ВШ 3 (СИ) - Марченко Геннадий Борисович - Страница 19

Тем временем из угла поляка в ринг выскакивают секундант и его помощник, а из нашего навстречу мчится Саныч, а следом и Биркин, что удивительно, с решительным видом протискивается между канатов. В центре ринга возникает небольшая стычка, правда, к счастью, обходится всё словесной перепалкой. Не знаю, слышал ли Саныч то, что сказал мне Енджейчик, но уж наверняка слышал, как я на повышенных тонах переспрашивал поляка относительно его оскорбительной фразы. Учитывая, что польский и русский языки во многом схожи, оппоненты неплохо понимают один другого. Но наконец на ринге появляются представители оргкомитета, и спустя минуту конфликт всё же удаётся погасить. Все расходятся по своим углам, хотя тренер Енджейчика всё ещё что-то недовольно бормочет себе под нос.

— Ну и кашу ты заварил, — говорит мне Саныч по пути в раздевалку.

— Я заварил… А вы бы промолчали, обзови он вас русской свиньёй? Фашист недоделанный!

В этот момент появляется взбудораженный Свиридов, за которым чуть поодаль перебирал короткими ножками Афоня.

— Я не понял, что там у вас произошло? — вопрошает Георгий Иванович. — Из-за чего такой сыр-бор поднялся?

Такой же вопрос читается и в глазах Афони. Я начинаю объяснять, Саныч поддакивает, Свиридов грустно качает головой.

— М-да, вот тебе и братья по соцлагерю… Проигрывать нужно уметь достойно. Вы как считаете, Пётр Петрович, по-хамски же повёл себя соперник?

Вопрос был задан таким образом, что Афоне не оставалось ничего другого, как согласиться с мнением руководителя делегации. Да и что он мог возразить? Провокация налицо, хотя Афоня всё же пробурчал что-то типа того, что почему-то только со мной происходят какие-то приключения.

А я думаю, хорошо, если после разбирательства меня (а может и поляка до кучи) не дисквалифицируют. Поэтому, поднявшись к третьему раунду боя Сани Ягубкина на трибуну, где сидели уже отбоксировавшие свой финал или раньше сошедшие с дистанции товарищи по сборной, я испытывал серьёзное душевное волнение. И даже победа Ягубкина в трудном бою с французом не слишком меня воодушевила.

Парни, впрочем, меня поддерживали, как могли, кто-то из них спустился вниз следом за Свиридовым и Афониным, чтобы узнать, что там случилось на ринге, поэтому все уже были в курсе конфликта.

— Не дрейфь, Макс, всё будет пучком, — хлопал меня по спине Вася Шишов. — Пусть только попробуют медаль отнять, я… Я им свою медаль верну в знак протеста.

— Вась, спасибо, но это твоя честно заработанная медаль. Надеюсь, всё обойдётся.

Окончательно я успокоился, только когда уже финалистов пригласили на церемонию награждения. Обычно медали вручали в промежутках между боями, но организаторы решили, видимо, не делать лишних пауз, а по окончании соревнований наградить сразу представителей трёх последних финалов, ну и бронзовых медалистов заодно. В этой череде мы с поляком и занявшими третьи места греком и темнокожим португальцем стоим первые.

Честно скажу, я не собирался пожимать руку Енджейчику, во всяком случае, не планировал делать это первым. Однако не смог не пожать, когда он, пробормотав что-то типа «поздравляю», первым протянул руку. Вот такой я слабохарактерный, вернее, отходчивый. А ещё и сентиментальный, потому что, когда в мою честь заиграл гимн Советского Союза (в Венгрии как-то обошлось без гимна), я ощутил, как к горлу подкатывает ком, в носу предательски щиплет, а картинка перед глазами почему-то стала размытой. В детстве, когда смотрел, как награждают спортсменов, не мог понять, чего уж тут нюни-то распускать, улыбаться надо, а не плакать. В более зрелом возрасте начал понимать, но всё это было как-то далеко, по ту сторону телевизионного экрана. А тут вот, как до меня самого дело дошло, реально проняло.

Правда, от текущих по щекам слёз я сдержался, хотя глаза были на мокром месте. Стоявший в сторонке от пьедестала Саныч понимающе кивнул, мол, нечего стесняться, привыкай, дай бог, не в последний раз. Тем более что из наших тоже кто-то малость разнюнился сегодня, кажется, это был Юра Гладышев. А что, лично я не против раз за разом слушать играющий в мою честь гимн СССР. Может, даже когда-нибудь и привыкну, но этот свой первый раз я не забуду никогда.

