Птицеферма (СИ) - Солодкова Татьяна Владимировна - Страница 78

Продолжаю путь только тогда, когда убеждаюсь, что перестраховалась — крови нет. Снадобье Совы творит чудеса.

Отсчитываю окна от угла здания и с облегчением убеждаюсь, что нужное мне приоткрыто. Хватаюсь, подтягиваюсь, на этот раз стараясь действовать осторожнее, чтобы не потревожить живот.

Оказываюсь на краю подоконника, шире распахиваю раму. В нос тут же ударяет запах рвоты.

Олуша лежит на полу на животе; руки и ноги нелепо вывернуты, будто она бежала и вдруг упала как подкошенная. Лицом в пол. Пальцы рук согнуты. Надо полагать, звук ногтей по пластику я и слышала.

Спрыгиваю на пол, на этот раз уже не думая о своем животе. Быстро подхожу к хозяйке комнаты, стараясь лавировать между луж рвоты.

Рассыпанные пилюли. Много. Открытые бутыльки, валяющиеся то там, то тут. Вскрытые опустошенные пачки. Много, очень много — похоже на годовой запас Птицефермы.

Что же ты наделала, дурочка?

Приседаю на корточки, протягиваю руку. Кожа влажная и теплая, но пульса не чувствую. Черт.

Я не врач, меня максимум чему учили, — оказывать первую помощь. Но в моей памяти и так черная дыра. Что я знаю об отравлениях? Ничего, кроме того, что если слизистая не повреждена, то нужно вызвать рвоту и промыть желудок. Не тот случай.

Переворачиваю Олушу на спину. Губы посиневшие, лицо бледное. Наклоняюсь — нет, совершенно точно не дышит; грудная клетка не поднимается. Но ведь теплая, даже горячая, и я слышала царапанье — значит, только что.

Глупая, мы ее недооценили.

Времени на то, чтобы позвать помощь, нет. Да и кого я позову? Сову? Пока она доковыляет сюда, будет уже наверняка поздно.

Может, я и не специалист, но не прощу себе, если не попробую.

Устойчиво становлюсь на колени, приоткрываю Олуше рот. Делаю два глубоких вдоха прямо в губы. Переплетаю пальцы рук, накладывая одну на вторую, давлю на грудную клетку лежащей. Сколько там нужно? Два вдоха, тридцать нажатий?

— Ну давай же! — рычу.

Еще раз. Два вдоха, тридцать нажатий.

Навык у меня есть, совершенно точно есть, а вот памяти нет. Тело работает больше на рефлексах, нежели сознательно.

Два вдоха, тридцать нажатий.

— Оживай, дура!

Два вдоха, тридцать нажатий.

— Давай!

Еще раз.

Дверь открывается с пинка в тот самый момент, когда Олуша делает свой первый самостоятельный вздох, который заканчивается хрипом.

— Спокойно, спокойно, — бормочу, помогая ей повернуться набок.

Хрип сменяется приступом рвоты.

— Давай я, — Ник опускается на колени рядом, поддерживает Олушу, чтобы та не упала и не захлебнулась.

Откатываюсь на пятках назад, тяжело дышу.

— Ты как тут оказался? — спрашиваю; вытираю пот со лба тыльной стороной ладони.

Дверь остается распахнутой, но коридор за ней пуст; больше никто не спешит на помощь.

— Мне показалось, что если бы Олуша просто проспала, то вы бы уже вернулись вдвоем.

— А дверь?

Пожимает плечом.

— Твое «оживай, дура» было слышно с другого конца коридора. Будем считать, что я догадался.

У меня вырывается смешок. Уже сама не помню, что кричала.

— А что Филин? — спохватываюсь. — Он позволил тебе уйти?

Ник отрывает взгляд от лежащей у его ног молодой женщины, чтобы посмотреть на меня.

— А кто его спрашивал.

Что говорить: «осторожность» — наше второе имя.

— Н… — чуть было не называю его настоящим именем, но вовремя вспоминаю, что как бы Олуше в этот момент ни было плохо, она в сознании. — Он тебя в порошок сотрет, — перефразирую то, что хотела сказать, решив обойтись без имен. Называть напарника как птицу теперь язык не поворачивается.

— Может, и стер бы, — соглашается Ник. — Но ему тут и без меня хватит на ком сорвать свой гнев.

Вынуждена согласиться. Обреченно оглядываю обстановку комнаты. Рвота и медикаменты повсюду.

— Подчистила запасы Совы? — предполагает Ник.

— Похоже на то, — соглашаюсь.

