Птицеферма (СИ) - Солодкова Татьяна Владимировна - Страница 24

— Спасет ли тебя, если он скажет, что вы были вместе?

— И что ты сказала?

— Что спасет. Главное, чтобы вел себя поправдоподобнее.

— И Филин ему сразу поверил? — не отстаю.

Ставлю ведро на землю и опускаюсь на корточки рядом с Совой, чтобы наши лица были на одном уровне.

Женщина на мгновение отрывает глаза от линии горизонта, одаривает меня снисходительным взглядом и вновь устремляет их вдаль.

— Пытал, расспрашивал часа два. Потом поверил. Упорный малый этот Пересмешник.

Упорный, это и странно. Рисковать своей шеей и лгать Главе поселения ради незнакомки — более чем странно.

— Ясно, — буркаю и поднимаюсь в полный рост.

Ничего нового для себя я не узнала, но что-то разложилось по полочкам. Нужно подумать.

— Смирись, — скрипит Сова, вынуждая вновь повернуться к ней. — Смирись. Хватит желать большего.

При словах о большем я тут же вспоминаю полет прекрасного катера. И почему — то Ника.

Дергаю плечом, давая понять, что это мое дело, чего и сколько желать. Отворачиваюсь.

— Бери мужика, пока он в тебе заинтересован, и держи его. Чего тебе ещё надо? Не садист, не урод, печется о тебе.

Действительно, не урод. И вроде бы не садист. Чего ещё желать, не так ли?

— В смысле — «печется»? — резко поворачиваюсь к пожилой женщине. Щурюсь и подставляю ладонь козырьком ко лбу, так как солнце за спиной Совы слепит глаза.

Та усмехается.

— Так пять раз приходил, пока ты валялась без сознания. Что ты, как ты… Залип он на тебя. Хватай и держи, пока Кайра не перехватила. Будешь как за каменной стеной.

Удивленно приподнимаю брови, услышав такое сравнение. В моем понимании, со стеной можно сравнить разве что Момота, мощного и непробиваемого.

— Слушай, что советуют, коль не совсем дура, — отрезает Сова, поглаживает больное колено и больше не смотрит в мою сторону.

— Майна, а ну не халтурь! — кричит, заметив, что та присела отдохнуть, не закончив работу с выделенным ей участком.

Воспринимаю это как сигнал, что разговор окончен. Подхватываю ведро.

— Что говорила тебе эта старая дура? — Кайра налетает на меня в коридоре барака, практически впечатывая в стену своей вздыбленной грудью.

— Отвали, — отталкиваю в плечо.

Сова советует смириться. С чем смириться? С таким отношением по отношению к себе? Когда меня прижимают к стенке, мириться с этим я не стану, и все тут.

А вот то, что кто — то донес рыжей, что мы о чем-то шептались на огороде с Совой, уже интересно. Насколько мне известно, никто из тех, кто там был, не входит в близкий круг общения Кайры. Может, Олуша? Или я просто теперь приписываю той все возможные грехи?

Как ни странно, Кайра отскакивает от меня, как легкий мячик — быстро и пружинисто.

— Помяни мое слово, он будет моим, — грозит указательным пальцем.

— Забирай, — огрызаюсь.

Но Кайре плевать на мой ответ, она пришла высказаться.

— И даже не приближайся к нему, — гордо вскидывает подбородок. — Поняла?

Глаза девушки горят, грудь тяжело вздымается. Ей правда не все равно — она намерена получить желаемое, чего бы ей это ни стоило.

Все бы ничего, но со дня смерти ее предыдущего «любимого», над телом которого она убивалась, не прошло и недели.

— Поняла, — заверяю.

Жаль, что сама Кайра до сих пор не поняла, что мне наплевать на ее угрозы.

— Швы у меня со спины снимешь? — огорошиваю Пересмешника, когда он снова подкарауливает меня у входа в столовую.

Молчание, приподнятые брови — кажется, я его шокировала. Но выбор у меня невелик: Сова ясно дала понять, что не станет со мной возиться, а просить кого — то другого — опять быть кому — то должной. Пересмешнику я уже должна так, что не расплатиться, поэтому уже без разницы.

Прямо смотрю в ответ, давая понять, что не шучу.

Пожимает плечом.

— Без проблем.

— Тогда после ужина?

