед вами так провинились, — открыла её главврач, отослав оглянувшуюся в дверях Таню. — Так, так, так. Двадцать пятое апреля. И в прошлом году это был у нас…

— Выходной, Наталья Валентиновна. У вас был выходной, — подсказал Гомельский устало. — Вы появились здесь только через сутки, впрочем, как и я. Добирался с Женевы, можно сказать, на перекладных. И в Женеве был дождь, ветер, ливень. А здесь жара. Пыльно. Душно. Вы прямо с дачи. Нервная. ЧэПэ.

— Да, да, да, — закивала она, листая тонкую папку. Но к его разочарованию, её содержимое Гомельский выучил за ночь наизусть. — Двадцать пятое. Смерть ребёнка. Неприятная история.

Что? Он приподнялся в стуле. Его словно шарахнуло током.

— Смерть? Вы говорили: кесарево, очень сложный случай.

— Это у вас кесарево, — вздохнула она, не заметив, как его закоротило. — А у меня кроме вас целый роддом. Да, случается, и такое в нашей работе, увы. А там роженица была возрастная, а беременность первая. И ребёнок вроде доношенный. И восемь баллов по шкале Апгар поставили, а потом раз, — листнула она страницу, не глядя, — и остановка дыхания. А, когда кинулись, уже и сделать ничего не смогли. Халатное бездействие, — скривилась она, — как же. Но что было то было, и за тот случай мы своё наказание уже понесли. Весь роддом и премии лишили, и наслушались от начальства во, — провела она по горлу рукой, — что такую патологию пропустили. И комиссия за комиссией весь год, — махнула она рукой. — Но мы же не боги. Это там: бог дал, бог взял. И если кому суждено жить, тот выживет. И тем более мне обидно, что вы, Роман Евгеньевич, с претензиями. Вашей-то девочке три балла с натяжкой поставили, реанимировать пришлось. А там наша ли вина, что родовые пути узкие, плод крупный, воды отошли, родовой деятельности нет, пока достали — она синющая. Думали не откачаем, — повторяла она чьи-то слова так, словно видела всё своими глазами. — А ничего, спасли ведь. Живите да радуйтесь. А вы на претензии намекаете.

— Наталья Валентиновна, — тяжело вздохнул Роман, приходя в себя. — Если бы я намекал, то вы бы точно это поняли. А я говорю простым русским языком: я просто хочу знать правду о рождении моей малышки. Всю от первой и до последней буквы. Лично я не собираюсь никого подводить под трибунал, подавать на вас в суд или наказывать. Я хочу, чтобы мне рассказали, что здесь произошло. С того момента как мою жену привезли и ровно до того момента, когда она очнулась от наркоза рядом с ребёнком. И это всё, чего я прошу. Могу я поговорить с врачом, что оперировал мою жену?