Накатывает дикая усталость и апатия. Ужасно хочется пить, а ещё — умыться. У меня ощущение, что я вся пропиталась запахом рвоты.

Олуша пытается встать на четвереньки. Ник поддерживает ее за плечи; оглядывается на меня.

— Воды найди.

— Есть, босс, — бормочу, поднимаясь с пола не быстрее, чем это обычно делает Сова.

Вода есть на столе в большой банке, стакан — тут же. Наливаю с трудом — руки еще трясутся.

И только когда я протягиваю Нику стакан, в коридоре раздаются шаги сразу множества ног.

Ник был снова прав: о его несанкционированном уходе из столовой благополучно забывают, стоит Главе увидеть Олушу и то, чем украшена ее комната.

Голоса, крики, ругань.

Помещение наполняется людьми. Они все прибывают и прибывают — всем хочется увидеть, из-за чего сыр-бор. В отличие от остальных, пячусь из комнаты прочь, против потока любопытствующих.

Мне больше нечем помочь Олуше, даже если бы хотела. Но взять на себя вину за кражу медикаментов — чересчур даже для меня.

— Что там? Что там? — подоспевшая к месту основных событий Чайка нетерпеливо хватает меня за плечо, позабыв нашу недавнюю размолвку. Сейчас для нее любой — друг, если поделится информацией.

Вырываю руку и собираюсь послать ее куда подальше, как за моим плечом появляется Ник.

— Пошли отсюда, а? — кивает мне в сторону коридора, ведущего к нашей комнате. — Пусть Филин разбирается сам.

— Пошли, — соглашаюсь. Мне нужно помыться и переодеться. И поскорее, пока меня саму не стошнило.

— Да что там случилось-то?! — жалобно восклицает Чайка уже нашим спинам.

Игнорирую. Пусть лезет на передовую и выясняет все, что ей вздумается. А я умываю руки в прямом и переносном смысле. В прямом — как можно скорее.

Но Ник считает иначе; оборачивается.

— Отравилась, — сообщает широко распахнувшей от нетерпения глаза Чайке. — Или с собой хотела покончить, или от ребенка избавиться.

Будь я медиком, то в этот момент предложила бы женщине измерить давление. А лучше — пройти полное медицинское обследование. Потому что у здорового человека не могут настолько выпучиваться глаза.

— Ребенка?! — ахает.

В нашу сторону начинают заинтересованно поворачиваться головы.

— А вы что, не знали? — «удивленно» спрашивает Ник.

— Вы слышали?! — взвизгивает Чайка. — Олуша беременна!

А затем коридор наполняется гулом голосов. Все говорят одновременно, а Чайка — громче всех.

— Пошли, — шипит Ник мне на ухо, увлекая за собой по коридору подальше от столпотворения.

В последний раз оглядываюсь через плечо: люди шумят, как растревоженный улей.

— Думаешь, если все будут знать о положении Олуши, Филин не вынесет ей жестокого наказания? — спрашиваю.

Ник тоже оглядывается.

— Кто этого урода знает, — откликается. — Но может, есть в них что-то человеческое.

— В Чайке-то? — слабо верится.

Напарник дарит мне красноречивый взгляд.

— Ну, не в Филине же.

Благодаря утренним потрясениям филин объявляет сегодняшний день выходным и запирается у себя в кабинете — подумать.

Сова собирает оставшиеся медикаменты в комнате Олуши и подсчитывает ущерб.

Фифи и Рисовка помогают привести помещение в порядок.

Остальные пока что предоставлены сами себе.

Переодевшись, тем самым лишив Ника последнего комплекта чистой одежды, наведываюсь в комнату, ставшую центром событий сегодняшнего утра. Узнаю обстановку, выясняю, что Олушу заперли до решения Главы, и отправляюсь к себе.

Погода сегодня солнечная и ветреная. Нет смысла бездельничать — меня ждет стирка.

Когда возвращаюсь, Ника в комнате нет, хотя он и оставался там, когда я уходила.

Сгребаю грязные вещи в таз и выхожу на улицу.

Стирать мне немного: только испорченное вчера платье и два комплекта одежды сожителя. Поэтому решаю использовать воду из наполненных недавним дождем бочек. Идти к реке ради пяти вещей не хочу.

Чайка в компании Кайры, Зяблика, Пингвина, Ворона и Савки обнаруживается сразу на крыльце. Кто-то сидит на ступенях, кто-то — на перилах. Главная сплетница, конечно же, возвышается над всеми на самой верхней ступени и громко вещает: