Смерть и прочие неприятности. Opus 2 (СИ) - Сафонова Евгения - Страница 101

Но сейчас она сказала то, что сказала — и это повисло между ними молчанием острым, как нож.

— Я польщен, — отстранившись от парапета, молвил Герберт безразлично.

Ева не знала, зачем он идет к ней. Ударить, обнять — она приняла бы любой вариант.

Только не то, что он пройдет мимо, глядя сквозь нее.

— Герберт…

— Не буду более обременять тебя своим присутствием. — Он даже головы не повернул. — Полагаю, так тебе проще будет перешагнуть через меня навстречу тому, что ты действительно любишь.

— Герберт!

— Тише, лиоретта. Вы же не хотите, чтобы при дворе пошли слухи? — он все же обернулся. Слегка поклонился — на прощание; алый свет, льющийся сквозь витраж, обволакивал его кровавой пеленой, укрывал лицо непроницаемой маской, сотканной из теней и равнодушия. — Приятного вечера.

Ева рванула к нему.

Треск тафты она услышала прежде, чем осознала: бальные платья не предназначены для того, чтобы бегать. Во всяком случае, если ты не хочешь завершить этот забег растянувшейся на земле, наступив на подол собственной юбки.

Она даже не могла подставить руки, смягчив удар. Лишь успела повернуться так, чтобы не рухнуть на Дерозе, но все равно услышала треск дерева. Смычок, выскользнувший из пальцев, запрыгал по граниту к стене; голова стукнулась о камень одновременно с плечом — жестко, с размаху, с бесконечно странным ощущением отсутствия боли от удара, скрючившего бы любого человека невыносимой мукой.

Стеклянные цветы закружились в глазах тошнотворной каруселью.

— Гер…

Когда она с трудом приподнялась на локте, Гербеуэрт тир Рейоль, не сбившись с мерного шага, уходил в сияющий свет по ту сторону балкона: оставляя позади ее, ее мольбу и ее крик.

Двустворчатые двери затворились, бросив Еву в багряной полутьме.

— И-и снято, — резюмировал Мэт. — Спасибо, это было увлекательно. Немного переборщили с драмой, как по мне, но в целом пойдет.

Она села. Кусая дрожащие губы, уставилась на трещины, прочертившие верхнюю деку.

Накрыв их ладонью, срывающимся шепотом зачла заклинание целостности — просто потому, что это было единственным, что она могла сейчас сделать.

Магия может почти все. Может даже склеить то, что было разбито. Вдребезги. Не единожды.

Только никакая магия не срастит бесследно то, что связало их с одиноким мальчиком, избранным Смертью — то, что они разбили сейчас.

***

Айрес Тибель, недавно утратившая право называться Ее Величеством, встречала полночь за чтением.

Поместье, что ей выделили, было далеко не самым роскошным имением Тибелей, — но куда роскошнее тех условий, в которых коротали остаток своих дней другие свергнутые королевы. Обычно эти условия включали в себя солому, крыс и склизкий камень, а не мягкие кресла, книги и бокал хорошего спиртного.

Когда дверь в гостиную, где бывшая правительница Керфи проводила дни в непривычном безделье, почти беззвучно отворилась, она сидела с ногами на софе, уютно подобрав под себя босые ноги. Тонкие пальцы листали страницы, время от времени ногтем отчеркивая сомнительные или важные фразы.

Услышав чужие шаги, она вскинула голову — и тень улыбки коснулась ее бледного лица, не тронутого ни помадой, ни пудрой.

— Я все думала, когда ты придешь, — захлопнув книгу, сказала Айрес.

Задержавшись на пороге, поздний гость окинул взглядом комнату. Убранство отдавало деревенской романтикой: светлые тона, некрашеное лакированное дерево, много хлопка и других тканей, от которых легко отвыкнуть во дворце.

Даже растрепанная, готовящаяся ко сну, утратившая свой безукоризненный и беспощадный лоск, опальная королева смотрелась здесь неуместно.

— Я не знал, стоит ли приходить.

— Боялся, что тебе будут не рады? — Айрес одними глазами указала на место подле себя. — Садись.

— Думаю, ты уже отдала мне достаточно приказов.

Глядя в бесстрастное лицо племянника, Айрес сплела пальцы так, словно собиралась молиться.

— Я хотела защитить нас обоих. Думала, что делаю то, что нужно сделать. Я сожалею. — Непривычное выражение так смягчило ее черты, что сейчас мало кто узнал бы в этой женщине королеву, наводившую ужас. — Сядь. Прошу.

Помедлив, Герберт прикрыл дверь: так же тихо, как прежде провернул дверную ручку.

