Тринадцать ящиков Пандоры - Кошик Рафал - Страница 53

Тропки закручивались спиралями — и никуда не вели. Деревья превращались в мостики, а мостики водопадами спадали вниз. Кусты походили на стайки попугаев и, казалось, перепархивали с места на место, стоило лишь отвести взгляд.

В садах страны Ксанад с непривычки начинала кружиться голова — но при этом становилась до странного ясной и хрустально-прозрачной; только вот самые главные мысли словно лежали подо льдом: видны, но недостижимы.

— Порой мне кажется, что раньше — во времена Греции или Египта — дверь сюда была не калиткой, но воротами. И за вдохновением древние отправлялись именно в эти сады. — Госпожа Франческа, укрывшись под кружевным зонтиком, не глядела на Томаса, но он отчетливо видел полуулыбку на ее губах. — А может, и сами боги тех времен пришли в наш мир именно отсюда.

Адъютант полковника Хэвиджа кашлянул со значением.

Однако Томас ухватился за представившуюся возможность.

— На вчерашнем ужине мне показалось, что говорить о богах здесь считается дурным тоном, разве нет?

— Ах, — махнула ладонью госпожа Франческа, будто гоня назойливую муху. — Мужчины всегда придумают себе повод для страхов. Не вставать с левой ноги, не пожимать руки через порог, не свистеть в море. Не говорить о богах в стране, где те могут стоять за твоими плечами… Уильям, дорогой, если вы будете так дуться, вам станет дурно.

Адъютант вымучено улыбнулся.

— Это не просто предрассудок, — сказал он, обращаясь к Томасу. — Вы знаете, что «зеленые» даже не называют их по именам?

— Кого? Своих богов?

— Да, — Уильям быстро, по-птичьи, словно склевывая, кивнул — да и сам он походил на заполошенного петушка: красная грудь мундира, крючковатый нос, бусины глаз. — Считают, что стоит назвать их по имени — и тем откроется путь внутрь человека. Вот и говорят экивоками: Убивший Сто Тысяч, Идущий-в-Дожде, Знающий Пять Тысяч Троп…

— Довольно… — Томас пошевелил пальцами, подыскивая слово, — …поэтично. Вы, похоже, разбираетесь в здешних предрассудках. А то, говорят, Королевская Академия подумывает послать сюда ученых…

Госпожа Франческа тихонько рассмеялась:

— Ученым, полагаю, здесь бы понравилось — как и тем, кто любит собирать, как вы изволили выразиться, предрассудки. Таким людям, как господин Бладджет. Или таким, как я, господин Томас. Бладджет и я, правда, аматоры, но… Мой муж везет из поездок по стране Ксанад столько удивительного. Взять хотя бы его поездку к Железному лесу, вместе с мастером Гудвином… Жаль, что королева пока шлет сюда все больше военных.

— Ну, — миролюбиво произнес Томас, — не все ведь из нас служаки. Я слышал, многие офицеры являются специалистами по… довольно широкому кругу вопросов. К примеру, мне говорили, что последний из побывавших тут, капитан… — он пощелкал пальцами и беспомощно взглянул на адъютанта.

— Холл, — ответила госпожа Франческа. — Верно, Уильям?

Тот кашлянул и неопределенно повел головою.

— Да, верно, капитан Холл. Говорят, он человек широко образованный.

— Быть образованным иногда мало, чтобы понять особенность здешней культуры. Бога не поймать в сети логики — он сам творит логику, переиначивает ее под себя. Мы — там, в нашем мире, — зовем такое чудом. Именно в этом разница между мною и мастером Гудвином: наш негоциант умеет оценить лишь то, что можно подвергнуть вивисекции. Эти его исследования… — она сморщила носик, выделяя последнее слово.

Адъютант Хэвиджа снова кашлянул. Госпожа Франческа глянула на него не без лукавства.

— Или, скажем, Уильям: он холоден и рационален, верит исключительно в то, что видит сам, и почитает лишь те раны, в которые можно вложить персты. Парадоксально, учитывая то, как он относится к разговорам о богах, не правда ли?

А если, подумал Томас, боги и демоны приходят к тебе сами, во снах? Как понимать это? И как с таким жить?

Но отвлекаться было нельзя: адъютант говорил, а взгляд его был чрезвычайно цепок.

