Невеста Моцарта (СИ) - Лабрус Елена - Страница 72

— Ой, дура-а-ак! — покачал я головой. — Кто ж так делает-то, Антоха? Ты мужик или как? За своё надо драться. А с тем, кто сильнее — особенно. За то, что тебе дорого, нужно стоять горой. А не ждать, когда тебе, может быть, уступят. Женское сердце вещь переменчивая, — я невольно вздохнул. — Оно с тем, кто для неё герой.

— Это не твой случай.

— Пфф, много ты обо мне знаешь, — фыркнул я. — И я, Тоха, не могу не париться. Посмотри на Марго. Посмотри на Сагитова. Одна всю жизнь любила мужика, которому была на хуй не нужна. Убила ради него. И что, счастлива она? Как думаешь, о чём она больше всего теперь жалеет?

— Что сама не послала его на хуй?

— Может быть, — я пожал плечами, хотя подумал: «Если бы!», посмотрел на бокал и осушил его до дна.

Антоха, глядя на меня, сделал то же самое.

— А ты говоришь: не парься! — выдохнул я.

— А Сагитов тут при чём?

— При том, что любил Марго. И вот как ты, всё ходил в друзьях, на вторых ролях, в группе поддержки. Когда всё хорошо, она и не вспоминает про него, у неё Лука, у неё великая любовь. Но чуть что не так, Марго к Ильдарчику: помоги, спаси, выручи. Он и рад. День ночь, женат не женат — одинаково. А женщины любят сильных и упрямых, а не жалких и безотказных.

— Поэтому он тебя так ненавидит, что ты сын того, кто забрал у него любовь всей его жизни? Потому, что ты похож на отца?

— О, нет! Боюсь, всё куда сложнее, Тоха. Это уже никак не связано ни с Марго, ни с отцом. Просто я стал силой, что представляет угрозу для той силы, на которую работает он. Пока я сижу в своём ресторане и приглядываю за порядком в городе — это одно. А когда начинаю устанавливать свои порядки — ставлю нужных мне прокуроров, потрошу их денежные кормушки, да ещё лезу куда не следует, тем, кто с той стороны, это очень не нравится.

— А зачем ты туда лезешь, Моцарт?

Я пожал плечами.

— А зачем штурмуют Эверест? Идут к Северному полюсу? Совершают кругосветные плавания? Чтобы доказать: могу.

— Странный ты, Моцарт. Разве правильный ответ не деньги, слава, власть?

— Это мишура, Тоха. Всё это мишура.

— А любовь?

Я нажал на кнопку управления креслом, откинул назад сиденье и закрыл глаза.

— Обратно полетим Эмиратами, Люфтганзой или Катаром. Всё же хуйня в наших самолётах, а не бизнес-класс.

— Ты же сказал вернёшься один.

— А ты сказал, что любишь мою невесту, и я до сих пор не съездил тебе по роже, — натянул я на глаза маску для сна.

И почти заснул, когда он вдруг спросил:

— Значит, сына Давыда Марго так и не нашла?

— Нет, но он должен быть постарше тебя. Ему было лет пятнадцать-шестнадцать, когда… — я замер. Открыл глаза. Вот сукин сын! А потом сладко зевнул, устраиваясь поудобнее: — Ну ты знаешь.

— Значит, сейчас ему… тридцать два — тридцать три?

— Угу. Тридцать три.

— А он похож на отца? И зачем его искать? Он опасен?

— Тоха, отвали, — я подсунул под голову подушку и отвернулся. Мне уже виделись такие сладкие картинки того, как я вернусь. — Это в любом случае не твоя забота. Твоя — выкинуть из башки любые мысли про Женьку. Потому что я её всё равно не отдам. Никому.

Он тоже заскрипел креслом, устраиваясь удобнее, и, когда перестал возиться, я добавил:

— Любовь, Тоха, она сильнее всего. Для неё нет слов «могу» или «не могу». За неё или идут до конца, или молчат до конца. Запомни это.

«У тебя как раз будет время подумать», — мысленно передразнила я Моцарта, откинула одеяло и села.

О чём?

Люблю ли я его?.. Да. И никакие тайны прошлого этого не изменят.

Хочу ли за него замуж?.. Да! Больше всего на свете.

Или «над чем»?

Над своим поведением?.. Это уже ближе к теме.

И хотела бы я проваляться в постели до его приезда: без Мо было тоскливо, одиноко, грустно. И хотела бы накрыться с головой одеялом и лежать, думая о хорошем. О том, что у нас отношения. Что, чёрт побери, мы — пара! У нас секс. У нас всё круто и взаимно. У нас грёбаный роман. Ему хорошо со мной, и мне с ним. Мы скоро поженимся, но… я не призналась ему, что целовалась с Иваном. И теперь чувство вины отравляло моё существование куда сильнее, чем фотография Артюховой И.Б. на сайте Прокуратуры города. И страх, что Моцарт узнает.