Медаль, кстати, была не круглая, тут организаторы проявили фантазию, сделав её прямоугольной, с изображением боксёра в обрамлении лавровых листьев. В общем-то, по-своему оригинально, а в будущем такие медали на фоне других извращений будут смотреться в порядке вещей. Как-то в интернете видел даже медали в виде цифр: тройка за третье место, двойка — за второе, и единичка, соответственно, за победу.

Настроение мне едва не испортил Афоня. Тот, поймав меня после награждения, заявил, что о случившемся вынужден будет доложить в Москву, и я так понял, что если сейчас вроде бы обошлось, то после того, как о конфликте узнают спортивные чиновники, для меня могут наступить не лучшие времена.

— Вы уж хотя бы расскажите всё, как было, — попросил я. — Что поляк меня провоцировал, и я в силу юношеского задора и, будучи патриотом своей страны — а он как-никак не просто свиньёй меня обозвал, а русской свиньёй — в общем, не сдержался.

— Естественно, я ничего утаивать не стану, какой мне смысл что-то утаивать. И более того, поверь, Максим, — перешёл на доверительный тон Афоня, — я полностью на твоей стороне. На твоём месте и я бы, пожалуй, не удержался, даже будучи более зрелым и сдержанным человеком.

— Спасибо, Пётр Петрович, — выдавил я из себя улыбку.

Рейс в Москву у нас на 7.45 утра понедельника, то есть завтра, а воскресным вечером мы совместили празднование командной победы и дня рождения Манвела. Свиридов где-то умудрился купить немаленький такой торт, всем хватило по нормальному куску. Собрались в ресторанчике отеля, к торту нам обеспечили сразу два чайника хорошо заваренного чая, и мы могли сидеть хоть до закрытия ресторана. Обычный ресторан закрывается за полночь, а ресторан при отеле в 9 вечера. Но при этом до 4 часов утра работал бар, куда, вероятно, после того, как нас в 11 вечера отправили спать, заглянули Свиридов, Саныч и Биркин. Во всяком случае, на момент побудки в 6 утра все трое выглядели не то что бы сильно помятыми, но попахивало от них явно не лавандой.

В начале седьмого автобус выгрузил нас у аэропорта, таможня была пройдена без проблем, а четыре часа спустя самолёт компании «Аэрофлот» приземлился в «Шереметьево».

Планировалось, что подогнанный к аэропорту автобус доставит нас по традиции на Комсомольскую площадь, а там каждый разъедется куда ему надо — все практически взрослые и самостоятельные люди. Но у меня были немного другие планы. Не имея возможности позвонить из Греции домой, я рассчитывал, что мама нашла возможность вырваться в Москву на денёк. Мы изначально договорились, что она будет ждать меня в зоне прилёта аэропорта, и в своих надеждах не ошибся.

— Сына!

— Привет, ма!

Ну вот она-то чего прослезилась, обнимая своего единственного отпрыска? Хотя, может, потому и прослезилась, что я у неё один. Так уж получилось… Обнимает, целует, а я ладонью вытираю влажные дорожки на её щеках.

— Ну что ты, ма, не плачь, я же живой и здоровый! И, кстати, выиграл золотую медаль.

— Я знаю, ты у меня молодец, обещал же победить, вот и победил.

Обещал победить? Честно говоря, не припоминаю, может быть, это мамина фантазия? Но я не против, пусть так думает.

— Ой, сына, а что у тебя с лицом?

Она осторожно касается кончиками пальцев моего заплывшего глаза, а я беспечно отмахиваюсь:

— Да, ерунда, врач сборной пообещал, что через неделю не останется и следа. Кстати, я подарки тебе привёз. Потом покажу. Ну и Инге заодно. Как она там, кстати, не звонила?

— Ой, звонила, Максик, звонила! — улыбнулась она, и морщинки весёлыми лучиками разбежались от уголков глаз.

Я только сейчас заметил эти морщинки, раньше как-то не вглядывался. Да и не только в уголках глаз появились складочки. А ведь не такая она у меня уж и старая, ещё и сорока нет… Женщина в самом соку, только муж опять упорхнул в дальние края, и приголубить некому. А может, всё же есть кому, только она мне не рассказывает? Тьфу, лезет же в голову всякая хрень!