Продукт (СИ) - "Sutcliffe" - Страница 54

Босхианского вида компания пилила следом за вожаком минут тридцать, мимо зданий Лондонского университета, Британского музея, и прочих достопримечательностей Блумсбери, пока господин Йорн не привел детей к Королевской коллегии хирургов — строгого вида зданию в неоклассическом стиле, единственным украшением которого служили шесть ионических колонн портика и приличествующая медицинской тематике латинская надпись, тянувшаяся лентой вдоль всего фасада. Внутри Йорн сам заплатил за «рептилоидов» со словами: «Кто не вернет, будет проклят навечно. Но сначала проинформируйте предков, а то у меня будут неприятности». Потом они поднялись по лестнице и вошли в двухуровневый зал медицинского музея, где дети сразу же поняли, что родители или официальные лица госпиталя никогда бы их не пустили в подобное заведение.

В нетуристическом музее, утром, посреди рабочей недели не было ни души. Старомодные витрины со склянками цилиндрической формы, в которых словно в невесомости парили настоящие анатомические препараты, засыпали экскурсантов стеклянным светом, много раз отраженным от кристальных и хромированных поверхностей. В отличие от современных музеев, которые берегли умственные силы неискушенных посетителей и учитывали низкий уровень концентрации их внимания, в Хантерском музее, рассчитанном на специалистов, было превеликое множество экспонатов, плотно стоявших на полках, словно китайская терракотовая армия. Витрины, подсвеченные нежно-голубым, розоватым и лимонным светом, походили издалека на минималистические шкатулки с безделушками, которые сверкали бесконечными бликами отброшенных во всех направлениях радужных лучей. Разноцветные рефлексы сыпались отовсюду искрами.

При ближайшем рассмотрении витрины оказались населены довольно жуткими штуковинами: препаратами патологических органов, костями с опухолевыми наростами, вскрытыми головами, частично освобожденными от мягких тканей. Дети увидели ряды черепов, мозги всех мастей, ампутированные ручки и ножки, то ли кокетливо, то ли цинично украшенные кружевом; ящерок, едва вылупившихся крокодильчиков, птичьи головы, крысят и целый табун младенцев. Музей едва ли не на половину был заполнен мертвыми детьми — человеческими и звериными. Младенцы были приготовлены самыми изощренными способами, словно творения личного кондитера Сатаны: голые скелетики, головы со снятой черепной коробкой, кишочки, видные через проделанные в животах окошечки, эмбрионы, плоды на разных сроках беременности с толстыми обрезками пуповины, новорожденные и уродцы — одноглазые, с припухшими веками, с полопавшейся ихтиозной кожей, безрукие, гидроцефалы с огромными головами, анэнцефалы без черепной коробки, двухголовые, сросшиеся близнецы, младенцы с чудовищными вздутыми опухолями или страшными темнеющими провалами расщепленного неба. Целый парад экспонатов представлял человека в каком-то жалком обличье перекособоченных плазмоидов, сгустков недифференцированных клеток, ничем не лучше стоявших рядом пятиногих поросят. Голого ленивца в банке ребята легко приняли за косоглазое, длинношеее человеческое дитя с тремя когтистыми пальцами. Но самое неизгладимое впечатление производил экспонат без видимых уродств: в заполненном раствором формальдегида толстостенном стеклянном параллелепипеде, подвешенные на невидимых нитях, сразу пятеро плодов-близнецов месяцев по шесть, еще с малой прослойкой подкожного жира, заметными ребрами и редкими волосиками, парили, чуть прикрыв ручками срамные места, в жидкой невесомости. Рты у всех были открыты, и младенцы были похожи на поющих ангелов. И в то же время что-то в них было примитивное, что-то от горошин в стручке: трое побольше, понажористее, еще один помельче, а последний совсем какой-то помятый и плюгавый, словно заранее обреченный несентиментальной матерью-природой на то, чтобы освободить жизненное пространство для братьев. На контейнере печально и ренессансно смотрелась латинская надпись «HOMO». Ecce homo. Се человек. Созерцание такого разномастного собрания впустую потраченных калорий, белков, углеводов и витаминов в кого угодно могло вселить сомнение не то, что в разумности творения, но даже в упорядоченности и закономерности природных процессов. Тератологические образцы были словно невнятное бормотание сумасшедшей старухи, перемежающееся с приступами буйства и криков, которые оставляют ее в конечном итоге без сил, не сообщив ничего путного.

