Его моя малышка (СИ) - Лабрус Елена - Страница 14

Это было что-то новенькое.

— Как скажешь, — небрежно пожал он плечами, не подавая вида, что заинтригован. Но сдался. В конце концов, можно ведь и после «этого» поговорить.

И вместо того, чтобы спуститься вниз к гостям, он выпил бокал шампанского, выжидая десять минут, а на лестнице повернул наверх, к спальням.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

В коридоре снова послышались голоса.

— Кажется, Лиза возвращается, — встрепенулась Лидия Васильевна, словно их застали на месте преступления. — Или Любовь Николаевна, — ещё больше занервничала она, прислушиваясь.

А Марине, напротив, стало как-то всё равно. Даже наоборот, она подумала: хорошо, если бы кто-нибудь из них пришёл проведать ребёнка. Ей не хотелось создавать неприятности Лидии Васильевне, но безопасность Дианы волновала Марину сильнее.

— Я же могу выйти через другую спальню? — на всякий случай уточнила она.

— Да, да, к Роману Евгеньевичу они вряд ли пойдут, — кажется, даже побледнела домработница, но явно обрадовалась её предложению.

— Хорошо, я тогда дождусь, когда никого не будет в коридоре и выйду через его спальню, — медлила в дверях ванной Марина. — А вы, пожалуйста, скажите Елизавете Марковне про руку.

— Да мне бы только до утра продержаться, а там уже приедет новая няня.

— Ещё весь вечер впереди, и вся ночь, — настаивала Марина. — Не хотите сами, давайте, я скажу Роману Евгеньевичу. Нет ничего страшного в том, что вы переоценили свои силы. Думали, небольшое растяжение, старая травма, а с рукой стало совсем плохо. Нет ничего криминального и в том, что я вам помогла.

— Хорошо, скажите. Только, если можно, наедине, — нервно пригладила она волосы. — Чтобы Любовь Николаевна не слышала.

«Внучка, сын, — усмехнулась про себя Марина. — А своё место всё равно дороже. Каждый заботится лишь о себе».

— Вы её просто не знаете, — оправдываясь, заламывала руки женщина, не чая уже как избавиться от Марины.

«И знать не хочу, — пока та не хлопнулась в обморок со страху как согрешившая монахиня, закрыла за собой дверь Марина. — Ещё меня он поучал, кого я должна уволить, а у самого такая прислуга, что ребёнка хоть бери и уноси, никто и не заметит, — открывала и закрывала она двери, пока не оказалась в спальне Гомельского.

И знать не хотела, как он живёт, скользнув мимо его не заправленной кровати.

Но едва взялась за ручку двери, как сердце ушло в пятки. Потому что ручка опустилась вниз сама, дверь бесшумно отворилась, заставив Марину попятиться, и впустила в комнату Романа Гомельского собственной персоной.

Марина невольно ахнула от испуга. И непроизвольно отступила назад, прежде чем увидела, что у него завязаны глаза. В какие бы игры они не играли: жмурки, салки, догонялки, их дело — для Марины это был шанс проскользнуть незаметно в открытую дверь до того, как она захлопнется.

Сердце предательски билось где-то в горле, мешая дышать. Но ноги слушались. В отличие от дурацких инстинктов. Это же благодаря им, первое, что захотелось сделать в такой нелепой ситуации — сбежать. И зря.

Ведь ровно в тот момент, когда Марина метнулась к стене, Гомельский преградил ей путь и ногой закрыл дверь.

Он ориентировался так, словно от рождения был слепым. Словно, как опытный хищник на охоте, слышал биение её сердца. Возможно, не первый раз играл в эту игру. В конце концов, это была его спальня. И он точно знал, что их разделяет всего один шаг.

И он его сделал. Этот шаг.

Лопатки впечатались в стену, когда его руки убедительно обхватили её за шею.

И Марина не успела ни дёрнуться, ни вскрикнуть, ни возразить, когда её рот запечатали поцелуем.

Оставалась только глупо замычать. Но почему-то не хотелось. Хотелось ответить его горячим губам, а не снять сильные руки, держащие в изломе шею.

И приподняться на цыпочки, подаваясь к нему, когда её затылок упёрся в стену.

А ещё прижаться со всей силы к этой вздымающейся от дыхания мужской груди.

Вот так нечаянно неосторожно ненароком урвать кусочек чужого счастья.

Вот только слишком много вокруг было чужого: чужой муж, чужой ребёнок, чужой, предназначенный вовсе не ей, поцелуй. И Марина не ответила.

Улыбнулась стиснутыми, так и не сдавшимися под его натиском губами.

Гомельский замер, почуяв неладное. И решительно стянул повязку.

Но почему-то не отпустил, даже когда узнал. Молча, напряжённо всматривался в темноте в её лицо.

— Я, наверно, оказалась не в то время не в том месте, — насколько смогла, вжалась Марина в стену, чтобы отодвинуться от него.

— Или я зашёл не туда, — словно очнувшись, отпрянул он.

— Это ваша спальня. Но я могу объяснить, — выдохнула и опустила напряжённые плечи Марина, стараясь держать лицо. Казаться спокойной, всё понимающей, ничем не смущённой, равнодушной.

— А я? — усмехнулся Гомельский. — Как я это объясню? — покачал он головой.

— Вы и не должны. А я… — она нервно сглотнула, замолчав от брошенного на неё взгляда, безошибочно поняв, что сейчас не нужно слов.

— Я пойду…

— Я провожу…

Вырвалось у них одновременно.

Гомельский молча открыл дверь. И молча шёл следом, вниз до парадной лестницы входа.

— Праздник будет в саду, — остановился он в дверях и заставил Марину обернуться, показывая, большим пальцем за спину, что сад там.

— Спасибо. Отлично вам отпраздновать. Но мне пора.

— Марин, позвольте мне как-то сгладить…

— Роман, мы взрослые люди. Не думаю, что это может стать какой-то проблемой, — пятилась она по ступенькам.

— Если вы сейчас уйдёте, эта неловкость так и останется между нами, — словно держал он её глазами.

— Значит, пусть останется, — улыбнулась она. — Но сейчас вам нужно заботиться не об этом. Лидия Васильевна снова повредила руку. Ей одной с Дианой не справиться. Собственно, поэтому я оказалась в вашей спальне.

— С Дианой всё в порядке? — тут же забыл он обо всём остальном и тревожно нахмурился.

— Да. Она спит. Под присмотром вашей домработницы. Но лучше бы вам не оставлять её сегодня с дочерью, простите. Спасибо за чудесный вечер!

— Моя жена, я надеюсь, — оперся он рукой о перила и как-то болезненно скривился. — Надеюсь, она не наговорила вам лишнего?

— О, нет, нет, напротив. Мы мимо поболтали.

— Просто она хотела…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Пусть она приедет, я поговорю с ней в офисе о том, чего она хотела, — и без его пояснений понимала Марина, что именно за этим он её и позвал.

— Может, всё же останетесь? Будет фейерверк и пара популярных звёзд обещали гнусавить без фонограммы, — снова показал он за спину, но как-то без особой надежды.

— Мне совершенно это неинтересно, — спустилась она до самого низа.

— Я просто понятия не имею, что вам интересно, — сбежал он по ступеням, и сам подал пальто, что уже принёс любезный мажордом.

— Спасибо, — подцепила она кашемир за вешалку, вместо того, чтобы надеть, и закинула на плечо.

— Мне интересен ваш инвестиционный проект. Пришлите документы. Мой финансовый отдел их посмотрит.

— Спасибо! — прижал он руку к сердцу.

— Не благодарите, — уверенно качнула головой Марина. И была рада, что до машины её пошёл провожать мажордом.

Строгий дядька в ливрее, закрыл за ней дверь и пожелал счастливого пути.

Только когда лимузин тронулся, Марина, наконец открыла свою сумку и аккуратно сложила по пакетикам высохшие ватные палочки.

И руки предательски тряслись, вот только совсем не тест был сейчас тому виной.

Он хотел прибить жену немедленно. Придушить этим чёртовым шарфом. За всё. За дурацкую затею, на которую он повёлся. За грёбаный стыд. За неловкость, что ему пришлось пережить. За брошенную без присмотра дочь. За музыку, что гремела на улице. И если бы там пошёл дождь, то и за этот дождь тоже.