Птицеферма (СИ) - Солодкова Татьяна Владимировна - Страница 98

— Тащи, — соглашаюсь запальчиво, запахивая халат и сжимая его половинки под горлом. — Тащи, у тебя хватит силы. Покажи мне, что сильнее. Продемонстрируй наглядно, что я ничто и у меня нет права голоса. Думаешь, я буду отбиваться? Я сдамся. Как сдавалась там целых два года. Такая женщина тебе нужна?!

Ник отступает от меня. Проводит ладонью по лицу.

Качает головой.

— Дура. Какая же ты дура.

А потом разворачивается и молча выходит за дверь.

Замок щелкает.

Всё.

— Вы подвергались сексуальному насилию за время пребывания на Пандоре?

— Да.

— Сколько раз?

— Два, — доктор Щиц с серьезным видом делает заметки в своем планшете. — Два года, — уточняю.

Женщина вскидывает на меня глаза; поправляет очки на своем носу, чтобы скрыть удивление.

— Хм, — хмыкает, что-то снова записывая. Она сидит за столом, я — на кушетке. Сначала лежала, но наш сеанс длится так долго, что у меня затекла спина. — Вы сопротивлялись?

— Первые пару раз.

— А потом? — внимательный взгляд из-под очков.

— А потом я представляла себя бабочкой или шелестящей на ветру травой, — отвечаю на полном серьезе, и глаза доктора округляются.

Женщина снова что-то записывает, на этот раз неприкрыто хмурясь.

— Как вы себя чувствовали в этот момент? — следует затем вопрос.

Она что, издевается?

— Бабочкой лучше, чем травой, — огрызаюсь.

Но мозгоправов ничем не пронять.

— Почему? — тут же заинтересовывается и даже подается в мою сторону.

Меня допрашивают третий день. Каждый раз — разные психотерапевты.

Вчера был тактичный мужчина в возрасте. Он тоже что-то все время записывал, но разговаривали мы с ним в основном на отвлеченные темы. Доктор больше интересовался моим нынешним восприятием мира и реакциями на те или иные раздражители.

Сегодняшний мозгоправ, женщина по фамилии Шиц, избрала другую тактику — прямо в лоб. И могу сказать, что вчерашний специалист по оценке моей адекватности мне понравился больше.

Поворачиваюсь к ней.

— Потому, что бабочка может улететь, а у травы — корни, — отвечаю.

Шиц несколько секунд обдумывает мои слова, покачивая головой.

— Но бабочку можно прихлопнуть, — высказывает затем аргумент в противовес. Напоминает игру из детского сада.

Пожимаю плечом.

— Ей будет все равно, когда ее размажут. Зато, пока жива, она свободна.

Доктор хмыкает и согласно кивает.

— И тем не менее бабочку можно поймать и заточить в банку или в контейнер, — возражает снова.

Усмехаюсь.

— Она все равно будет летать по банке и останется свободнее травы, — настаиваю на своем.

Доктор Шиц вздыхает и смотрит неодобрительно.

— Эмбер, вы очень упрямы. Вам говорили?

А еще я дура. Да, мне говорили.

…Дура. Какая же ты дура…

Интересно, как долго его голос будет звучать в моей голове?

Эти дни я ни разу не видела Ника, даже мельком. Ни в его квартире, ни в Отделении.

Вчера, когда вернулась в щедро одолженное мне жилье после дня выматывающих мое терпение испытаний, то сразу обнаружила не до конца закрытую дверцу шкафа, а потом — исчезновение из ванной хвойного шампуня. Ник приходил и постарался сделать это в такое время, чтобы не застать в квартире меня.

Чувство неправильности происходящего не покидает. Но в то же время не знаю, как правильно — больно и так, и эдак.

— Эмбер, вы меня слышите? — доктор Шиц снова привлекает к себе мое внимание. — Вы со мной?

А куда я денусь?

Вздыхаю.

— Я вас слушаю.

Наша беседа началась уже под вечер. Сейчас, должно быть, уже совсем поздно. А до этого была медицинская скан-камера и первая процедура по удалению шрамов на животе и спине. С «убогой» обещали справиться за несколько сеансов, а вот с прошлогодними отметинами на спине придется повозиться — старые шрамы удалять сложнее.

— Как вы себя чувствовали, когда прекращали быть бабочкой или травой?