К счастью, прежде чем дети успели слишком глубоко задуматься о кармических законах, кто-то обнаружил целый стенд с отрезанными пенисами различной формы — они тут же настроили мальчишек на позитивный лад.

— Хорошая штука — член, — заключил господин Пит. — Всегда порадует и отвлечет от горестных мыслей. Берегите члены, дети мои, — здесь он расхохотался собственной шутке. Отсмеявшись, продолжил: — Словом, чувство от экспонатов следующее: настолько стремно, что оторваться невозможно. Мы походили, поглазели, и тут отец твой созвал нас обратно и говорит: «Сейчас каждый выбирает себе по самому уродливому уроду и доказывает всем нам, почему его урод самый крутой. Полчаса на подготовку. Победитель будет премирован… Я сказал «премирован», а не «кремирован», Ковальски. Чем? Именным подзатыльником», — гоготнул господин Пит. — У тебя все «Ковальски» были.

— Без затей, согласен, — кивнул господин Йорн. — Миссионерская поза педагогики в исполнении майора Пейна.

— Ну, если бы нам училка в школе такое задание дала, было бы натянуто и скучно, — возразил Пит. — Йорис свой, а учителя лишь подлизываются такими заданиями, типа чтобы ученики своим личным, сокровенным поделились. Не работает. Чарльз, вот у тебя есть в школе учителя, которым ты готов рассказать про то, что у тебя в душе наболело?

— Он на домашнем обучении, — вклинился господин Йорн, и Сёрэн заметил едва различимую нервную фальшь в его голосе.

— Да чего ж ты парню слова-то сказать не даешь?

— Прошу пардону, — смутился Йорн.

— Ну, что, есть?

— Нет, сэр, — сказал Сёрэн односложно из боязни ляпнуть лишнего, вполне довольный тем, что господин Йорн отвечает за него.

— Ну, вот. А поскольку папка твой сам был, считай, мальчишка, по-другому это все воспринималось. Ну и мы впряглись довольно рьяно.

Настолько рьяно впряглись ребята, что Лопоухий Джаспер и Зеленый Энди немедленно и громогласно поссорились из-за скелета младенца с одной головой и двумя туловищами. Двухголового младенца уже успел забрать себе ямайский мальчик Мао по прозвищу Китаец. Шикарный патологический образец, со сросшимися на подбородке ушами и единственным мутным глазом-фонарем в центре похожего на мясной пирог лица, Лопоухому не понравился — недостаточно красив. Соединенные в области груди близнецы — слишком обычные, вторые Чанг и Энг Банкеры. Слишком тривиальным ему показался и «Ирландский Гигант» Чарльз Бирн, приветствовавший своим скелетом посетителей. А животных Лопоухий брать отказался наотрез — никто не выбрал себе патологических животных, и он не станет. Мальчишки в два счета расхватали лучших, по мнению Джаспера, человеческих монстров. Посему Джаспер приготовился плакать и топать ногами, но вдруг натолкнулся на неожиданно агрессивный отпор со стороны волонтера-экскурсовода.

— Отец твой как рявкнет на него: ты, говорит, блядь, достал уже привлекать к своей персоне внимание! Сейчас возьмешь одноглазого барана из той колбы, и будет твое животное-талисман на всю оставшуюся!

— Пит, что ты голову морочишь, я не матерился, — закатил глаза господин Йорн.

— Именно, что матерился! — грозя ему пальцем возражал господин, посверкивая глазками. — Если б не матерился, я бы запомнил. Зато как подействовало!

— Я со шпаной на тот момент переобщался, — оправдательно пояснил Йорн. — Не думаю, что эту форму воздействия можно отнести к разряду жемчужин моей экспериментальной педагогики. В долгосрочной перспективе ни к чему хорошему это не привело.