Даже в заточении Айрес Тибель не отказалась цветов своего дома. Складки длинного платья стекали по молочной обивке софы, как вода, отражающая багровый закат — бывшая королева аккуратно подобрала юбку прежде, чем племянник сел рядом.

— Будем считать, мы квиты, — сказал Герберт, когда долгая тишина зазвенела осколками, на которые било ее тиканье часов. — Хочу, чтобы ты знала: я никогда не хотел твоей…

— Тебе не нужно передо мной оправдываться. — Повелительный жест, призвавший его к молчанию, тоже странно смотрелся в этой комнате. Все керфианцы, приближенные ко двору, привыкли видеть его на тронном возвышении. — Ты имел право сделать то, что сделал. Я прекрасно помню, кому обязана тем, что сейчас я сижу здесь, а не отчитываюсь перед богами о своих грехах. И ты всегда останешься моим наследником. Тем, кому я рада. — Айрес ласково заправила за ухо золотистую прядь, падавшую на его острую скулу. — Не хочу говорить о прошлом, только о настоящем. Как там Мирк, справляется?

Герберт смотрел на женщину, заменившую ему мать, предавшую его — не раз. Лицо его утратило все краски, кроме голубой бездны, открывавшейся в его глазах.

Выслушав все, что прозвучало в его молчании, Айрес накрыла ладонями изрезанные руки, сжатые в кулаки.

— Значит, риджийцы все-таки предложили иномирной глупышке свои услуги по возвращению домой?

Его удивление выразилось лишь в том, как слегка расширились его зрачки.

— Мне говорили, что сегодня прием в честь прибытия риджийских делегаций, — устало пояснила бывшая королева. — Я знаю, что риджийцы открыли, как можно отправить гостей из иного мира на ту сторону прорехи. И не сомневалась, что они попытаются поманить этим твою глупую девочку. — По браслетам, окольцовывавшим ее узкие запястья, колдовской зеленью змеилась блокирующая вязь. — Насколько уязвимее и сговорчивее станет Мирк, если его королева, дева, обещанная Лоурэн, боготворимая нашим народом, окажется в руках его врагов. Не исключаю, что они правда ей помогут… чем-то. Позволят повидать родных и друзей — им это подвластно, насколько мне известно. Привяжут к себе, чтобы легче было лепить из нее свою марионетку. — Айрес вздохнула: так тяжело и прерывисто, будто воздух вокруг горчил. — Бедная дурочка. А она, конечно же, попалась на крючок?

Герберт отвел взгляд, словно пустой бокал на столике подле софы внезапно стал самой интересной вещью на свете.

— Они угроза, Уэрт. Теперь ты видишь сам. — В голосе королевы глухим колокольчиком звенела печаль. — Кто-то должен показать им, что нас стоит бояться. Что мы не позволим безнаказанно забирать то, что принадлежит нам. Вот почему я пригласила их в канун Жнеца Милосердного… я надеялась, что вместе у нас получится. Все еще надеюсь.

Некромант сидел недвижимо и безответно, как сломанная кукла.

— Ее не в чем винить, глупыш. — Айрес обняла племянника за сутулые плечи. — Она призналась, чего хочет, еще в день восстания. Когда я предложила ей то же, что предложили они. Тебе тоже не в чем себя винить: ты поверил, что она лгала, потому что очень хотел поверить. — Ласковые руки покачивали его, как ребенка, словно пытаясь убаюкать боль, пульсирующую в остекленелом взгляде. — Жаль только, она причинила тебе ту боль, от которой я так старалась тебя уберечь. Но я знала, что это закончится так. Как и ты.

— Я не мог знать.

— Уэрт, ответь честно… не мне, себе. Почему ты так и не вывел заклятие, что вернуло бы ее к жизни?

Усмешка Герберта вышла кривой, как зазубренное лезвие:

— Видимо, потому что вопреки твоим утверждениям и папиным надеждам я не так умен и велик, как Берндетт.

— Глупыш. Именно так. В этом мире нет вещей, которые были бы выше твоих сил. — Короткий поцелуй ободряющей лаской коснулся его макушки. — Нет, ты не сделал этого, потому что в глубине души всегда знал, что на самом деле держит ее рядом с тобой. И знал — она оставит тебя, как только перестанет в тебе нуждаться. Переметнется к тому, с кем ей будет проще. Веселее. Привычнее. К тому, с кем… или туда, где. — Бледная ладонь, обрамленная багряным шелком и колдовским серебром, скользнула по спутанным золотым волосам. — Мне тяжело говорить это, но не все готовы мириться со всем тем, что делает тебя тобой.