Невеста на полставки (СИ) - Рымарь Диана - Страница 17

После того случая одноклассники задирали меня с удвоенной силой, я стал постоянно драться, приходил домой с синяками. Когда отец это заметил, нанял для меня персонального учителя карате и сказал, что я должен уметь себя защищать. Я научился… И от задир защищаться, и от любви этой проклятущей, которая такую боль приносит. Привык близко никого к себе не подпускать.

Однако я всё еще помню то слепящее чувство, от которого страдал в школе. Только вот оно не сравнимо с тем, какие эмоции вызывает во мне Злата. Они гораздо глубже и в то же время совершенно другие. Мне приятно, когда она рядом. Как оказалось, я ее очень сильно ревную, хочу, чтобы она была только моей. Но люблю ли? Я потом разберусь.

На следующие утро:

Среда, 26 сентября 2018 года

10:30

Злата

— Мария Ивановна, пожалуйста, ухватитесь за меня понадежней! А то ведь в следующий раз не словлю, свалитесь прямо на тротуар!

Старушка изо всех сил старается уцепиться за мои худые плечи, но сделать это в куртке не так-то просто. Хоть день солнечный, она опять замоталась во всё, что было в доме. В очередной раз за это утро сжимаю зубы и пытаюсь удержать ее в вертикальном положении. Медики вчера, видимо, пошутили, когда сказали сделать рентген. Может быть, кому-то от этого и лучше, но явно не мне и не Марии Ивановне. Мы обе ужасно намаялись, добираясь до поликлиники, потом два часа ждали, чтобы выяснить — перелома нет, и наш подвиг был напрасен. Потом крестовый поход обратно. Я взмокла как мышь, ног своих не чувствую, а ведь поликлиника всего-то за квартал от дома!

Хорошо бы приобрести ей костыли, но у нас нет денег даже на хлеб.

Когда подбредаем к дому, замечаю вывеску на соседнем здании: «Ломбард», и ниже на той же табличке «Скупка золота». Тут же замираю, решаясь. Хотя... чего тут решаться-то.

Подвожу старушку к нашему подъезду, говорю:

— Мария Ивановна, посидите на лавочке полчасика, а я в пару магазинов заскочу…

— У тебя же денег нет! — напоминает мне добрая бабушка.

— Сейчас будут, — говорю невесело и поглаживаю свои золотые сережки.

«Недолго вы меня радовали, милые! Кажется, нам пора расстаться…»

Сколько себя помню, мне всегда хотелось проколоть уши и носить всякие красивые серьги. Бабушка запрещала, и причина у нее на то была весомая — золотых сережек для меня не было, а носить всякую бижутерию — только уши мучить. Я слушалась. Потом детдом, приемная семья, а там об украшениях никто и не думал. Своих денег ни у меня, ни у сестер почти никогда не было, так, мелочь — чаевые от постояльцев. Тут не до украшений, у нас были более насущные нужды. Но сестры о моем желании знали и упросили приемных родителей сделать мне подарок на совершеннолетие. За месяц до того мама Марисоль отвела меня в салон, где мне прокололи уши, вдели туда специальные гвоздики из медицинского сплава, а в день рождения папа Авзураг подарил мне сережки. Я была очень удивлена, когда поняла, что они золотые. Если он и дарил девчонкам какие-то подарки, то в основном это были дешевенькие серебряные побрякушки. Здесь же золото, хоть серьги и совсем небольшие.

— С твоим именем серебро носить — грех!

Он тогда словно мысли мои подслушал.

Так у меня появились мои любимые, мои хорошие, мои прекрасные серьги в форме ромбиков. Ими-то и пожертвую.

В ломбарде мне за сережки дали целых две с половиной тысячи рублей. Там платят не за изделие, а за то, сколько оно весит. Оказалось, столь лелеемые мной украшения не весили даже двух грамм. Но всё равно я вздыхаю с облегчением.

Две с половиной тысячи — значительно лучше, чем ни гроша в кармане. Да это вообще целое состояние. Можно жить! По крайней мере так я думала, пока не зашла в аптеку и не посмотрела цену костылей… А ведь мне предстоит купить не только их.

Возвращаюсь я гораздо позже, чем обещала, а Мария Ивановна словно бы и не заметила моего отсутствия. Сидит себе в окружении бабулек и самозабвенно вещает о вчерашнем происшествии. Подозреваю, что повторяла рассказ много раз, ибо некоторые из слушательниц уже старательно за нее добавляют детали для вновь прибывших.