Полагаю, если скажу, что после этого снова превращалась в «птицу» Гагару, то психотерапевт поймет меня буквально и точно сдаст в дурку.

— Нормально, — отвечаю нейтрально. — И сейчас нормально, — заверяю; демонстративно смотрю на дверь. — Может быть, достаточно на сегодня?

— Вы устали?

— Да.

Воспринимаю этот вопрос как добрый знак и что меня скоро отпустят. Упираюсь ладонями в край койки, намереваясь спрыгнуть на пол. Но не тут-то было.

— Вам себя жаль?

— Что? — убираю руки обратно на колени и не понимая смотрю на врача.

— Вам себя жаль? — повторяет та терпеливо. — Было жаль? Жаль сейчас? Что вы чувствуете, оглядываясь назад?

Я чувствую злость, досаду и беспомощность. А из-за беспомощности — новую злость.

Но в одном я уверена…

— Нет, — качаю головой. — Мне себя не жаль.

Кажется, мой ответ врачу не нравится. Впрочем, как и все предыдущие.

Она делает еще какие-то заметки в своем планшете, после чего поднимает голову и вежливо улыбается.

— Пожалуй, я выяснила все, что хотела. Вы можете идти. До встречи.

Спрыгиваю с койки, даже не пытаясь скрыть, что мечтаю поскорее убраться отсюда.

— Прощайте, — отвечаю.

Надеюсь, мы больше никогда не встретимся.

Этого уже не произношу. Думаю, она догадалась.

В квартире пусто и тихо.

Вхожу; включаю свет.

На этот раз в мое отсутствие тут никого не было, и все лежит точно на своих местах. Чувствую некое разочарование.

А чего ты хотела, дура? Чтобы он ждал тебя и дальше продолжил за тобой бегать?

Была бы ты этому рада?

Точно нет.

Выхожу из ванной, завернувшись в теплый махровый халат.

Завтра мне, наконец, позволят увидеть список заключенных на Птицеферме — сегодня Старик получил документы. Поэтому хочу как следует выспаться, чтобы приехать в отделение пораньше. Иначе, когда до меня доберутся мозгоправы, то вырваться уже не смогу.

Прохожу мимо кухонной зоны и замечаю, что коммуникатор, снятый с запястья перед походом в душ и оставленный на барной стойке, светится. Аппарат старый, вибрация слабая, ощутимая только тогда, когда прибор надет на руку, и совершенно неслышная уже на расстоянии пары шагов.

С тех пор, как напарник вручил мне комм, я не принимала ни одного звонка — только сообщения. Ким, исправно информирующей меня о времени приема у оценщиков моей психики, проще общаться со мной письменно.

Подхожу, беру коммуникатор со стойки. Номер не определен — не из списка контактов. Однако, как я поняла, программеры и не давали гарантий, что восстановили их все.

Принимаю вызов.

— Я слушаю. Кто это?

Это не Ник. Его номер сохранен в памяти аппарата. Кому я могла понадобиться на ночь глядя?

— Привет, детка! — весело раздается из динамика.

— Дэйв? — выдыхаю пораженно.

Разве такое возможно? Сейчас он должен бежать как можно дальше и заметать за собой следы. А этот безумец берет и звонит мне!

В ответ на мой удивленный возглас слышится хриплый смех.

— Детка, не обижай меня. Неужели так много мужчин зовет тебя «деткой»?

Нет, к счастью, нет — только один.

Подхватываю рукой длинные полы халата, чтобы не запутаться в них, и взбираюсь с ногами на стоящий неподалеку диван.

— Ты в курсе, что мой комм могут прослушивать? — спрашиваю серьезно.

Опять смеется.

— Пусть попытаются. Канал зашифрован. А сам я нахожусь там, куда лапы твоего начальства не дотянутся, — на заднем плане слышно завывание ветра. — Тут, кстати, тепло, и море потрясное. Как давно ты была на море? Тут здорово!

Была ли я у моря хоть раз — вот в чем вопрос. Не помню. Если и была, то оно впечатлило меня не так сильно, если воспоминания о нем не смогли преодолеть блокаду слайтекса.

Не разделяю веселья собеседника.

Откидываю голову на спинку, прикрываю глаза.

— Дэйв, у нас отличные программеры.