Птицеферма (СИ) - Солодкова Татьяна Владимировна - Страница 75

— Снимет воспаление, ускорит заживление, — отвечает Сова; присаживается рядом, окидывает меня взглядом с головы до пят.

Я полностью без одежды. Мое платье, порванное и пропитанное кровью, валяется у ног. В последние дни я ходила в одежде с наглухо застегнутым горлом, и пожилая женщина впервые видит и мой ещё не до конца сошедший с груди синяк, и не успевшие толком поблекнуть следы пальцев на шее.

Морщит лоб, словно не веря своим глазам.

— Это Пересмешник тебя так?

— Конечно нет! — пожалуй, отвечаю слишком жарко. Это вызывает у Совы улыбку. — Филин, — поясняю тише. — Ерунда.

— Ерунда, — соглашается гостья со вздохом. Достает из кармана небольшую тряпицу, смачивает содержимым из принесенной бутылочки и протягивает мне. — На, обработай раны.

— Спасибо, — бормочу. Промокаю надпись; щиплет. — С каких пор ты раздаешь медикаменты, не спрашивая Филина?

— Это наши с ним дела, — отрезает.

Ясно. Если уверена, что справится, то это и вправду ее личное дело.

Обрабатываю порезы, а гостья просто сидит рядом; бросает на меня взгляды исподлобья и молчит.

— Ты знаешь, что вогнала Кайре в задницу гвоздь не меньше чем на десять сантиметров? — наконец, заговаривает.

— Догадываюсь, — отзываюсь равнодушно. — Она заслужила, — указываю взглядом на свой живот.

— Что там хоть написано? — отнимаю руки и оборачиваюсь вполоборота, чтобы обзор был получше.

— Убо… — начинает Сова и замолкает; кашляет в кулак. — Понятно. Ты могла ее убить, — снова переводит разговор на тему ранения Кайры.

— Не гвоздем в задницу, — возражаю. — Я знала, куда бить. Не сможет какое-то время сидеть — и только.

— А если бы промазала?

Отбиваю ее пристальный взгляд своим.

— Не промазала бы, — Сова шамкает губами и больше не спорит. — К тому же многие считают нос горбинкой сексуальной изюминкой, — добавляю. — Кайре только на пользу.

— Не паясничай! — рявкает на меня Сова.

Усмехаюсь.

— Плакать, что ли?

— Не плакать, а думать. О последствиях, — отрезает. — Еще неизвестно, как отреагирует Филин, когда увидит за ужином вас, красавиц.

— Кто-то готовит ужин? — язвлю.

Гостья смотрит укоризненно.

— Рисовка готовит. Хоть одна тут нормальная.

— Поэтому-то, наверно, Филин и имеет ее, когда только пожелает.

— Гагара! — вспыхивает Сова. — Да что с тобой?

Качаю головой.

— Ничего. Говорю, что думаю. Знаешь, для разнообразия это приятно. А Филин ничего не сделает, потому что никто не побежит к нему жаловаться. Это его же законы, и он радеет за их хотя бы видимое исполнение.

Раньше, когда мы дрались с Кайрой, это всегда происходило на глазах Главы и других мужчин. К тому же, Кайра затем открыто обвиняла во всем меня. Поэтому Филин под одобрение остальных выносил мне «наказание».

— Может, и побегут, — не соглашается Сова.

— Майна и Кайра теперь нескоро смогут бегать, — замечаю язвительно; получаю еще один укоризненный взгляд. — Не побегут, — продолжаю серьезно. — Иначе будем болтаться на соседних деревьях.

Естественно, Филин заметит наши «боевые ранения», но он сам так проповедует: никто не в обиде — значит, конфликт исчерпан.

— А если они объявят зачинщицей тебя?

Пожимаю плечом.

— Маловероятно. Филин не идиот. И как бы терпеть не мог меня, даже он не сможет признать правдивой версию, что я напала одна на семерых. Я же убогая, — напоминаю, — а не сумасшедшая.

Сова только воздевает глаза к потолку.

Когда возвращается Ник, сижу на подоконнике и смотрю на закат.

Порез на животе почти не болит. Средство Совы и вправду творит чудеса: мигом остановило кровь и слегка заморозило, уменьшив боль. А вот голова гудит. За последний месяц по ней мне доставалось слишком часто.

— Привет, — Ник удивленно замирает в дверях.

— Ничего, что я взяла твои вещи?

