Дела святейшие - Дельвиг Полина Александровна - Страница 18

— А вы не догадываетесь?

— Нет.

Ответ прозвучал так бесхитростно, просто, что только врожденный авантюризм и годы испытаний позволили полячке остаться невозмутимой.

— Как же так, — она попробовала улыбнуться, — вы храните его имущество и не понимаете, зачем я здесь?

— Простите, чье имущество мы храним?

— Петера Ласмэ, конечно.

— Странно. Я впервые слышу это имя.

Внутри разливалось нехорошее тепло. Такой ответ мог означать только две вещи: либо монашки не собираются ничего возвращать — раз владелец умер, значит, и говорить не о чем, либо... Либо Петер солгал ей. Бог ведает зачем, но в любом случае сейчас следовало как-то выходить из сложившейся ситуации.

Молодая вдова достала из сумочки крошечный кружевной платок, аккуратно промокнула слезки.

— Матушка, признаться, я немного растеряна... — Она по привычке спрятала платочек за вырез выдающейся во всех смыслах груди. — Простите, здесь немного душновато...

Настоятельница кинула взгляд в сторону распахнутого настежь окна, но ничего не сказала.

— ...Я понимаю, со стороны может показаться, что я пришла сюда, в эти святые стены, с корыстными намерениями, но поверьте, я бы никогда не осмелилась. И если бы не обещание, данное мною моему любимому супругу пред самой его кончиной... — Голос задрожал. — Петер, да пребудет его душа в раю, хотел, чтобы я построила приют для обездоленных и несчастных детей, открыла для них бесплатную школу и больницу... Но вы же понимаете, столь грандиозный проект требует не менее грандиозных капиталовложений, и лишь поэтому я здесь. Лично мне ничего не нужно. Вы понимаете меня?

Вдова начинала нервничать: игуменья молчала, ее лицо, обрамленное черной материей, оставалось суровым и непроницаемым, и можно было только догадываться, что на самом деле стоит за этой сдержанностью — простая жадность или искреннее непонимание происходящего.

Софи решила предпринять последнюю попытку.

— Нет, я ни в коем случае не хочу забрать все, а уж тем более сразу... Но все же хотелось с чего-то начать. К тому же адвокаты ждут моего возвращения. Им не терпится узнать, как будут урегулированы мои права.

— Ваши права?

Теплые морщины вокруг глаз дрогнули, а сами глаза приняли такое недоуменное, по-детски непонимающее выражение, что усомниться в искренности игуменьи было невозможно.

— Дитя мое, я никак не пойму, о каких правах вы все время говорите?

Украшенные стразами ногти вдовы с силой впились в ладони. Значит, все-таки этот гад солгал ей. Чтоб гореть ему в аду!

— Так о чем идет речь? — с неожиданной резкостью переспросила настоятельница. — Или говорите, дитя мое, или...

С трудом удерживаясь от того, чтобы не пуститься наутек, Софи пробежалась дрожащими пальчиками по пуговицам блузки, расстегнула верхнюю. Условно верхнюю — та просто находилась выше остальных. Как теперь изо всего этого выпутываться? Боже правый, как жарко... Вариантов нет, придется до конца играть роль обманутой дурочки. А могилу мужа, по возвращении, она сравняет с землей.

— О чем я говорю? Я говорю о праве на имущество, переданного вашему монастырю семьей моего покойного супруга на временное хранение. Перед самой кончиной он мне все подробно рассказал, у меня даже есть свидетели...

Настоятельница порывисто встала. И без того неяркое лицо стало вдруг бледным как мел, черное монашеское облачение делало эту бледность зловещей. Игуменья взмахнула рукой, словно ворон крылом.

«Все, мне крышка, — с какой-то обреченностью подумала Софи. — Сейчас она вызовет полицию. Меня арестуют, потом выяснится, что я живу по поддельным документам, потом узнают, что мой муж умер явно не своей смертью, потом...»

— Дочь моя, правильно ли я поняла: вы пришли, чтобы забрать имущество, доверенное этой обители Гедиминами?

Тихий доселе голос с неожиданной мощью прокатился по пустому залу. Софи обдало жаром. Ноги стали ватными, несколько раз хлюпнув ртом, она без сил опустилась на пол.

— Что с вами? Вам плохо?

