Набор преисподней (СИ) - Рицнер Алекс "Ritsner" - Страница 16

I

В начале мучительной недели Стаха тянет написать какую-то лирику вроде: «У тебя бывало так, что самые близкие люди живут в тысяче километров от тебя? До них ехать поездом каких-то полутора суток. Но эти километры — эта малая часть того, что вас разделяет». Пишет — рвет на куски и еще думает сжечь, чтобы никто не увидел.

Решает завязывать с Хемингуэем и поискать работу на каникулы. Листовки пораздает, отвлечется и обеспечит себе немного благосклонной тишины со стороны отца.

II

На каникулах мать не позволяет Стаху соскучиться. Кажется, она пытается впихнуть в него максимум времени, сил и знаний. Ощущение, что он умирает прямо на этой неделе.

Раз он прикован к ментальной больничной койке, она собирает вокруг него одноклассников и ведет их в музей — уже в сотый раз… Они строятся рядами, и лишь тогда Стах выдыхает: мать убегает к их руководительнице, Сахаровой, болтать.

Но тут рядом встает Антоша… Стах закатывает глаза. Что может быть хуже пытки видеть этих людей в каникулы? Стах даже знает, к кому с этим вопросом подойти — и чтобы с ним согласились.

Всю экскурсию, пока Антоша семенит рядом и пытается вплести в разговор, Стах представляет неподалеку от себя Тима — и как они вместе рассматривают здесь корабли и говорят о высоком. Антоша не против о высоком тоже, но Антоша не Тим.

— Ты сбиваешь меня с мысли, — говорит ему Стах.

— О чем ты грузишься все время? Надо периодически мозг расслаблять, ты знаешь? Заработаешь так себе опухоль.

— Антинаучно, — протестует Стах.

— А у меня тетя…

— Нет, — отрезает он и уставляется в упор. — Антинаучно.

— Знаешь, в чем твоя проблема? — обижается Антоша.

— Ну, удиви меня.

— Ты высокомерный. Эгоистичный. Грубый. И тебе все кажется, что ты лучше других и другие тебе не ровня.

Стах демонстративно загибает пальцы, чтобы предъявить — сколько это проблем, когда изначально заявлена была одна.

Антоша продолжает с чувством:

— Только тебе ровню с таким отношением не подобрать. Застрянешь, как осел в той притче, между двух стогов.

— Ослу было из чего выбирать…

— Пошел ты.

— Пойду, — и действительно от экспоната отходит.

Антоша сверлит Стаха обиженным взглядом до конца экскурсии. Стах уходит в середину толпы, в самую толкучку, где мать не сможет ласково взять его за руку и разбить приятные мысли. Он выдыхает расслабленно и возвращает в сознание Тимов фантом.

III

Фантом приживается. Он ездит на соседнем сидении в общественном транспорте, очень прямой, сцепив руки. Он скучает на светофорах, в очередях и у прилавков магазинов. Он трусит подходить к незнакомцам, чтобы всучить им листовки, и Стах берет это на себя. Время так пролетает быстрее.

Фантом приятно таскать с собой по квартире — он привлекает все внимание Стаха и позволяет забывать о замечаниях и ругани всякий раз, как она завершается и перестает требовать от него участия.

Стах сажает фантом за стол, чтобы смешить его рассказами о семье и мысленно предсказывать-передразнивать слова домочадцев. Он так оперативно включается в ужины, что мать не знает, прикопаться к нему или быть им довольной.

Наконец, Стах настолько охреневает в дзен-буддистском своем состоянии, что Серега перестает его бить: тупо скучно — Стах не отвечает, он слишком увлечен происходящим в голове.

Сереге очевидно, что расслабленный и почему-то довольный Стах — это весьма подозрительно. Особенно это бросается ему в глаза теперь, на каникулах, когда они чаще видятся.

— Че скалишься?

— Лишний повод тебя позлить…

И получить за лишний повод — тоже.