— …и только тот, в ком бог, демон или еще какая сверхъестественная чертовщина, прошу прощения, миледи, воплотилась, рискует называть божеств по имени.

— Это правило, как понимаю, действенно и для нас, британцев, — уточнил Томас.

Уильям развел руками:

— По крайней мере, многие в это верят. В первые годы даже случались конфликты…

Госпожа Франческа легкомысленно отмахнулась:

— А еще — не рассыпать соль, не надевать перчаток наизнанку. А теперь вот — опять не произносить имя Господа всуе, да?

— И все же, — стоял на своем адъютант, — правила и предрассудки возникают не на пустом месте…

— Уильям, — прервала его госпожа Франческа, — ваши рассуждения были бы справедливы, когда бы не одно «но»: наши предрассудки касаются мира, который давно покинут и богами, и демонами. А теперь, попав в мир другой, мы вместо того, чтобы изучать новые законы — природные и человеческие, — топчемся на месте, держась за обветшалые ризы, которые зовем хваленым британским здравым смыслом. Но чем поможет здравый смысл в стране, где вода может гореть, а в песке самозарождаются рыбы?

Уильям, покраснев, уже открыл рот для ответа, но в этот момент их прервали. Из-за куста с бирюзовыми листьями и ярко-изумрудными цветами выкатился приземистый туземец: иссиня-черные кольца волос налипли на лоб, глаза устремлены в землю. На шее покачивался серебряный шиллинг в окружении коротких палочек, окрашенных синим и оранжевым ракушек, просверленных камешков. Здесь, в Ксанаде, верили в силу амулетов, а британские монеты вполне за них сходили.

— Чего тебе? — спросил Уильям.

Слуга, казалось, склонился еще ниже:

— Господа-фанча, миледи-ча, — проговорил хриплым присвистывающим голосом. — Его милость приглашает вас на завтрак.

Площадь открылась внезапно, вся: посыпанный алым песком плац, где мундиры, красные на красном, казались лишь тенями, зыбким маревом. Слева вставала беленая стена казармы, справа — черная глотка ворот в странных узорах, что, казалось, менялись, стоило отвести взгляд. Звери там превращались в растения, а те — в богов, рыб и демонов. Контраст был настолько отчаянным, что Томас замер, а сердце застучало, словно пойманное в силок.

Нигде во дворце генерал-губернатора, выстроенном привычно и скучно, с британской тщательностью, не сквозило такой чуждостью и инаковостью. Ни в саду — только что, — ни на террасе, где они вчера ужинали, ни даже в ночном его сне.

Ворота не казались живыми или одушевленными: были скорее как огонек свечи, отраженный в зеркале там, в подземелье, в комнате перехода. Не сама чуждость, но ее обещание. Такое… — Томас поискал слова, но не нашел. Пусть будет «неотвратимое».

А еще вдруг стала явственной разница между тем, что он оставил в своем мире — и что получил… нет, не так. Что открылось ему здесь, на новой земле под новым небом.

Потому что за узкой глоткой ворот — там, где боги переставали превращаться в пучки перьев и жадные звериные глотки, — лежал Альпорон. Город, в котором волшебство было столь же реальным, как лондонский туман, фосфорические огоньки технокэбов или пятичасовой чай с длинными и бессмысленными разговорами о погоде и политике.

Он видел узкий шпиль, что ввинчивался в небеса — и, казалось, вращался: медленно, неудержимо. На вершине его ртутно переливалась ажурная сеть, в которой бились не то птицы, не то нетопыри. Вот только, кем бы они ни были, размах крыльев у них не меньше двадцати фунтов.

Дальше, закрывая тенью половину города, поднималась на тонкой ножке плоская площадка; там лежали под углом к горизонту и не выплескивались длинные зигзаги озерец. Над стоящими по их берегам высокими ивообразными деревьями словно мерцала белым золотом тонкая сеть с крупными неровными ячейками.

Все вместе — и еще зеленая прозрачная дымка в воздухе, и далекие звуки струн: басовые, гудящие, беспокойные, — и короткий перестук барабанчиков, и дразнящие, не дающие себя поймать и назвать запахи, и даже то, как дует ветер, — все это было таким чужим, таким незнакомым, таким обещающим новые не то открытия, не то откровения, что Томас на несколько долгих секунд позабыл, как следует дышать.