В белокурой голове все путалось.

— Да... Я... я... я до сих пор не могу оправиться от смерти моего дорогого супруга.

Не в силах больше сдерживаться, полячка разрыдалась. Пресвятая Богородица! А ведь она чуть не ушла... Промолчи эта чертова монашка на пару секунд дольше, и она бы действительно ушла, рассыпаясь в извинениях. Нет, все-таки все бабы дряни, даже те, что в рясах!

— Я понимаю ваше состояние, — довольно холодно сказала настоятельница. — Но я не совсем понимаю, какое отношение Петер Ласмэ имеет к наследству Гедиминов? Насколько мне известно, законный наследник носит совершенно иное имя.

— Вы абсолютно правы, — поспешно забормотала вдова. — Дело в том, что... Понимаете... Мой муж в свое время тайно бежал из СССР, он поменял имя, опасаясь, что коммунисты разыщут его и вернут обратно...

Настоятельница как-то боком, медленно присела на свой деревянный трон. Зал погрузился в тишину. Казалось, даже птицы за окном стали петь тише. Сколько времени прошло, Софи не знала. Наконец игуменья шевельнулась:

— Значит, вы желаете забрать все?

— Желаю, — в истеричном восторге прошептала Софи. — Очень желаю! Мне так много надо построить... Знаете, и больница, и школа, и приют... А стройматериалы сейчас так дороги...

— Вы это уже говорили. — Впервые настоятельница обнаружила в себе нечто мирское. В ее голосе отчетливо звучало раздражение. — Что ж, это действительно ваше право... Но чтобы взять свое — сначала верните наше.

При этих словах Софи снова едва не впала в панику.

— Вернуть ваше? — растерянно пробормотала она.

Настоятельница нахмурилась еще сильнее:

— Разумеется. Необходимы доказательства вашего права. Вы же не думаете, что мы отдадим хранимое веками первому встречному?

Софи понадобилось несколько секунд, чтобы сообразить, что именно кроется за этой витиевато-угрожающей фразой. Дрожащими руками вдова расстегнула сумочку и достала бархатный футляр. Уже без поклона, но все же очень почтительно подала игуменье. Настоятельница раскрыла коробку и внимательно осмотрела два предмета, лежащие на белом атласе. На лице появилось странное выражение: злорадное, но вместе с тем озабоченное.

— Что это? — спросил она после небольшой паузы.

— То, что вы просили. Это ваше. Теперь верните мое.

В полуприкрытых глазах вдовы плясали искры.

— Дочь моя, или вы сознательно пытаетесь обмануть нашу обитель, или кто-то ввел вас в заблуждение.

Нет, сегодня явно был не ее день. Софи чувствовала себя, словно на американских горках.

— Что вы имеете в виду? — с трудом вымолвила она.

Настоятельница продолжала поглядывать то на нее, то на футляр.

— Это не наше.

Это было уже слишком: с таким трудом обретенные сокровища снова уплывали из рук.

— Как не ваше? — взвизгнула разъяренная вдова. — Конечно ваше.

— А я говорю — нет.

— Откуда мне знать, что вы говорите правду? — Софи резко вскинула белокурую голову. Для ревностной католички это была ничем не оправданная дерзость, но сейчас в ладно скроенном, алчном теле бушевала настоящая буря.

Настоятельница сложила руки. Добрые глаза смотрели строго, но без осуждения.

— Дитя мое, пытаясь обвинить церковь во лжи, вы сами совершаете грех.

Однако вдовица отступать не собиралась. Раз сокровища здесь, она их получит. А игуменья, скорее всего, блефует, она просто не хочет ничего возвращать.

— Хорошо же, — прошипела Софи с угрозой. — В таком случае, пусть нашим спором займутся адвокаты.

И она уже сделала шаг назад, показывая, что хочет уйти, как настоятельница остановила ее:

— Подождите...

Полячка выжидающе замерла:

— Я слушаю.

— Не думайте, что испугали меня. — Голос звучал негромко, но твердо. — Просто наша обитель не желает, чтобы дело было предано огласке. Но с другой стороны, — опять появились угрожающие нотки, — я безусловно не могу позволить имуществу Гедиминов попасть в чужие руки. Поэтому сообщу вам, в чем причина моего отказа-