Дело одинокой канарейки - Дельвиг Полина Александровна - Страница 36

Произнеся загадочную фразу, Элеонора откинулась на спинку дивана.

– Но почему?!

– Потому что на следующей стадии, а это приблизительно семь-восемь рюмок водки, Рыбий глаз начинает ненавидеть коричневые спины.

– Какие еще коричневые спины?!

– Обыкновенные, коричневые. Всех оттенков: от бежевого до темно-шоколадного. Но предпочтение отдает интенсивному, насыщенному коричневому цвету.

– Это еще почему? – Даша с облегчением отметила, что пара вечерних платьев, которые она захватила с собой, по счастью, иной цветовой гаммы.

Пилюгина с радостью поспешила объяснить:

– У него на кафедре когда-то был преподаватель, которого он ненавидел. Так вот, этот Борисов, фамилия его была Борисов, все время ходил в каких-то коричневых костюмах или пиджаках, короче, в некой верхней одежде коричневого цвета. И теперь, когда Витя доходит до второй стадии опьянения, он начинает гон на «коричневых».

– Он что, их в спину кусает? – Даша изо всех сил пыталась представить себе технику подобного укуса.

Элеонора на секунду задумалась, словно вспоминая эпизоды странной охоты.

– Тут зависит от настроения. Один раз просто пошел по залу, собирая в пакет рюмки, бокалы и прочий хрусталь. После этого подкрался к жертве и со всей силы навернул его этим пакетом по спине. Звону, говорят, было, как при заутренней.

– Я не пойму, ты шутишь?

– Какие уж тут шутки. В другой раз Рыбье око просто разломал стул и начал ножкой лупить посетителя по коричневой спине, еле-еле оттащили. Бухгалтера, который имел неосторожность прийти Восьмого марта за какими-то документами, да еще во всем коричневом, огрел новым факсом.

– Боже, – ужаснулась Даша, – а что же он делает на третьей стадии?

Элеонора эффектно прикурила сигарету и выпустила струю дыма в потолок.

– Как ни странно, но эта – самая безобидная. У него просто отнимаются ноги. Но зато просыпается жажда деятельности.

Некоторое время Даша лихорадочно соображала, как можно совместить два столь явно противоречивых факта.

– И что же он делает? Носится по стриптизу в инвалидном кресле?

Блондинка счастливо рассмеялась.

– Что ты! Он ползает на локтях и так в этом поднаторел, что на локтях бегает быстрее, чем другие ногами. У него ко всем пиджакам и свитерам специально пришиты кожаные заплатки. Чтобы вещи не портить.

Даша растерянно чесала кончик носа, даже вся злость на Элеонору у нее прошла.

– Да... Что же с ним такое произошло? Он ведь в Университете такой тихий был...

– Не знаю... Говорят, на почве агар-агара свихнулся.

– Того, из которого птичье молоко делают?

– Именно. Он все пытался эту несчастную водоросль искусственным способом вырастить, но безуспешно. Швейцарцы Витю даже на работу брали, но он на полпути, видно, свихнулся, и все выделенные для исследования деньги пустил на открытие стриптиз-клуба.

Даша сидела, потрясенная до глубины души. Рассказ Элеоноры произвел на нее столь сильное впечатление, что она залпом выпила целый бокал, подождала, пока Боб его опять наполнит, и снова выпила.

– И о чем вы предлагаете мне у Вити спрашивать? Он небось и не помнит, что Кока на свете жил.

Боб вздохнул:

– Это ты зря. Они подружились очень. Возможно, Максимов его полюбил и деньги давал именно потому, что Кока не бросил свою мечту, а шел за ней через тернии. Ты ведь знаешь, как это бывает...

– Не знаю, – честно призналась Даша, – даже понятия не имею. Ни малейшего. А то, что все мужики с придурью, так это точно. Извини. От вас чего хочешь ожидать можно. Особенно от тех, кто неожиданно разбогател. – Помолчала и спросила: – Значит, ты полагаешь, что Макеев мог Рыбьему глазу рассказать, чего он ищет или уже нашел?