Стоит мне подойти к этому старушечьему шабашу, как все поворачиваются в мою сторону и начинают очень внимательно разглядывать.

— Ой, Златочка, ты купила костыли! — восклицает Мария Ивановна.

«Конечно, купила! Моя спина явно дороже тысячи рублей…» — бурчу про себя.

— Правда, это самые простые… — оправдываюсь.

— Да какая разница! — машет она рукой.

— Это та самая Злата? — тут же начинают шушукаться бабульки. — Вот какая ж ты молодец!

Посматривают на меня так, будто я настоящий супермен — ну или хотя бы супервумен. В общем, приятно. Даже слегка краснею.

Беру у Марии Ивановны ключи от квартиры, заношу покупки, потом возвращаюсь за ней. Обратный путь в квартиру на пару с костылями оказывается гораздо проще.

— Что ж ты там накупила? — спрашивает старушка.

— Продукты, только не обольщайтесь, деликатесов нет, самое необходимое…

— А это что? — указывает она своим пальчиком на второй пакет.

«У нее в очках рентген установлен, что ли?» — подмечаю про себя.

Во втором пакете моющие средства и тряпки. Достаю, показываю ей.

— Зачем это? — удивляется Мария Ивановна.

— Будем вашу квартиру приводить в человеческий вид!

— Сама умаешься, а я не могу помочь…

— Не умаюсь, у вас две комнаты, а не двадцать! — отвечаю с улыбкой.

В этот же день:

Злата

— Финальный аккорд… — приговариваю я, кидая в кастрюлю с ярко-красным варевом горстку мелко нарезанного укропа.

Мама Марисоль очень любила сравнивать приготовление еды с игрой на пианино. Легкая прелюдия, потом нарастает темп, страсти накаляются и, наконец, кульминация — это когда подносишь первую ложку ко рту. В конце финальный аккорд — нечто, придающее твоему блюду законченный вкус.

Будь моя воля, я бы добавила еще петрушки, зеленого лука, чуточку базилика… Воля-то есть, а ингредиентов нет. Обхожусь малым, но даже этого достаточно, чтобы добавить гамме вкуса нужную нотку.

В моей приемной семье готовить очень любят. Там еда воспринимается как божий дар человеку. Мама Марисоль частенько повторяла: «Каждое блюдо должно быть таким, чтобы хотелось плакать от счастья, что этот кусочек попал тебе в рот!» Я поначалу в самом деле плакала. Только когда очутилась в приемной семье, поняла, что я до этого в жизни ни разу по-настоящему вкусно и не поела. Меня тоже стали учить готовить, и это дело мне понравилось.

У Габарашвили при гостинице имеется ресторан, где я и сестры работали по очереди. Лучше блюд, чем подают там, мне есть не приходилось даже в тех местах, куда меня водил Артём.

Как только его имя всплывает в памяти, болезненно морщусь.

«Гад ползучий и сволочь!» — тут же кричит на него мое раненое сердце, а в горле растет ком.

— Нет, нет, нет… — тут же приказываю самой себе.

Только новых слез мне не хватало. Достаточно уже! И без того почти всю ночь прорыдала, подушка до сих пор мокрая. Лучше чувства под замок, а ключик в окошко. Не хочу больше о нем думать и чувствовать тоже ничего не хочу.

Переключаю внимание на уборку. Ликвидирую последствия кулинарного произвола. Пока мою посуду, в прихожей раздается звонок. Вытираю руки о бабушкин фартук — своего еще не заимела. Иду открывать.

На пороге вчерашний знакомый, внук Марии Ивановны, собственной персоной. Руки в боки и давай переть на меня тараном:

— Ах, ты еще здесь! Я так и знал! Вчера песни пела, заливала, не нужна ей квартира… Вон уже и в бабулином фартуке тусуешься!

— Тише ты! — цыкаю на него.

Не знаю почему, но этот здоровый лысый детина меня не пугает. Не пугает, и всё тут. Нет в его взгляде жестокости. Пронырливость есть, ее там с избытком, хитрожопость тоже в наличии, куда без нее… А вот жестокости нет, уж ее-то я за свою жизнь навидалась, отличить умею.