IV

Правда, за два дня до окончания каникул, что-то рушится и выталкивает Тимов фантом. Стах, ни о чем еще не подозревая, ведет его с собой, проходит в арку в соседнюю квартиру. Встает в дверях.

Серега кормит мать — с ложки, как ребенка. Она худая, с глубоко посаженными сухими глазами, острыми скулами и тонкой шеей. На голове у нее белая косынка, руки слабые, и она уже почти не встает, полусидит-полулежит среди кучи подушек. Среди кучи подушек, где она кажется неестественно маленькой.

Тим еще не развеивается, но уже отступает. Стах стучит костяшками пальцев, прочищает горло.

— Ждем только тебя.

— Я понял.

Он чеканит те же фразы, что и Стах: в этом доме свои установки и правила. Но в этот раз… что-то иначе. Что-то в его голосе. При том, что голос… ну, знаете, обычный себе Серегин.

Стах отходит от двери и прокручивает только что увиденную сцену: Серега вытирает тонкие губы матери краешком платка — и она грустно ему улыбается. Она улыбается ему с чувством стыда за себя. Фантом растворяется, как не было, и возвращает Стаха в реальность, где они варятся каждый день.

Серега догоняет его по дороге. Стах чуть замедляет шаг и спрашивает ему вслед:

— Ей хуже?

Серега теряется и почти тормозит, но потом вспоминает, что, в общем-то:

— Не твое это собачье дело.

Стах кивает. Он знает, просто что-то… Почему-то он должен был.

V

Они сидят за ужином, и Стах какой-то притихший, а Серега — наоборот: хохочет громче обычного и вступает в разговоры со старшими.

Лязг тарелок — и на минуту — два взгляда друг в друга впиваются. Один сочувствует, а другой ненавидит — и еще больше за то, что тот, первый, сочувствует. Серега вызывает на дуэль кивком и говорит:

— Лофицкий. Я тебе рожу после ужина начищу, скотина.

— Сережа! — пугается мать. — Что у вас опять происходит?..

Они оба молчат и плотно сжимают губы. «Мне жаль» — «Это ты виноват», — «Мне жаль», — «Это ты виноват», — «Мне бесконечно жаль», — «Я тебя ненавижу».

VI

Серега ловит Стаха после ужина — и ловит всерьез. Бьет он тоже всерьез, без придури — и, может, даже не человека перед собой, а просто все это, все, что вокруг происходит.

В какой-то момент Стах хватает его за воротник рубашки и уставляется в глаза. Серега кривится от отвращения. Его берет такая злоба, что он не знает, куда ее деть. Плюет Стаху в лицо. Тот зажмуривается и морщится.

— Себя пожалей, убогий. Ублюдок.

Он даже не добивает, только пинает его, развалившегося на полу, чтобы пройти.

Когда Стах садится на полу, мать в ужасе смотрит — на его лицо. Он вытирается рукой уже без эмоции — и уходит умыться в ванную.

— Аристаша…

— Нет, мам, не сейчас.

— Что опять у вас?.. Ну…

Не у них. У них и не у них. Странное дело.

— Аристаш…

Умывшись, он опирается руками на раковину и смотрит на мать в зеркало. Заталкивает гнев не в нутро, но под него — настолько вся мерзость сидит глубоко. В этом доме ему не жаль только сам этот дом — и он желает, от всего сердца желает ему поскорее разрушиться и перестать калечить других.

VII

Стах сидит за учебником по физике при желтом свете настольной лампы и призывает слабый фантом. Фантом встает в проеме, сцепив перед собой руки, и снова растворяется в воздухе.

Приехали. Здравствуй, реальная жизнь. Говори, как дела, чтобы стало чудовищно тошно.

Стах ставит локти на тетрадь и сдавливает пальцами глаза. Он этого не хотел. Если бы он мог что-то сделать, если бы кто-то у него спросил, вряд ли бы он родился. По крайней мере, в этой семье. И самое страшное, что осознание бессилия от вины не спасает.