Кузьмин задумчиво крутил серебряный нож. Морщины придавали его лицу усталость. Через небольшую паузу он негромко произнес:

– Думаю, если он успел кому-то об этом сказать, то именно Максу. Тот ведь у него был вроде святого патрона. Он даже с нами перестал общаться. – Боб помолчал.

– Это точно, – подтвердила Элеонора, – даже на свой день рождения не пригласил, пришлось к нему явочным порядком завалиться, со своей едой и музыкой.

– Грустно все это, – добавил Кузьмин.

Некоторое время все молчали.

– Так давайте вместе к Вите сходим. А? – наконец с надеждой протянула Даша. – Заодно и развеселимся?

Блондинка скрестила свои роскошные руки на груди:

– Рыжая, я еще пригожусь в этом мире, а ты иди куда хочешь.

Даже к своим тридцати годам Герман Лозенко никак не мог понять две вещи: каким образом его мама, утонченная, прекрасно образованная женщина из семьи известных музыкантов, могла выйти за такого неотесанного провинциала, как его отец. И второе – как его отец, Владимир Ефимович – отчество-то какое! – как этот грубый мужлан мог стать дипломатом? Как его могли взять на такую работу с его вульгарным совковым произношением? Сейчас даже бомжи в подворотне лучше разговаривают...

Принципиальный. Да просто плебей! Плебей, которому от жизни ничего не было надо, кроме возможности работать на благо такого же, как и он, плебейского государства. «Нам хлеба не надо – работу давай, нам солнце не надо – нам партия светит!».

Именно из-за его принципиальности, а вернее, ослиного идиотизма, Герман вылетел из МГИМО, со второго курса пришлось пойти в армию. Отец не хотел замять скандал, и все документы оказались в деканате...

Герман вошел в свой кабинет. Бывшее рабочее место отца теперь безраздельно принадлежало ему одному. В отличие от остальной квартиры, кабинет был выдержан в консервативном стиле: резные, красного дерева библиотечные шкафы, палисандровый стол, глубокие кресла, обитые кожей цвета махагон, пол устлан ручной работы ковром.

Полная реконструкция квартиры для Лозенко была вопросом принципа: не он, отец должен был уйти из этого дома.

Как ни странно, но Владимир Ефимович даже не сопротивлялся. Молча выслушал предложение сына переехать в купленную для него однокомнатную квартиру, собрал вещи, и больше Герман его никогда не видел.

...А ведь дело выеденного яйца не стоило. Герман со своим однокурсником, сыном первого секретаря одной из автономных республик, и двумя девчонками решили немного развлечься. Но вечеринка началась с непредвиденной трудности. Охранник в ведомственном гараже, ссылаясь на указание отца, отказался дать машину. Тогда, не долго думая, ребята угнали первую попавшуюся и всю ночь носились по подмосковным кабакам, пока, наконец, не разбили несчастный «Жигуленок» о пивной ларек.

В общем, все кончилось благополучно, никто не пострадал. Отец приятеля, конечно, пошумел по своей кавказской натуре, но тут же выложил круглую сумму за ларек и за машину. Можно было спокойно продолжать жить дальше, но Владимир Ефимович словно взбесился: обозвал сына подонком и категорически отказался давать взятку в милиции, чтобы дело не пошло дальше. В результате у Германа отобрали права и отчислили из института. А еще через месяц пришла повестка, и отец опять-таки пальцем не шевельнул, чтобы хоть как-то помочь. Совместных усилий зрелых обожательниц и мамы хватило лишь на то, чтобы служба у мальчика проходила в Москве.

После армии все изменилось. Обратно взять Германа на факультет международного права вежливо, но твердо отказались. Пришлось переводиться на юридический в Университет. Не Бог весть что, но все-таки...

А бывшие друзья-сокурсники уже готовились к распределению, они были заняты, и им не нужны были сомнительные знакомства: во имя карьеры каждая нежелательная связь решительно обрывалась, записные книжки выбрасывались – за ненадобностью. Бывшие поклонницы, увидев, что их маленький принц превратился в импозантного мужчину, стали недвусмысленно намекать на более близкие отношения, не смущаясь предлагали за это свою помощь. Для подросших и похорошевших сверстниц требовались средства, которых у него не было.