На мне надеты его брюки и его футболка. Больше переодеться было не во что. Как оказалось, Пересмешнику, как новичку, досталось больше вещей, чем аутсайдеру Гагаре. Сарафан слишком тонкий и открытый, порванное сегодня платье предстоит попытаться привести в порядок. А у Ника обнаружилось еще несколько комплектов одежды.

Правда, штаны пришлось немного подвернуть, а рукава футболки достают мне практически до локтя. Зато эти вещи чистые и целые.

— Конечно ничего, — напарник отмахивается; хмурится и подходит ко мне, заглядывает в глаза. — Что случилось? — протягивает руку, отводит мои волосы за ухо, чтобы полюбоваться на живописный кровоподтек на скуле.

— Тебя с Кайрой не поделили, — отвечаю спокойно.

— Из-за вчерашнего, что ли? Подвинься, — подвигаюсь, и он садится рядом со мной на подоконник.

— Угу. Моя простыня не покрыла причиненный ей моральный ущерб, — язвлю.

Ник смотрит на меня очень серьезно. Чувствует, что все не так легко и весело, как пытаюсь показать. А я для себя четко решила, что надпись на моем животе он не увидит. Не увидит и все. Никогда. Если выберемся, врачи мигом ее уберут, если нет — с ней и сдохну.

Ник накрывает мою лежащую на колене ладонь своею. Вздрагиваю, отдергиваю руку.

— Эм, ты вся горишь.

Сова заставила меня выпить ещё несколько чудо-пилюль и предупредила, что они могут вызвать повышение температуры тела. Так что ничего удивительного.

— Со мной все нормально, — произношу с нажимом. — Женские разборки из-за мужика, не более.

Ник молчит, не сводя с меня тревожного взгляда.

— Мне поговорить с Кайрой? — предлагает затем.

Хмыкаю.

— Что, отлупишь ее за меня?

Но сегодня у напарника настроение не для шуток.

Морщится.

— Я не страдаю местной забавой «избей женщину».

Чувствую укол совести. Не нужно было так резко, он этого не заслужил.

— Извини, — бормочу, отводя взгляд.

— Янтарная, да что с тобой? — кажется, перепады моего настроения его напугали.

— Ничего, — качаю головой. — Ничего. Просто посиди со мной, ладно? — на этот раз сама нахожу его ладонь, сжимаю, а потом, окончательно осмелев, кладу голову ему на плечо.

— Эм, мне бы переодеться. Я весь грязный и потный.

— Мне все равно, — отзываюсь. — Просто посиди со мной.

— Как скажешь, — больше не спорит, обнимает меня одной рукой, притягивает к себе. — Ты же не все мне рассказала, да? — осторожно спрашивает через несколько минут.

— Не все, — признаюсь. — Не сегодня, ладно?

— Ладно, — откликается эхом.

Больше вопросов не задает.

Сказать, что внешний вид женской части Птицефермы производит среди мужчин фурор, — ничего не сказать.

Синяки, разбитые лица, хромающая Майна, Кайра с пластырем поперек переносицы, садящаяся на самом краю лавки, пристраиваясь так, чтобы одна ягодица висела в воздухе.

— Под «не все рассказала» я представил себе что угодно, но только не это, — шепчет мне Ник, когда входим в столовую.

Пожимаю плечами.

— «Не все» — это очень широкое понятие, — говорю; прохожу к столу под ненавистными взглядами своих недавних противниц.

— Это ты их? Одна?

— Я и моя тень, — бормочу. Адресую Нику укоризненный взгляд, намекая, что довольно расспросов.

Во время приема пищи за столами стоит гробовое молчание. Все переглядываются, обмениваются удивленными взглядами, пожимают плечами, но помалкивают.

Я уже и забыла, каково это — не слышать бесконечный треп Чайки. С разбитыми губами особо не поболтаешь.

— Никто ничего не хочет мне сказать? — громко спрашивает Филин под конец трапезы.

Ответом ему служит все то же молчание.

— Чайка? Кайра? — Глава тут же выделяет главных сплетниц Птицефермы. Но те лишь смотрят в свои тарелки. — Сова?!

— Девочки разминались, — отвечает пожилая женщина.

Губы Филина сжимаются в прямую линию, но он принимает такой ответ.

Да, я неплохо размялась.

Ник засыпает быстро, чуть ли не едва коснувшись головой подушки.