— Давай через час после ужина, — а сам смотрит в сторону Кайры.

Ни черта не понимаю: то бегает от нее, то сам ищет взглядом. Брачные игры у них такие, что ли? А мне зачем сказал, что собирается получить меня в пару? Может, надеялся, что я болтунья, вроде Чайки, растреплю всем в округе и заставлю Кайру ревновать? Но, бог ты мой, чтобы вызвать ревность Кайры достаточно просто дышать — повод девушка найдет сама.

— Свидание? — уточняю издевательски, намеренно использовав то же слово, что и Пересмешник в прошлый раз, — совершенно неуместное здесь.

Тот усмехается.

— Скорее, приватная беседа, — подмигивает. — За час уложусь.

Пингвин укладывается за две минуты…

Видимо, эти мысли слишком красноречиво отражаются на моем лице. Пересмешник толкает меня в плечо своим плечом; смеется.

— Это не то, о чем ты подумала.

Закатываю глаза.

— Уволь меня от подробностей.

Отворачиваюсь и спешу к столу.

Нет, в отличие от Кайры, я не ревную. Просто не люблю чего — то не понимать.

А сейчас я не понимаю.

«За час уложусь», — сказал Пересмешник.

Но не появляется ни через час, ни через два.

Пытаюсь снять нижний шов сама, но мне так и не удается ухватить пальцами узелок. Всплывает мысль пойти к Сове и попросить ее помочь повторно. Но Сова — крепкий орешек: если она отказала раз, то не согласится и в другой.

Лучше лечь спать, попрошу завтра Рисовку или Майну. У нас с ними не было конфликтов, так что не должны отказать — это несложно.

футболку Пересмешника я так и не постирала. После ужина было время, можно было вновь сходить к реке или позаимствовать немного дождевой воды из бочек, но я отчего-то не сделала ни того, ни другого.

Вместо этого снова бессовестно напяливаю чужую вещь и ложусь спать в ней.

Завтра обязательно постираю и верну…

Мне снится Чиж с пробитой моим молотком головой.

Он шатается, словно зомби из третьесортного кино, вытягивает вперед руки, а по его обнаженному, отчего-то светящемуся в темноте торсу стекают багровые струйки крови. Зомби Чиж шагает ко мне, скаля короткие, широкие, по форме напоминающие полотно грунтовой лопаты зубы; рычит и пытается схватить.

Отступаю спиной вперед. Ветер бьет меня по лицу распущенными волосами. Подол платья путается между ног.

Головой понимаю, что восставшего монстра нужно умертвить повторно — или добить, — но меня парализует от ужаса; все, на что я в данный момент способна, это двигаться задом наперед и смотреть в широко распахнутые чернильные глаза без белков в глазных яблоках и без век.

— Эээээмбеееееер, — шипит, как змея, мертвый Чиж.

Оступаюсь на мокрой глине; падаю. А зомби наваливается сверху, клацает зубами. Тянется к шее…

Резко распахиваю глаза: рассвет. Сердце ещё бешено колотится, но надо мной привычный потолок из серого пластика; плохо заделанная трещина в углу.

Сон, всего лишь сон.

Едва ли не впервые за время пребывания на Птицеферме я рада вернуться в реальность.

Выдыхаю с облегчением и остаюсь лежать, пока сердцебиение не выравнивается. Часов у нас нет, но, судя по сероватой дымке за окном и пробивающимся сквозь нее лучам солнца, еще слишком рано. Готовить завтрак сегодня мне не нужно, так что вполне можно потянуть время и подождать, пока проснутся остальные.

Можно было бы сбегать к реке и выстирать, наконец, чужую футболку, чтобы вернуть ее владельцу. Но отдавать эту вещь мне не хочется еще сильнее, чем вставать. Она такая удобная…

Вздрагиваю от неожиданного стука в дверь. Сердце опять ускоряет бег. Еще слишком рано. Кому я могла понадобиться?

Стук негромкий, можно даже сказать, вежливый. Будто привлекают внимание, чтобы впустила, если не сплю, и в то же время не хотят разбудить, на случай, если ещё не проснулась.

Несмотря на то, что Олуша недавно продемонстрировала мне свое истинное лицо, скромность у меня упорно ассоциируется именно с ней. Что ей могло снова от меня понадобиться, да еще и в такую рань?