А он узнает! И, если узнает не от меня, будет катастрофа.

— Ну зачем я струсила? — зарылась я в мягкую шерсть Перси. — Зачем пыталась превратить всё в шутку? — Я отпустила вырывающегося пса, тяжело вздохнула. — Лучше бы сказала как есть и всё.

Посмотрела на молчащий телефон. Нет, признаться по телефону — совсем не вариант. Скули не скули — сама виновата. Ревнуй не ревнуй, а красивая баба эта Артюхова, умная, интересная, непростая — я пересмотрела все интервью с ней, что нашла в сети. И сиди не сиди — нет смысла ждать, что Моцарт сам выложит мне свои секреты. Во-первых, не в его это интересах. Во-вторых, не моего это ума дело — он ясно дал понять. А в-третьих, спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Он дал мне время подумать и лучше я потрачу его с толком, чем буду сидеть и ныть какая я дура.

Воскресный день начался с того, что я достала папку дяди Ильдара.

И первый же документ, что там увидела, заставил меня натянуть джинсы, рубашку и открыть дверь.

Чёрт! И что с этим делать? Моцарт приказал, и теперь Иван буквально не отходил от меня ни на шаг, и мне не давая забыть о своём «преступлении», и сам сейчас сидел прямо на полу у входной двери, словно наказанный.

— Привет! — мягко улыбнулся он и встал.

— Привет! — кашлянула я. — Ты знаешь где живёт Марго?

— Конечно, — он кивнул и вызвал лифт. — Прости за эту неловкость, — уже в кабине сказал он. — Я бы и рад всё исправить…

— Я тоже, — перебила я. — Но ещё больше забыть и не говорить об этом. Хорошо?

Он молча кивнул. И всю дорогу до Марго тоже молчал.

Марго мы нашли там же, где она вчера говорила с Моцартом — в маленькой часовне у кладбища, куда в её питомнике приходили прощаться с собаками и провожать их в Страну Вечной Охоты.

Всё такая же несгибаемая, гордая, желчная. И бесконечно одинокая в своём горе. Она явно горевала, но что у неё случилось, я не знала.

Марго даже не повернулась, когда я вошла. Так и сидела на деревянной скамье, что стояли с двух сторон от прохода. Так и смотрела на единственную горящую свечу.

Прямоугольник «окна», изображающий алтарь, украшенный спадающей волнами, горел спокойным матовым светом. Перед ним стоял простой, скорее символичный, чем принадлежащий какой-нибудь конфессии крест. Пара тусклых электрических свечей по стенам освещали маленькое помещение. А перед крестом находилась подставка для настоящих свечей. Прежде чем зажечь, им, наверное, говорили какие-то слова.

Я могла только догадываться для кого зажгла свою свечу Марго. Спросить, кого она оплакивает и почему сидит здесь, не повернулся язык.

Я присела рядом и молча протянула документ — копию выписки из медицинской карты.

— Где ты это взяла? — спросила Марго, пробежав по бумаге глазами.

— Вы знаете.

Она вздохнула и понимающе кивнула.

— Ильдар? Я так долго убеждала всех, что в меня попала случайная пуля и во всём виноват Лука, что однажды и сама в это поверила.

— А это не так? — не могу сказать, что я сильно удивилась. Но нашла объяснение почему я всё время повторяла «когда стреляли в Марго», а не в Луку. Я ведь «видела» всё глазами Марго и невольно узнала то, что она скрывала. — Значит, снайпер ошибся не с первой пулей, а со второй? Он стрелял в вас, но нечаянно попал в Луку? А в вас он стрелял, потому, что вы ждали ребёнка? — показала я на выписку, в которой чёрным по белому было написано, что огнестрельное ранение привело к гибели плода. — Его отцом был Сергей? Отец Моцарта?

Эта страшная догадка и привела меня сюда. Даже не догадка, наверное, подсказка дяди Ильдара. Не зря же он подсунул мне этот документ. В беременную Марго стреляли. В беременную жену Моцарта стреляли. В меня тоже будут стрелять, если я вдруг забеременею от него? Сагитов это хотел мне сказать? Беги от него, принцесса? В Моцарта тоже стреляли. Если бы его не закрыл грудью Патефон, то и в нём осталось бы три дырки, а не одна. И не зря ли отец Моцарта скрывал своих детей и исчезал, а мальчишкам давали чужие отчества и фамилии. Может, это спасло им жизнь? И всё началось с него?